[1827]. Советское руководство пыталось минимизировать возможное негативное для СССР использование «фактора Панчен-ламы». Когда советскому руководству стала ясной бесперспективность этого намерения, Панчен-лама был зачислен в разряд врагов Советского государства и его союзников — МНР и Тувы. Китайские и японские власти стремились использовать авторитет Панчен-ламы для расширения своего влияния на Внутреннюю Монголию и МНР. Для китайцев появление Панчен-ламы в Китае было удачным, так как сепаратистские тенденции во Внутренней Монголии, инспирированные отделением МНР от Китая, представляли для китайских властей опасность и фактически они не имели рычагов, чтобы удержать монголов в орбите своего влияния.
Авторитет Панчен-ламы стал наиболее действенным инструментом для ведения пропаганды против СССР и МНР. Этот иерарх стал для Китая, Японии и части антисоветски настроенного монгольского населения объединяющей фигурой, способной вести борьбу с «красной опасностью»[1828]. Деятельность Панчен-ламы по духовной поддержке верующих-буддистов Китая, Монголии и СССР совпала с интересами Китая и Японии в этом регионе, которые стремились направить ее на борьбу с влиянием Советского Союза. Поэтому такая деятельность Панчен-ламы представляла угрозу для СССР. Тем не менее в реальности Панчен-лама даже при поддержке китайских войск вряд ли бы решился на военный поход против МНР и тем более СССР. Так считал и тибетский посол в Монголии, указывая на то, что Панчен-лама, как лицо высшей духовной иерархии, «не мог заниматься военными делами»[1829].
На рубеже 1920-х и 1930-х гг. важную роль во внешнеполитическом положении СССР на Дальнем Востоке стал играть японский фактор. После короткого «затишья» в советско-японских отношениях ситуация изменилась к худшему, когда в декабре 1926 г. к власти в Японии пришел император Хиро-хито, а в апреле 1927 г. премьер-министром этой страны был назначен Г. Танака. С этого времени советское руководство все чаще стало получать по разным каналам сообщения о разработке Японией планов военного нападения на СССР[1830], а также о том, что японское правительство намечает новый курс «на объединение народов Азии… против СССР». Особо подчеркивалось, что это начинание «будет проводиться в большей степени через буддийское духовенство и религию»[1831].
После захвата в 1931 г. Японией Северо-Восточного Китая и создания на этой территории марионеточного государства Маньчжоу-Го регулярными стали советско-маньчжурские (де-факто — советско-японские) пограничные столкновения. Под предлогом «защиты японских подданных» происходила переброска японских войск к границам СССР. При покровительстве и непосредственной помощи японских властей в Маньчжурии формировались русские белогвардейские части[1832].
Советское руководство не сомневалось, что агрессивные устремления Японии будут базироваться на «буддийском факторе», так как эта религия вполне «приспособилась… для обслуживания империалистической политики» Японии[1833]. Было выявлено, что японское правительство ведет «напряженную работу по организации всебуддийского центра», из которого стали «исходить решительные попытки подчинить японскому влиянию буддийскую часть населения Китая, Тибета и Индии»[1834]. Материалы ВКП(б) и Коминтерна, сообщавшие о подготовке Японией агрессии против Советского Союза и его союзников, включавшей «сосредоточение военных сил на границе СССР и Монголии» и «рассылку… эмиссаров по народным республикам», подчеркивали участие «богатейших лам» в этих акциях японцев[1835]. В советской пропаганде непременно подчеркивался «буддийский фактор» в агрессивных планах Японии — утверждалось, что «подготовка нападения на советский Дальний Восток происходит при большом участии японских церковников», а «религиозные организации Японии ведут бешеную антисоветскую агитацию, призывая захватить советское Приморье»[1836]. Один из деятелей Союза воинствующих безбожников А. Долотов апеллировал к «негативной» исторической роли буддизма, сообщая, что во время Русско-японской войны 1904–1905 гг. «буддийское духовенство Японии именем будд благословляло японцев убивать русских»[1837].
Приграничные к СССР Китай и Монголия занимали одно из главных мест в экспансионистских планах Японии. В 1931 г. японская армия оккупировала Северо-Восточный Китай, где в 1932 г. было образовано марионеточное государство Маньчжоу-Го. Военная опасность для СССР в дальневосточном регионе многократно усилилась. В октябре 1936 г. Германия и Япония подписали протокол о военно-политическом сотрудничестве, через месяц переросший в Антикоминтерновский пакт. В июле 1937 г. Япония начала агрессию против Китая, а в 1938–1939 гг. спровоцировала прямое вооруженное столкновение с Советским Союзом у озера Хасан и на реке Халхин-Гол, которое закончилось поражением Японии.
Япония активно пыталась использовать в своих целях панмонгольский фактор. В 1937 г. при помощи японских спецслужб во Внутренней Монголии был созван Монгольский конгресс и образовано прояпонское «автономное правительство»[1838], которое возглавило созданное на территории центральной части Внутренней Монголии марионеточное государство Мэнцзян[1839]. Япония призывала все монгольские народы, в том числе советских бурят и калмыков, к созданию собственного единого государства, при этом пропагандируя культурную и расовую близость монголов и японцев[1840].
Такое развитие событий таило опасность для СССР. Контроль над Монголией для советского руководства был очень важен из-за стратегического положения этой страны, особенно после создания на северо-востоке Китая государства Мань-чжоу-Го — марионеточного «протектората» Японии. Осенью 1937 г., с целью удержания МНР под контролем и предотвращения японской интервенции, в эту страну были введены советские войска[1841]. Советская пропаганда постоянно пыталась убедить монголоязычные народы, что «идея панмонголизма… ведет к ликвидации независимости Монголии и передаче судьбы монгольского народа в руки японских империалистов»[1842].
Руководство СССР пыталось противостоять японскому влиянию на «панмонгольскую» идеологию и деятельность, сопряженную с «буддийским фактором», который якобы «подпитывал» эту идеологию[1843]. Советская пропаганда подчеркивала, что «японское командование придает большое значение вопросу об объединении монгольских ламаистов и японских буддистов»[1844]. Панмонголисты были названы «верными слугами» Японии[1845], которая еще со времен Гражданской войны в России выставляла себя ярым сторонником создания «Великой Монголии»[1846] и даже пыталась с помощью атамана Г. М. Семенова «создать марионеточное „панмонгольское государство“». В то же время отмечался положительный опыт противодействия панмоголизму и японскому влиянию, когда в период создания в 1923 г. Бурят-Монгольской АССР советские власти «не испугались» Японии и оказали отпор противникам создания этой республики, которые считали, что «это будет на руку японским империалистам» и «создаст благоприятную обстановку для японской агитации и пропаганды панмонголизма»[1847].
После Халхин-Гола советско-японские отношения постепенно вошли в стадию относительной нормализации, которая ознаменовалась подписанием 13 апреля 1941 г. пакта о нейтралитете (сроком на пять лет). Затем панмонгольский и буддийский факторы в международном положении СССР на Дальнем Востоке проявились вновь в августе 1945 г., когда Красная армия, сражаясь с японскими войсками, вступила на территорию Внутренней Монголии и Маньчжурии. Советские политработники отмечали, что, несмотря на многолетнюю прояпонскую пропаганду, в том числе основанную на «буддийском факторе», среди населения Маньчжурии и Внутренней Монголии были «очень сильны антияпонские настроения». Они ярко проявились в «нежелании целого ряда маньчжурских и монгольских частей сражаться за интересы японцев». Хотя вначале напуганные японской пропагандой монголы испытывали большой страх перед советскими войсками и боязливо сторонились советских бойцов и офицеров, постепенно отношение монголов к Красной армии стало доброжелательным.
Относилось это и к буддийским священнослужителям — когда к монастырю Улан-Халга-сумэ подошли советские части, навстречу им вышла делегация с флагами, которая приветствовала приход Красной армии. На следующий день насельники монастыря прислали в подарок советским воинам несколько баранов и другие съестные припасы. Ламы монастыря Баин-Хошун-сумэ, встретив двух советских офицеров, преподнесли им хадаки[1848], угостили бараниной и сказали: «Мы рады, что пришли русские и выгнали японцев. Мы будем молить Бога за победу русской армии». Ламы позволили себя сфотографировать и выразили готовность подписать воззвание к монгольскому населению. Хотя отмечались некоторые случаи негативного отношения к советским войскам (в частности, в расположении одной из частей Забайкальского фронта был арестован лама, который, по утверждению советских политработников, «имел при себе банку стрихнина, которым пытался отравлять колодцы»), монголы приветствовали Красную армию, надеясь на то, что после разгрома Японии будет положительно решен «монгольский вопрос». Была создана инициативная группа (Комиссия по установлению связи с Советским Союзом), которая выдвинула предложение о создании во Внутренней Монголии самоуправления или о присоединении этого региона к МНР