Кроме издания бюллетеней и листовок для китайского, корейского и монгольского населения, которых только за первые четыре дня военных действий было распространено 9 млн экземпляров, советские органы пропаганды выпускали газеты, в том числе «Китайский вестник», «Корейскую газету» (Политуправление Приморского военного округа) и «Голос народа» (в городе Дальний). К ноябрю 1945 г. на территории Маньчжурии издавалось 18 газет, журнал и 2 ежедневных бюллетеня общим тиражом более 500 тыс. экземпляров. Местные общества советско-китайской дружбы издавали брошюры и книги о Советском Союзе и Красной армии. Политуправления Забайкальско-Амурского военного округа за время пребывания на территории Маньчжурии распространили 55 млн экземпляров различных изданий[2162].
Особой целевой группой для советской пропаганды стало японское население Южного Сахалина и Курильских островов. В декабре 1945 г. из 370 тыс. человек населения Южного Сахалина японцы составляли 358,5 тыс., корейцы — 23,5 тыс. человек. При этом если корейцы «требовали отправить их в Корею», то японцы были «внешне лояльны… но многие всячески избегали работы, или работали крайне плохо», поэтому «требовалась большая [политическая] работа среди них». В феврале 1946 г. на Южном Сахалине были введены советские законы, была образована Южно-Сахалинская область (включала также Курильские острова), в июле 1946 г. главный город региона (Тоёхара) был переименован в Южно-Сахалинск. К этому моменту население области составляло 376 тыс. человек (не считая военных), из них только 71 тыс. человек были советскими гражданами. Таким образом, в регионе осталось 305 тыс. подданных Японии. Для них издавалась газета «Новая жизнь», которая «пользовалась большим успехом», на японском языке ежедневно велось двухчасовое радиовещание, проводились сотни лекций и докладов на 25 разных тем, было издано 8 брошюр общим тиражом 76 тыс. экземпляров («Что такое советская власть», «Дружба народов СССР», «Советская Конституция — самая демократическая в мире», «Источники силы и могущества СССР»), а также листовки и лозунги. Для японского населения проводились киносеансы, и в газете «Новая жизнь» было опубликовано либретто 30 советских кинофильмов. При областном отделе культпросветучреждений постоянно работали хозрасчетные концертные бригады — пять японских и одна корейская[2163]. Советские органы власти старались учитывать религиозные нужды японского населения Южно-Сахалинской области. Буддийские священнослужители были освобождены от всех мобилизационных работ, обеспечивались продовольствием, буддийские храмы получили «неприкосновенный» статус[2164].
Советская пропаганда дала плоды — японцы хорошо работали, в том числе принимали участие в соцсоревнованиях, подавали заявления о принятии в советское гражданство, посещали первомайские демонстрации, где выступали с речами[2165], с большим интересом смотрели советские кинофильмы. В Южно-Сахалинской области проводилась работа по пересмотру учебников и программ для японских школ, переподготовке японских учителей. Однако к 1949 г. почти все японское население репатриировалось с Сахалина и Курильских остров в Японию. Южно-Сахалинская область была заселена советскими переселенцами, активно прибывавшими из разных регионов СССР[2166].
Еще одной специфической группой, с которой работали советские пропагандисты, были японские военнопленные. В целом отношение к ним было гуманным, условия их пребывания в лагерях — сносными[2167], а отношения с местным населением — теплыми[2168]. Активная кампания по идеологической обработке пленных японцев началась в 1946 г. через использование СМИ, создание «антифашистских комитетов» и «демократических кружков». Методы пропаганды включали в себя «световые газеты» (писались тушью на кинопленке), концертные бригады, антифашистские конференции[2169]. Хотя активных демократов и антикоммунистов среди японцев было мало (2–3 %)[2170], отмечались успехи советской идеологической обработки, так как японцы оказались восприимчивы к коммунистическим идеям. В мае 1946 г. военнопленные, находившиеся в Семеновском лагере (Приморский край), обратились ко всем военнопленным японским солдатам и офицерам, находящимся в Советском Союзе, и к японскому народу с призывом «организованно требовать создания нового демократического правительства с включением всех демократических элементов, а также предания военному суду всех военных преступников, в том числе и императора, как основного виновника возникновения этой войны»[2171]. По возвращении в Японию многие бывшие пленные отказывались сотрудничать с американской оккупационной администрацией[2172]. Например, по прибытии в японский порт Майдзуру 30 июня 1949 г. они запели «Интернационал» и выкрикивали коммунистические лозунги[2173].
Отдельным вопросом является пропаганда в отношении русского населения Маньчжурии в 1945 г. Советские власти знали, что во время японской оккупации Маньчжурии белоэмигрантская колония «работала рука об руку со злейшими врагами Советского Союза»: «Японский захватчик вступил в Харбин [в 1931 г.] к большой радости белоэмигрантской колонии. Нигде больше они не встретили такого приема. В соборах были отслужены благодарственные молебны». Белогвардейцы, по мнению советских властей, были «верной опорой японцев»[2174].
После освобождения Маньчжурии Красной армией, как отмечали советские военные органы, русская эмигрантская масса, «боявшаяся возмездия со стороны Красной армии, к тому же фактически лишившаяся центрального аппарата, не знала, что ей делать». Часть эмигрантов проявляла лояльность по отношению к Красной армии, а отдельные их представители оказывали содействие советским воинским частям. В среде эмиграции, не без влияния маньчжурских структур Русской православной церкви, которые «приветствовали… победоносное русское воинство», ходили разговоры о возвращении в СССР, однако яро антисоветски настроенные эмигранты пытались не допустить этого, распространяя слухи, что всех возвратившихся эмигрантов «будут считать белогвардейцами» и «казнят». Советская пропаганда противостояла таким измышлениям, в том числе путем издания газет и других материалов. Этим усилиям способствовал начавшийся в ноябре 1945 г. прием в советское гражданство русских, проживавших в Маньчжурии[2175].
В заключение следует особо отметить отсутствие националистических и шовинистических нот в советской антияпонской пропаганде. Даже куплет песни «Варяг», где упоминаются «желтолицые черти», в советское время не исполнялся, так как идеология интернационализма «не позволяла использовать подобные „расистские“ характеристики даже по отношению к противнику»[2176]. Тем не менее содержание советской пропаганды получило спорные оценки со стороны некоторых зарубежных ученых. По мнению американской исследовательницы К. Петроне, пропаганда провозглашала «классовую войну советского пролетариата против японского дворянства» («самураев»), с чем можно согласиться. Однако К. Петроне считает, что пропаганда педалировала и расовые характеристики японцев, отмечая их «азиатскую хитрость», описывая лица японцев как «отвратительные рожи с узкими, злобными глазами». Находит она и отрицание мужественности японцев — в частности, в описании того, как японский офицер прыгнул на спину советского лейтенанта «как кошка»[2177]. Однако, как известно, «прыгнуть как кошка» — это известная идиома (обычно не говорят «прыгнуть как кот»). Что касается карикатуры, то, действительно, в ней сложился определенный образ «врата-японца» — в очках, с прищуренными глазами, разинутым ртом и большими, выступающими зубами. Однако, на наш взгляд, он не носил уничижительных характеристик по отношению ко всему японскому народу, а утрированным образом давал характерный образ «японского империалиста», «самурая». Для пропаганды тех лет это была нормальная ситуация — то же самое, и даже намного худшее мы можем наблюдать в американских карикатурах 1941–1945 гг., где японцы изображались не только как ярко выраженные «азиаты», но и в виде крыс и змей, не говоря уже о том, что в США японцев уничижительно именовали jap или jappy («япошка»).
Глава 7Национальная политика в конце войны
Возврат к советскому патриотизму
В результате решающего наступления Красной армии к началу 1944 г. перелом в войне стал необратимым. С 1 мая 1944 г. война с Германией пошла под лозунгом «Разбить немецко-фашистских захватчиков в их собственной берлоге»[2178]. Задача спасения Отечества от смертельной опасности была в основном решена.
Допущенное в тяжелые периоды войны ослабление коммунистического диктата в пользу «национализации» политики теперь стало рассматриваться руководством СССР в качестве одной из самых больших угроз для государства. В марте 1944 г. начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г. Ф. Александров сообщил А. С. Щербакову, что «за последнее время печать ослабила внимание к вопросам пропаганды марксистско-ленинской теории», «в газетах и теоретических журналах почти полностью прекратилось печатание статей, лекций и консультаций по истории и теории партии», «отделы пропаганды в газетах почти полностью прекратили свое существование»