В семнадцать стало темнеть, к восемнадцати вокруг уже не было видно ни зги. После ужина Кашеваров и Рекемчук, проверив вахтенную службу, спустились в кубрик. Кто-то подал зычную команду «Смирно!», кто-то начал докладывать, но командир жестом остановил доклад и по-домашнему, устало присел к столу.
— Вот что, друзья мои, — помолчав, негромко сказал он. — Выбраться самостоятельно изо льда корабль не может. Дела наши не то, чтобы плохи, но и не из блестящих. Засели мы крепко.
— Будем зимовать, товарищ командир? — вполголоса спросил кто-то.
— Зимовать, конечно, не будем, — возразил Кашеваров. — Ледокол придет. Но не раньше как дней через пятнадцать. Он сейчас занят — выводит караван. Люди со срочным грузом попали в такую же неприятность, как и мы…
— Так что ж, товарищ старший лейтенант, — заговорил старшина рулевых Горобцов. — Надо — значит, надо, подождем.
— Да, подождать-то дело нехитрое, — усмехнулся Кашеваров. — Я не об этом… Видите ли, — он помедлил. — У нас на исходе продукты и пресная вода. Никто же не знал, что так все получится!.. Я доложил командованию, меры, конечно, будут приняты, а пока что…
— Можно мне, товарищ старший лейтенант? — попросил слова матрос Переверзев. — Я думаю, — весело произнес он, — харчи — это еще не самое страшное. Обойдемся как-нибудь. У меня вон на ремне сколько дырочек в запасе!..
Посыпались шутки, кто-то громко засмеялся, и Кашеваров почувствовал, что от сердца у него отлегло. Он жестом остановил Переверзева:
— Я хочу сказать вам одно. Сейчас от всех потребуется особая стойкость и выдержка. Ни на какие послабления прошу не рассчитывать. Всем ясно?
— Куда яснее, — весело отозвался Горобцов. — Да вы, товарищ старший лейтенант, не сомневайтесь: порядок на корабле будет полный!
Всю ночь жестяным грохотом обрушивался холодный ветер, всю ночь трещал, вздыхал, скрипел вокруг корабля невидимый во тьме лед. И, кажется, не было на «Богатыре» человека, который в эту ночь не поднимал бы головы с койки, настороженно прислушиваясь: «Ну, как там? А вдруг лед к утру разойдется, не выдержит напора? И откроется доступ к чистой воде?..»
Но надежды были напрасными. К утру лед сделался еще крепче. Теперь до чистой воды было уже никак не меньше двух с половиной километров. Справа — голая, без кустика, стена каменистого берега. Слева — ледяное поле. Впереди и позади — зелено-голубые козырьки торосов.
На следующий день прилетел самолет Ли-2. Он описывал над кораблем широкие круги, постепенно суживая их, но сесть на лед так и не решился. Самолет начал сбрасывать на парашютах ящики, тюки с продуктами. «Проблема номер один», как называл ее Кашеваров, была таким образом решена: запаса продовольствия экипажу «Богатыря» теперь хватило бы надолго. Не такой уж сложной оказалась и «проблема номер два»: моряки быстро наладили опреснение воды из растопленного льда.
Но сразу вслед за этим возникла «проблема номер три», и она оказалась самой серьезной.
Рекемчук доложил командиру корабля, что по всем признакам «Богатырь» не выдерживает сдавливания льда. Разговор этот происходил в каюте у Кашеварова с глазу на глаз, и командир взял с помощника слово, что ни одна живая душа на корабле не узнает о грозящей опасности. Страшнее голода и жажды, страшнее льдов и сдавливания опасность возникновения паники. Рекемчук ушел, а Кашеваров сжал ладонями виски…
Он понимал, что придумать что-нибудь против «проблемы номер три» практически почти невозможно. Суденышко было чуть ли не дореволюционной постройки, и на современном флоте, оснащенном первоклассными кораблями, «Богатырь» был анахронизмом, не больше; но он честно доживал свой век, и его щадили. Это был его, Кашеварова, корабль. Он за него отвечал перед флотом, перед страной. А главное — люди. За каждого Кашеваров отвечал тысячекратно большей ответственностью, и отвечал прежде всего перед самим собою, перед своей партийной совестью, а это высшая ответственность. Что же делать?
Он начал составлять донесение. Тут, осторожно постучав в дверь, вошел старшина рулевых Горобцов.
— Прошу, Александр Павлович, разрешения?
Когда Горобцов обращался к командиру не по званию, а так, по имени-отчеству, это означало, что он пришел к старшему лейтенанту как секретарь корабельной партийной организации. Они никогда не уговаривались об этом, но оба придерживались такого порядка.
— Заходи, Алеша, — пригласил Кашеваров, пряча бланк в ящик стола. Горобцов усмехнулся, и по этой усмешке командир корабля понял, что секретарь уже все знает. Да и как было не знать ему, моряку, «распечатавшему», как говорят на флоте, пятый год службы!
— Ну, как дела на нашем линкоре? — невесело спросил старший лейтенант. — Какое настроение у личного состава?
— На линкоре полный порядок, — присаживаясь к столу, в тон Кашеварову невозмутимо отозвался старшина. — И личный состав спокоен, а вот кормчий, кажется, начал поддаваться унынию. Что стряслось, если не тайна?
Они были почти одногодками — командир корабля и старшина — и всегда с полуслова понимали друг друга. Сейчас Кашеваров понял, что таиться от Горобцова ему нет резона.
— На, читай, — сказал он, доставая листок бумаги из стола.
Горобцов прочел дважды.
— Какое решение принял командир? — спокойно спросил он.
— Во всяком случае, пока что одно, — с неожиданной резкостью произнес старший лейтенант. — Нужно, чтобы это… эта новость не просочилась к личному составу.
Горобцов сидел, сосредоточенно рассматривая носки своих начищенных ботинок, — он ухитрялся как-то так делать, что они у него всегда, поход не поход, погода не погода, всегда горели, как зеркало, — и молчал.
— Это все от неверия, — сказал он наконец.
— Что именно? — не сразу сообразил Кашеваров.
— А все. Начиная с тона донесения…
— Да ну, оставь, — раздраженно махнул рукой Кашеваров. — Все это хорошо в спокойной обстановке. А сейчас, когда вот-вот мы все можем отправиться на дно, какой смысл расходовать время на пустые слова?
— Пустые? — старшина поднял на Кашеварова удивленный взгляд. — Да что вы, Александр Павлович?.. Разжать льды или увеличить запас прочности шпангоутов — это, конечно, не в наших силах. Но увеличить запас прочности… сердец — это же наша святая обязанность!
Сказал и смутился. Он всегда смущался, когда начинал говорить чуть торжественно.
— Так что же ты предлагаешь? — нахмурился командир корабля.
— Посоветоваться с коммунистами.
Кашеваров отозвался не сразу.
— Добро, — сдержанно сказал он вставая. — А это, — он кивнул на радиограмму, — это я все-таки отправлю…
Вечером состоялось партийное собрание. Кашеваров ничего не утаил от коммунистов: ни того, что авария может произойти в любую минуту — льды стиснут корабль еще сильнее и раздавят его, точно яичную скорлупу, — ни того, что предотвратить это практически невозможно.
— Я не хотел, чтобы кто-нибудь на корабле узнал об этом, — откровенно сознался он. — Чем меньше знающих, тем больше порядка.
И вот тут коммунисты, а это были не только офицеры, но и матросы, старшины, впервые не согласились со своим командиром. Кашеварову пришлось выслушать горькие, хотя и вежливо высказанные упреки. Моряки говорили о том, что у старшего лейтенанта нет никаких оснований подозревать их в трусости; что судьба корабля так же небезразлична любому на «Богатыре», как Кашеварову; о том, что не таковский народ у них, чтоб дрогнуть в час испытаний.
Пять дней прошло после этого.
Коммунисты не зря говорили, что обеспечат порядок, чего бы это ни стоило. Служба на «Богатыре» шла так, будто все было не за сотни миль от базы, близ пустынного берега, а где-нибудь у стенки, на виду у большого портового города. В положенные часы менялись вахтенные, в положенные часы сигналы звали на обед или укладывали на койки, в положенные часы начинались и кончались занятия.
А пурга ревела, особенно ночью, своим трубным, жестоким голосом. И росли ряды торосов. И ширилось, на глазах ширилось теперь уже необозримое, почти до горизонта, ледяное поле. И все дальше отодвигалась чистая вода — заветная мечта моряков…
Нет, Большая земля не забывала о крохотном посыльном суденышке, затерявшемся где-то во льдах. Каждый день база в определенное время вызывала маломощную рацию «Богатыря» и расспрашивала, как идут дела, в чем экипаж нуждается, нет ли больных, нет ли обмороженных. И каждый день командование требовало от Кашеварова самых точных и обстоятельных сведений: усиливается ли натиск льдов, как ведет себя корабль?
Кашеваров был молодым моряком: тот год был первым годом его командирского плавания, да и Рекемчук не имел еще настоящего опыта. Но теперь, к исходу пятых суток, даже совсем неопытный человек пришел бы к убеждению, что дело идет к развязке: еще один хороший нажим льдов — и «Богатырь» пойдет ко дну…
И тогда база передала лаконичный приказ: немедленно эвакуировать на берег весь личный состав. На корабле оставить только самый минимум людей, необходимых для ухода за основными механизмами. Но и они должны будут покинуть корабль, как только угроза сжатия увеличится.
— Кого, командир, оставим? — взволнованно спросил Рекемчук, входя через час в каюту Кашеварова. — Я хочу, чтобы со мною остались…
— Погоди, погоди, — удивился Кашеваров, — это почему же «с тобою»? Кто тебе сказал, что ты останешься на «Богатыре»? Как известно, командир покидает корабль последним.
Рекемчук опустил голову:
— Я прошу разрешения, товарищ старший лейтенант…
— А я не разрешаю, товарищ старший лейтенант! — возразил Кашеваров.
— Саша, у тебя жена, ребенок, — тихо произнес Рекемчук. — А я холостой, одинокий.
— Откуда ты взял, что мы чем-то будем рисковать? — Кашеваров задумчиво покачал головой: — Нет, милый. Будет так, как я решил. А ты с личным составом отправишься на берег и возглавишь транспортировку к базе.
Наверное, они долго препирались бы вот так, и не потому, что на «Богатыре» была невысокая дисциплина, а просто потому, что они стали друзьями еще в училище, даже нет, раньше, — со школьной скамьи, и это была чистая случайность, что один попал к другому в подчинение. Но тут постучали, и в каюту торопливо шагнул лейтенант Ткачев: