удущее… он и славное прошлое наше намеревался истребить, обратить даже не в пепел, в ничто, сделать так, будто никогда и ничего после палеозоя и не было на громадной русской равнине». О Берлине Л. Леонов написал так: «Все вместе — русские, американцы и англичане — они удивятся многовековой гнусности этого города, которую так долго и совсем напрасно терпел мир… Бывший город Берлин, в полной мере заслуживший и наш огонь, и наше презрение»[1974].
Антинемецкая политика проявлялась и после войны, хотя и в несколько приглушенном варианте. 18 июля 1945 г. немцам было запрещено работать на шахтах на квалифицированных должностях[1975]. В 1945–1947 гг. руководство вновь присоединенной к СССР Кенигсбергской (с июля 1946 г. — Калининградской) области было чрезвычайно обеспокоено наличием в области свыше 100 тыс. немецких граждан, которые не успели или не захотели эвакуироваться на запад. Всех немцев калининградские руководители считали врагами, которые якобы «дурно воздействовали» на советских людей. Почти все пожары, аварии на производстве, падеж скота и прочие беды списывались на немцев. Несмотря на наличие фактов добрососедских отношений между русским и немецким населением области, обком характеризовал немцев как «крайне озлобленных людей, готовых на всё, чтобы подорвать, ослабить безопасность, задержать хозяйственное освоение и развитие области»[1976]. В итоге в сентябре 1947 г. было принято решение депортировать немецкое население с территории области в Восточную Германию. Очевидно, преследуя цель не обострять отношения с немцами, которые должны были «укрепить» советскую оккупационную зону в Германии, операция по переселению отличалась несколько лучшим отношением к немцам по сравнению с 1941 г.[1977]
Что касается отношения к немцам в советском обществе, то лишь в первые дни Великой Отечественной войны реакция населения на агрессию Германии базировалась на «пролетарском интернационализме». Хотя в фольклоре времен войны слово «немец» («фриц», «ганс») было синонимом фашистского агрессора и фольклор не оперировал отрицательными образами немецкого крестьянина и рабочего, не обвинял в злодеяниях нацистов весь немецкий народ[1978], образ «врага-фашиста» со временем все сильнее принимал национальную окраску, превращаясь в массовом сознании в образ «врата-немца»[1979]. Те люди, которые близко столкнулись с жестокостью немецких оккупантов, в частности партизаны, именовали их «животными», «шакалами», «сатаной», «вшами», «уродами»[1980]. Эпитеты, данные немцам во время Первой мировой войны (например, «Чингисхан с телеграфом»)[1981], по сравнению с тем, как врата-немца стали именовать в условиях войны Великой Отечественной, звучат весьма наивно.
Ненависть к немцам в народе особенно сильно возросла после Сталинградской битвы, когда были освобождены большие районы страны и воины Красной армии увидели ужасы оккупации[1982]. После этого слова «фриц», «ганс», «немец» в солдатской речи стали синонимами терминов «захватчик», «мародер», «фашист»[1983]. Слово «немец» получило ругательный, негативный оттенок. В качестве примера можно привести листовку, изданную в 1943 г. для граждан СССР на оккупированной территории, в которой негативный облик лидера коллаборационистов А. А. Власова подчеркивался такими эпитетами (первый их них явно абсурден): «Власов — немец. Власов — кровожадный гитлеровский бандит»[1984]. Большинство людей стало видеть войну как битву между русскими и немцами. В повседневной речи термины «фашист» и «гитлеровец» использовались реже, чем просто «немец»[1985].
В тылу отрицательное отношение к советским немцам со стороны чиновников отмечалось в течение всей войны. Даже органы НКВД подчеркивали, что отдельные руководители предприятий допускали «грубое обращение» по отношению к трудармейцам. На одном из предприятий вольнонаемным рабочим обеды отпускались «в первую очередь и обычно из двух блюд, а немкам… в последнюю очередь и без вторых блюд». Один из начальников талоны на дополнительное питание, выделенные немкам, раздавал другими рабочим и заключенным и заявлял: «Вам, немкам, дополнительное питание не полагается». Бригадир С., «не выяснив причины простоя, обрушился на мобилизованных с руганью: „Вы, фашисты, лодыри, не хотите работать, всех отдам под суд“»[1986]. 14-летней работнице-немке, систематически перевыполнявшей нормы, начальник цеха на ее просьбу помочь талонами на дополнительный хлеб ответил грубым окриком: «Ступай к своему Гитлеру за хлебом». Имели место факты избиений, сознательного занижения показателей выработки, отмечалось «хулигански грубое отношение к немцам». Начальник 3-го участка шахты имени Сталина (Кузбасс) обозвал откатчицу Губер «фрицовкой» и «толкнул ее так, что она вынуждена была пойти на бюллетень». Начальник отдела шахты «Северная» категорически отказался снабжать мобилизованных немцев, сказав: «Немцев обеспечивать не буду никакими товарами и буду к ним относиться бездушно». Начальник шахты Бутовка, проводя общее собрание рабочих, на котором присутствовали и немцы, в своем выступлении огульно ругал всех рабочих-немцев, говоря, что они «являются врагами русского народа» и что их нужно заставлять работать без наличия у них спецодежды: «Мы их и голыми заставим работать»[1987].
Руководитель Зыряновского райкома партии (Восточно-Казахстанская область), ссылаясь на «мнение» местного населения («Вот навезли к нам фашистов, мы боимся, чтобы они нас не перебили»), считал, что «много у нас к этой фашистской сволочи гуманизма»[1988]. В Алтайском крае председатель сельсовета говорил про депортированных немцев: «Зачем их прислали к нам сюда, они будут здесь шпионить и вредить». Там же местные дети жестоко избили камнями немецких детей, крича, что «бьют немцев, наступающих на
СССР»[1989]. В разгар войны были случаи, когда дети, женщины и старики ругались и плевали на немецких военнопленных, которые проходили мимо них в колонне. В пленных летели «камни, поленья и кипяток»[1990]. Своеобразным проявлением антинемецких настроений в советском тылу стал отказ учащихся изучать в школах немецкий язык — «язык врага»[1991].
Негативное отношение к советским немцам проявлялось даже среди представителей других депортированных народов. Например, со стороны калмыков звучала обида на то, что они «стоят на одинаковом положении с немцами и не пользуются доверием»[1992]. Ученый, бывший спецпоселенец И. И. Алиев вспоминал, что, играя «в войну», «дети репрессированных народов… делились на „русских“ или „советских“ и „немцев“ или „фашистов“. Тягостная, презренная роль „фашистов“, как правило, доставалась немецким мальчишкам. Чаще всего — по принуждению»[1993].
Даже после окончания войны немцев выталкивали из очередей в магазинах, называли «немчурой»[1994]. В народном сознании еще очень долго сохранялось тождество между «фашистами» и «немцами». Образ врага надолго стал той призмой, через которую в российском народном сознании воспринималась не только Германия, но и немецкая нация в целом[1995]. Как отмечает Е. С. Сенявская, «враждебные чувства, неприязнь к немцам во многом сохранились в сознании несколько поколений», и «прошел ряд десятилетий, прежде чем отношение к ним стало более или менее нейтральным»[1996]. Образ «немца-врага» стал настолько устойчивым, что даже в 1960-х гг. восклицание М. Ромма в фильме «Обыкновенный фашизм» «Но была и другая Германия!» звучало как откровение[1997].
Основной фактор, который определил негативное отношение к немцам СССР, — это отождествление их с немцами Германии. Даже в АССРНП разделялось подобное мнение. В день объявления указа о депортации в республике, по словам очевидцев, «весь день… всюду говорили о немцах. И хвалили этот народ, и ругали. Только потому ругали, что Германия напала на нашу страну»[1998]. По воспоминаниям выдающегося советского спортсмена, немца на национальности, Р. В. Плюкфельдера, когда осенью 1941 г. их везли в эшелоне на спецпоселение, на одной из станций рядом стоял поезд с ранеными советскими солдатами. Услышав немецкую речь, солдаты содрогнулись. Раздались крики: «Дайте мне автомат… я их всех перестреляю!», «Смотрите, что ваши сволочи сделали со мной! А вас увозят подальше от фронта, хотят сохранить — для чего?». (Очевидно, этот солдат думал, что немцев эвакуируют, а не депортируют.) Другие же были более прозорливыми, говоря: «Как заложников, в рабство везут», «Товарищ Сталин правильно делает, иначе кто на нас будет работать?». Третьи пророчили: «Немец прет со страшной силой. И если далеко зайдет, возьмет Москву, то мы вот эту сволочь всю уничтожим. Так что им все равно капут»[1999]