[767]. По данным советской разведки, к апрелю 1943 г. население Литвы в своей массе «относилось к немцам враждебно, не верило в победу немецкой армии и не хотело этой победы». В Латвии недовольство обострилось в связи с массовым принудительным вывозом молодежи на работу в Германию. Многие латыши скрывались от трудовой мобилизации в лесах. Некоторые мобилизованные выскакивали из вагонов на ходу поезда, в связи с чем вагоны стали пломбировать. Недовольство населения усилилось также в связи с проводимым оккупантами изъятием церковных колоколов[768]. Мобилизация в коллаборационистские части в Латвии вызвала мало энтузиазма — в том числе потому, что она проводилась на фоне «невиданного наступления Красной армии»[769]. Такие настроения отягощались пониманием того, что латышские коллаборационисты, воюющие против Красной армии, не защищены международным правом, так как на советской стороне Латвия считалась одной из республик СССР, «и поэтому латышские пленные будут рассматриваться как предатели страны». После того как был создан Латышский легион, в Латвии распространилось утверждение, что «теперь можно рассчитывать на более сильные авианалеты русских на латышские территории», так как «Россия больше не обязана обращать внимание на латышский народ» (имелось в виду, что теперь СССР больше не имеет перед латышами моральных обязательств). В Эстонии в 1942 г. было выявлено «враждебное к немцам настроение среди эстонской интеллигенции»[770]. Вывоз рабочих рук и промышленных предприятий в Германию и мобилизация в легионы «вызывали у населения только убеждение в том, что у немцев дела плохие». К декабрю 1943 г. в Эстонии настроения стали «всё более антинемецкими». Военнопленный эстонец-коллаборационист из батальона «Нарва» танковой дивизии СС «Викинг» Э. Аллисте в августе 1943 г. на советском допросе показывал: «Немцев ненавидят в Эстонии»; «Солдаты-эстонцы не верят в победу Германии»[771]. Большое разочарование прибалтов вызывало осознание того, что германские власти не собираются предоставлять Литве, Латвии и Эстонии независимость[772].
Заключительный период оккупации характеризовался окончательным разочарованием населения Прибалтики в германской власти. Хотя к февралю 1944 г. вопрос о суверенитете поднимал даже пронацистски настроенный глава «эстонского самоуправления» X. Мяэ, это не привело к результату[773]. В Латвии повсеместным стало мнение о том, что «немцы для Латвии ничего не сделали, а вместо самостоятельной она стала восточной провинцией Германии»[774].
Деятельность советских партизан на оккупированной территории СССР была выявлена германскими властями уже 24 июня 1941 г. Так, в Орловской обл., где функционировал антисоветский Локотской округ, к июлю 1942 г., по данным оккупантов, действовали около 18 тыс. советских партизан. Советское партизанское движение, кроме некоторых отрядов, созданных исключительно по национальному признаку (в том числе еврейских и польских), не имело «национальной окраски». Партизанские отряды были в основном смешанными по национальному составу. На Украине, по отчетам партизан, к 15 ноября 1942 г. они истребили 31 640 оккупантов. (В то же время на Западной Украине развитие советского сопротивления шло с большими трудностями.) К августу 1942 г. «партизанский вопрос» стал «проблемой номер 1» для оккупантов на территории Белоруссии. В Крыму с ноября 1941 г. по октябрь 1942 г. действовали 3880 советских партизан. В Калмыкии в 1942 г. действовали шесть подпольных улускомов и пять патриотических групп. Несмотря на провал местными властями программы по организации партизанского движения на Северном Кавказе, в Карачаево-Черкесии действовали 590, в Кабардино-Балкарии — 700, в Северной Осетии — 750 советских партизан[775].
В Прибалтике база для советского партизанского движения до прихода оккупантов создана не была, и условия для развития этого движения были тяжелыми. Связь с созданным в Эстонии советским подпольем в составе до 700–800 человек была утеряна после начала оккупации, что объясняется возможным предательством секретаря ЦК КП(б)Э К. Сяре, попавшего в руки оккупантов. Осенью 1942 г. германские власти отмечали партизанскую активность в Латвии и Литве. Основная часть литовских партизан, по данным оккупантов, состояла из советских военнопленных и евреев, которые уклонились от заключения в гетто[776].
Во второй период войны советское партизанское движение на оккупированной территории СССР усилилось. Комиссар Латышской партизанской бригады О. П. Ошкалнс вспоминал, что в начале 1943 г. в Белоруссии «была установлена власть партизан, и только в городах находились немцы, а во всех деревнях были партизаны. Можно было километров пятьдесят проехать на лошадях и немцев не встретить, они не смели даже показаться»[777]. Многие территории Белоруссии, особенно в ее лесной и болотистой части, превратились в «партизанские края».
К концу 1942 г. усиление «партизанской угрозы» оккупанты выявили в Крыму. К августу 1943 г. в этом регионе действовали 482 партизана. В состав крымских партизан входили представители многих национальностей, в том числе русские, крымские татары, украинцы, греки, армяне, азербайджанцы, болгары и др. Во второй половине лета 1943 г. в партизанские отряды с Большой земли было заброшено до 15 человек советского, партийного и комсомольского актива из числа крымских татар. В ноябре 1943 г. в партизанские отряды вступили несколько десятков крымских татар, а в декабре 1943 г. к партизанам стали более массово переходить и жители местных сел, и коллаборационисты. В 1944 г. численность крымских партизан многократно возросла — до 3453 человек в январе и до 3800 человек к моменту освобождения полуострова Красной армией[778].
В Карело-Финской АССР карелы и финны составляли 32,5 % численности партизан (при этом доля финно-угорских народов в республике в 1941 г. была 26,9 %). Незначительной доля титульной нации была только среди партизан Молдавской ССР (0,2 %)[779].
Секретарь ЦК КП(б) Латвии по пропаганде А. Пельше в докладной записке в ЦК ВКП(б) от 2 марта 1943 г. отмечал, что «в последнее время наши партизанские отряды встречают не только исключительно теплый прием и помощь населения, но все шире и шире оно устремляется в ряды активных борцов против немецких захватчиков»[780]. Хотя в таких заявлениях содержалось известное преувеличение, тенденция была отражена верно. Германские власти сами признавали «усиление активности» советских партизан в Латвии — если до того времени партизаны действовали только в восточной части региона, то теперь они стали появляться в других его частях[781]. Так, в 1943 г. партизанам удалось значительно укрепить свои позиции в Бирзгальской волости (Центральная Латвия), вплоть до того, что с ними активно сотрудничали латышские коллаборационисты-полицейские[782].
В заключительный период оккупации деятельность советских партизан в Прибалтике активизировалась. Главный результат работы партизан в Латвии заключался в срыве организованной оккупантами мобилизации — так, в восточной части этого региона в призывные комиссии пришли только 15 % призывников. По советским данным, в этом регионе 3–4 тыс. человек из числа местного населения стали помогать советским партизанам. В то же время отношения советских партизан с местным населением несколько омрачало то, что первые «в некоторых местах не особенно церемонились, особенно с зажиточными крестьянами, которые поддерживали немцев». Начальник опергруппы ЦК КП(б) и СНК Латвии К. М. Озолинь отмечал, что к партизанам переходили латышские легионеры, которые в заключительный период войны стали основным пополнением советских партизанских отрядов. В то же время советское сопротивление в городах играло малую роль[783].
К апрелю 1944 г. абвер отмечал усиление советского партизанского движения в Эстонии, в том числе вовлечение в эту деятельность учительской интеллигенции и духовенства[784]. Пропагандистская деятельность эстонских советских партизан доходила даже до Латвии, где находились эстонские коллаборационисты[785].
На оккупированной территории СССР пыталось действовать также «несоветское» сопротивление. Среди его представителей были еврейские[786] и польские партизаны[787], а также русские, украинские, польские, прибалтийские и другие подпольные организации.
Среди части русского населения сохранялось неприятие советской власти — и в то же время эти люди были настроены антигермански. Национально ориентированные изменения политики СССР породили надежды на возможность борьбы с Германией при одновременном изменении государственного строя в Советском Союзе. Среди русского населения оккупированной территории проявлялась озабоченность судьбой России: «Что будет с Россией, если Германия победит? Останутся ли немцы здесь навсегда, или же будет создано чисто русское государство под немецким протекторатом?» Люди надеялись на то, что большевистская власть будет «заменена национальным русским правительством, которое поведет борьбу с немцами с новой силой». Они рассчитывали на «революцию в большевистской России», в результате которой «Сталин будет смещен, еврейское правление устранено и создано национальное русское правительство». Ходили слухи о русском партизанском отряде, действовавшем в районе г. Гдов, который стоял на такой политической платформе. Считалось, что деятельность этого отряда будет «представлять собой поворотный пункт в [истории] России, где многие ошибки коммунизма будут исправлены»