«Японцы объединяют Азию против СССР»: положение на Дальнем Востоке
В предвоенный и военный период на Дальнем Востоке основными национальными и религиозными факторами, которые оказывали воздействие на внешнеполитическое положение СССР, были буддизм и панмонголизм. 4 августа 1927 г.
нарком по иностранным делам Г. В. Чичерин в своем письме лидеру советских «безбожников» Ем. Ярославскому указал на то, что важнейшим для советской политики в Восточной и Южной Азии является «буддийский фактор». С помощью буддийской общины руководство СССР планировало распространить коммунистическую революцию в Тибет, Внутреннюю Монголию, Синьцзян и Кашгар, в том числе с целью не позволить Японии усилить свои позиции в Восточной Азии. Возлагались надежды и на китайскую революцию. На санкционированном властями Всесоюзном соборе буддистов в январе 1927 г. было принято воззвание к верующим-буддистам Монголии, Тибета и Индии, в котором буддисты всего мира были призваны «решительно протестовать против настойчиво подготовляемой мировым империализмом новой интервенции в Китае и поддерживать всеми силами освободительную борьбу китайского народа»[1787].
Однако идеи о продвижении мировой революции в Восточную Азию не были реализованы. В первую очередь свою роль сыграл китайский фактор. Ситуация в Китае характеризовалась серьезными внутренними конфликтами и фактическим распадом страны на несколько автономных регионов под властью военных правителей («Эра милитаристов»). Так, на северо-востоке Китая правила Фэнтяньская клика[1788] во главе с Чжан Цзолинем (до 1928 г.) и Чжан Сюэляном (в 1928 г.). Положение Монгольской Народной Республики — главного союзника СССР не только в Азии, но и во всем мире, — было непрочным именно из-за того, что китайские властители не признавали независимость МНР. Несмотря на то что слабый раздробленный Китай не предпринимал реальных шагов по захвату Монголии, советское руководство понимало реальность угрозы китайской интервенции и захвата Монголии. Во Внутренней Монголии, которая не смогла отстоять свою независимость от Китая, переплелись интересы всех сопредельных государств Дальнего Востока — МНР, Китая, Японии и СССР. Советское посольство в Монголии было уверено, что через территорию Внутренней Монголии Япония сможет в случае надобности предпринять активные действия на окраинах Китая, «привлекая на свою сторону малосознательных и веками угнетенных Китаем туземцев»[1789].
В 1927 г. обстановка в Восточной Азии осложнилась. Советское руководство констатировало усиление «агрессивной политики» Великобритании, Франции и Японии в этом регионе[1790]. Из-за революционных событий в Китае чрезвычайно обострились советско-британские отношения — Великобритания разорвала дипломатические и торговые отношения с Советским Союзом, спровоцировала китайские антисоветские силы на проведение агрессивных акций по отношению к СССР. Для Советского Союза весь 1927 г. стал годом «военной тревоги». В 1928 г. к власти в Китае пришел Чан Кайши, который занял открыто антикоммунистическую позицию. В том же году окончательно провалились попытки СССР наладить отношения с Тибетом.
После этого советское руководство пересмотрело свою политику, ранее направленную на союз с буддийскими силами для продвижения революции в Восточной Азии. Теперь противодействие «интернациональной роли буддизма» было обозначено «одной из [перво]очереднейших задач». Буддийская конфессия стала рассматриваться не иначе как «реакционная сила мирового масштаба»[1791]. Такому изменению политики по отношению к буддизму способствовали не только внешне-, но и внутриполитические факторы — главным образом форсирование коллективизации сельского хозяйства.
В 1929 г. произошел советско-китайский вооруженный конфликт на КВЖД, охвативший значительные области Маньчжурии. Сохранялась опасность китайской интервенции в МНР, которую понимало не только руководство СССР, но и простые граждане в приграничных регионах страны, среди которых ходили соответствующие слухи. В августе 1929 г. Коминтерн объявил, что «империалистические державы», в том числе Япония, США, Великобритания и Франция, а также китайские милитаристы, «провоцируя войну на Дальнем Востоке, сосредоточивая военные силы на границе СССР и Монголии, рассылая своих эмиссаров по народным республикам, созывая совещания предателей дела монгольской независимости, князей и богатейших лам… готовят все новые и новые попытки ликвидировать самостоятельное существование… Монголии и Тувы». Советские власти опасались, что, разгромив МНР, иностранные интервенты попытались бы ликвидировать «советскую автономию трудящихся бурято-монгол», о чем свидетельствовала «активизация» антисоветски настроенного буддийского духовенства в пограничных районах Бурят-Монгольской АССР в 1929–1931 гг.[1792]
В начале 1930-х гг., в связи с массовой коллективизацией и сопутствовавшими ей репрессиями, внешнеполитическое воздействие «буддийского фактора» на ситуацию внутри СССР усилилось. Среди части бурятского населения стали расти эмиграционные настроения — как указывало ОГПУ, под воздействием «эмиссаров закордона» и лам приграничного Цугольского дацана[1793]. Обвинение буддийских священнослужителей в «зарубежных антисоветских связях» стало одним из оснований кампании массовых репрессий в отношении ламства. Советские пропагандисты отмечали «опасное» для СССР усиление «буддийского фактора» не только на советском Дальнем Востоке и в странах Восточной Азии, но и во всем мире (возникали новые общины, открывались храмы, проводились религиозные конференции)[1794].
На международное положение СССР в Восточной Азии оказывала значительное влияние идеология панмонголизма. Эта политическая доктрина, зародившаяся в начале XX в. в среде бурятской интеллигенции (Ц. Ж. Жамцарано, Э.-Д. Ринчино) и религиозных деятелей, заключалась в объединении Монголии с Внутренней Монголией, Бурятией, Калмыкией, а также монголоязычными областями Синьцзяна и Тувы, что, по мнению авторов доктрины, позволило бы восстановить исторический ареал проживания монголов и превратить вновь созданную страну в действительно самостоятельное, суверенное государство, независимое от России, Китая и Японии[1795].
Свое воплощение эти идеи нашли во время Гражданской войны, когда в 1919 г. бурятские и монгольские панмонголисты при поддержке Японии и атамана Г. М. Семенова пытались осуществить создание «Великой Монголии» («Даурское правительство») во главе с одним из высших лам Внутренней Монголии Нэйсэгэгэном Мэндэбаяром[1796].
Панмонгольские идеи возникали и в кругах, стоявших на лояльных по отношению к Советскому государству позициях. В 1921 г. Хамбо-лама Агван Доржиев обратился в НКИД РСФСР с предложением расширить территорию Монголии — вновь приобретенного союзника Советской России — вплоть до Тибетского нагорья[1797].
Однако панмонголизм не был положительно воспринят советским руководством. Одной из причин негативного отношения к этой доктрине в СССР стало признание Монголии — как Внутренней, так и Внешней (МНР) — частью Китая, что было закреплено в подписанном 31 мая 1924 г. соглашении между СССР и Китаем. Советское руководство формально признало Монголию частью Китая (но при этом не собиралось выполнять этот пункт соглашения) ввиду того, что китайская революция была последней надеждой большевиков на «мировой пожар». К тому же панмонголизм, как любой национализм, был враждебен интернационализму, поставленному во главу большевистской идеологии[1798].
Во-вторых, проявления панмонгольской идеологии были опасными для советских властей по внутриполитическим причинам — особенно в Бурят-Монгольской АССР как приграничном регионе, непосредственно примыкавшем к Монголии.
В-третьих, распространение идей панмонголизма в МНР было для советского руководства не менее опасным. Популярности этой идеологии был дан новый толчок революционными событиями в Китае, породившими надежды на то, что приход коммунистов к власти в этой стране позволит решить проблему национального самоопределения Внутренней Монголии. Большая часть руководства МНР выступила за объединение с китайской Внутренней Монголией[1799]. Высказывались в том числе идеи такого объединения «на основах федерации с революционным Китаем»[1800]. Хотя в 1927 г. в кругах советской дипломатии муссировались идеи о жизненной необходимости объединения Монголии и Внутренней Монголии, эта инициатива не была воплощена в жизнь ввиду изменения внешнеполитической ситуации в регионе в негативную для СССР сторону. К началу 1928 г. советское руководство приняло решение, что объединение МНР и Внутренней Монголии «может повести к крайне тяжелым результатам». Было высказано опасение, что, если МНР станет «играть роль Пьемонта» (то есть государства, инициировавшего объединение итальянских земель в XIX в.), то «ее задушат»[1801] (очевидно, в первую очередь под «душителями» имелись в виду Китай и Япония).
Таким образом, восприятие панмонголизма в Советском Союзе было резко отрицательным ввиду того, что, во-первых, эта идеология допускала будущее бурятского и калмыцкого народов вне СССР и, во-вторых, она имела «национальную», а не «интернациональную» природу. Советское руководство ставило задачу всеми мерами бороться с панмонголизмом