«Если к 1 мая люди не будут вывезены из лагеря и не будут поставлены на работы, – было подчеркнуто в постановлении, – то большинство из них стихийно разбежится»[891]. В первой декаде апреля руководство НСЗРиС приняло решение «конспиративно агитировать в солдатских бараках и в среде записавшихся в Советскую Россию», с «целью парализовать контрагитацию большевиков»[892].
И. Фомичев лично приехал в лагерь Тухола с целью «сократить до минимума запись отправляющихся в Советскую Россию», но «не обостряя отношений с врангелевцами». В докладе В. Савинкову в Прагу он сообщал, что после высылки Б. Савинкова из Польши материальное положение интернированных ухудшилось настолько, что «демократический центр» русской эмиграции стал «беспомощным», чем и воспользовались «правые элементы», организовав кампанию под лозунгом подчинения генералу Врангелю[893].
Б. Савинков в это время из Парижа, как руководитель НСЗРиС, также готовил к открытию Генуэзской конференции ряд «массовых волнений, забастовок и восстаний». В ИНО ГПУ поступила копия его письма руководству отделения союза в Барановичах, в котором тот предписывал «принять подготовительные меры и сделать все возможное для обеспечения успеха» в Белоруссии. Б. Савинков предполагал, что готовящееся восстание «захватит» и Минск[894].
Основой будущего «восстания» должны были стать «балаховцы», находившиеся на работах вдоль восточной границы Польши, и местные жители. Из лагеря в Тухоле на лесные работы он предполагал отправить новые партии офицеров и солдат. «Они разделяются поротно и побатальонно, по эскадронам и дивизиям, сохраняя свои прежние названия… отношения между офицерами и солдатами простые и искренние», – сообщал Б. Савинков в Барановичи. Если бы его сообщение соответствовало действительности, то ситуация могла быть опасной, поскольку в другом сообщении из Берлина резидент ИНО ГПУ сообщал о наличии у Булак-Балаховича 10 тысяч человек – вооруженных рабочих-пильщиков в районе Пинска[895].
Интернированных казаков из Польши Б. Савинков предполагал сосредоточить в Праге, переправляя их небольшими партиями нелегально. Из Праги – через Балканы и Константинополь – они должны были добраться до Крыма и Кавказа. Позицию польского руководства в отношении русских антисоветских организаций Б. Савинков определил как «лояльную», несмотря на секретный циркуляр военного министерства, запрещающий «под угрозой предания суду» оказывать им какое-либо содействие. К счастью для Б. Савинкова, в польском военном руководстве было много «русофилов» – бывших русских офицеров, поэтому приказ военного министерства часто нарушался[896].
Успех Советской России на Генуэзской конференции был значительным: антисоветский фронт был расколот, поскольку советским дипломатам удалось найти общий язык с Германией и заключить 16 апреля Раппальский договор[897]. Одним из явных следствий этого события стало существенное изменение положения русской военной эмиграции в Болгарии. После завершения Генуэзской конференции по требованию болгарских коммунистов из страны были высланы русские генералы, многие офицеры были арестованы, другие военные эмигранты – поставлены под негласный контроль полиции[898].
19 апреля 1922 г. была опубликована нота государств Антанты, Малой Антанты, Польши и Португалии по этому поводу. Нарком Чичерин, в свою очередь, направил председателю польской делегации на Генуэзской конференции К. Скирмунту ответную ноту. Затем 25 апреля ноту от Скирмунта получил Чичерин[899]. Обмен нотами как по поводу договора Советской России с Германией, так и по поводу возмещения советской стороне убытков, понесенных мирным населением вследствие «нападения белогвардейских банд с территории Польши», продолжался до 3 мая[900].
В начале мая Д. Философов обратился к начальнику Генерального штаба Польши с просьбой об увеличении пособия на политическую деятельность группе Б. Савинкова в Польше, поскольку в период с 1 ноября 1921 г. по 1 января 1922 г. субсидии на эти цели польским военным ведомством не выдавались. Начиная с января 1922 г. восточный департамент МИД стал выделять группе Б. Савинкова по одному миллиону польских марок в месяц, но Философов просил увеличить выплаты в 4 раза, поскольку, по его убеждению, «вопрос о положении русских интернированных на территории Польской республики есть вопрос не только технический и финансовый, но также и большой важности вопрос политический»[901].
Философов предложил также вывести из лагерей 1000–1500 человек «по особому списку, за которых политическая группа Б. Савинкова ручалась». «Особыми маленькими группами» этих интернированных он предложил «приписать к польским военным частям, где бы они могли сохранить военную дисциплину»[902]. «В интересах польского правительства, – убеждал он начальника Генерального штаба, – принять меры к тому, чтобы интернированные не становились орудием антипольской пропаганды». В случае каких-либо осложнений с советским правительством оно могло бы «иметь кадры русских людей, на которые… могло бы положиться»[903].
Решающим аргументом, который привел Философов в пользу выделения средств на деятельность русской «демократической группе», которая одна «во главу угла своей политики ставит русско-польское сближение», стал геополитический. «Вам известно, – напоминал он начальнику польского Генерального штаба, – что как советское правительство, так и видные политические группы в русской эмиграции относятся крайне враждебно к Польше и стараются опереться на русский шовинизм», а также ставят вопрос о пересмотре границ, установленных после Рижского мира[904].
Разведотдел штаба РККА располагал подробной информацией о положении на советско-польской границе: польские погранпосты по-прежнему являются «скрытно-бандитскими (савинковской ориентации)» структурами, которые помимо своих официальных обязанностей проводят «усиленную отправку на нашу территорию агентов и небольших партизанских отрядов»[905]. Анализ статистики, собранной разведотделом штаба РККА, позволяет утверждать, что за период с апреля по июль 1922 г. численность отрядов «ближнего зарубежного района» (на территории Польши) сократилась с 4,5 тысячи до 2,7 тысячи человек[906]. В той же пропорции увеличилась численность отрядов в советском тылу (на территории Белоруссии и Левобережной Украины)[907].
Общее число «савинковских частей» в польских лагерях (включая численность казачьих частей) было определено в 3150 человек, численность армии Петлюры – в 1 тысячу человек. Уровень «бандитизма» на Западном фронте оценивался в штабе РККА таким образом: «за рубежом» имелось 2698 «пеших бандита» при 13 пулеметах. «Внутренний бандитизм» представляли 939 «пеших бандита» и 64 конных при 6 пулеметах. На Левобережной и Правобережной Украине в этот период времени действовало 612 «пеших бандитов», 247 конных при 12 пулеметах[908].
Пристальное внимание штаба РККА к положению на западной границе Советской России свидетельствовало о наличии серьезной проблемы, требующей двусторонних мер для ее разрешения. В условиях складывания новой политической реальности после Генуэзской конференции польское военное руководство не прислушалось к призывам Философова и приняло решение вернуть всех интернированных антисоветских формирований в лагеря. «В последнее время по каким-то высшим государственным соображениям Польское правительство водворяет обратно в лагерь всех бывших интернированных, которым удалось выбраться из лагеря на работы», – докладывал съезду русских студентов в Праге представитель студентов – интернированных в лагере Тухола П. Кобызев[909]. В их числе оказалось около 500 студентов, принятых в Варшавский университет; а также те лица, кто устроился на работы вне лагерей.
«Жизнь в лагере кошмарна, – сообщал Кобызев, – и систематически с каждой неделей ухудшается»: сырые землянки, «не освещаемые ни днем ни ночью»; ветхие крыши землянок протекают; нередко «посредине и в проходе стоят лужи воды»; на спящих на нарах людей сверху «капает грязная жидкость»; «выдаваемый полуголодный паек систематически урезывается». Лагерь был «обнесен двумя рядами проволочных заграждений и охранялся многочисленными часовыми – польскими солдатами». «Выход из лагеря на прогулку, год тому назад почти свободный, – добавлял Кобызев, – постепенно все более и более затрудняется и в настоящее время почти невозможен»[910].
Переломный момент в лагерях наступил, когда казаки всерьез поставили вопрос о репатриации на родину. В период с апреля до первой половины июня руководство НСЗРиС рассматривало «дело» М. Н. Гнилорыбова. Суть его сводилась к тому, что член союза, «начальник казачьей группы интернированных», находясь в Праге, «самовольно вступил в переговоры с представителями коммунистического правительства»[911].
Действительно, Гнилорыбову в дни его пребывания в Праге нанес визит сотрудник советского полномочного представительства, бывший председатель Кубанской рады (советской) и Верховного казачьего круга И. П. Тимошенко. Во время этого визита главной темой обсуждения стала репатриация казаков в Россию. Гнилорыбов сообщил Тимошенко, что против репатриации «принципиальных возражений давно не имеет», более того, он убежден, что положение 30 000 казаков за границей в качестве «белых рабов» «равновелико вполне рабскому положению в Красной России». Гнилорыбов предпочитал, чтобы казаки ехали домой, к своим семьям и детям. На следующий день была назначена встреча Гнилорыбова с советским полномочным представителем в Праге для переговоров об условиях репатриации