Сложности репатриации из Польши в Россию военнопленных и беженцев (в их числе – интернированных антисоветских формирований) стал предметом обсуждения на третьей сессии Лиги Наций[932]. Верховный комиссар по делам русских беженцев Ф. Нансен констатировал возникшее движение русских беженцев на родину, в том числе из Польши (прежде всего, казаков). Нансен принял решение вступить в переговоры с представителем советского правительства для выяснения условий их репатриации.
По мнению Нансена, условия репатриации должны были сводиться к следующим требованиям: не возвращать беженцев против их воли, репатриацию проводить после амнистии со стороны советской власти; отбор желающих вернуться в Россию производить при участии советских представителей, под наблюдением сотрудников представительства Нансена[933]. Эти предложения были приняты советской стороной – между Нансеном и Чичериным (в лице их представителей) в июле 1922 г. в Берлине был заключен договор об условиях репатриации.
Несколько позже были согласованы дополнительные условия к этому договору. Нансен принял на себя обязательство по организации репатриации и по всем расходам, связанными с ней. При этом рядовые участники Гражданской войны (уроженцы Дона, Кубани и Терека) получали полную амнистию. Репатрианты и реэмигранты, перейдя границу Советской России, поступали в ведение представителя НКИД и уполномоченного Нансена. Визу на выезд в Россию выдавал представитель РОКК, он же составлял списки репатриантов. Нансен обязался принять «строжайшие меры к недопущению агентов-провокаторов, подосланных Врангелем»[934].
В Болгарию и Константинополь отправились реэвакуационные комиссии от Лиги Наций, в составе которых находились представители советского правительства с мандатами Красного Креста; пунктом приема репатриантов был назначен Новороссийск. Предварительную проверку (фильтрацию) предполагали организовать в Болгарии силами «закордонной агентуры», причем каждый эшелон (пароход) должен был сопровождаться специальным секретным уполномоченным этой агентуры. Работу по предварительной проверке и фильтрации в среде репатриантов по прибытии их на родину координировал ИНО ГПУ. Они должны были поступать под надзор местных отделов ГПУ с обязательной перерегистрацией в них каждые две недели[935].
Если из других государств русского рассеяния репатриация была налажена и проводилась под контролем аппарата Нансена и РОКК, то в Польше представитель Нансена Глоор не смог развернуть аналогичную работу. Фигура норвежского полярника, тесно сотрудничавшего с советскими структурами не только по вопросу репатриации беженцев, но и по вопросу борьбы с голодом в России, популярностью в Польше не пользовалась.
Необходимо отметить, что репатриация огромного количества беженцев с польской территории (включая поляков) из Советской России проходила в целом нормально и без тех проблем, которые сопровождали репатриацию россиян из Польши[936]. С января 1922 г. польские дипломатическая миссия и репатриационная комиссия в Москве по согласованию с правительством Франции стали «предпринимать все шаги» для репатриации во Францию из России желающих французских граждан «наравне с возвращаемыми на родину польскими гражданами»[937].
В сентябре 1922 г., в связи с очередными проблемами в ходе репатриации интернированных из Польши, РУД направил в польскую делегацию очередную ноту с перечислением нарушений прав записавшихся на выезд беженцев из числа интернированных солдат. Каких-либо мер по преодолению отмеченных РУД нарушений польская сторона не принимала[938]. «Всякое свободное выражение воли русских и украинских граждан, – подчеркивалось в ноте РУД польской делегации смешанной комиссии, – оказывается почти что невозможным, а самая работа по репатриации является непрестанным протестом со стороны РУД против безграничного произвола, существующего на территории Польской республики в лагерях интернированных»[939]. РУД отметила также, что в лагерях интернированных и в рабочих артелях только за высказанное желание возвратиться на родину людей «наказывают в карцерах в течение целых месяцев и недель, подвергают аресту, издевательству, унижениям»[940].
РУД привлекала внимание польской делегации по репатриации к каждому известному ей случаю нарушения прав интернированных в связи с их волеизъявлением выехать из Польши. Так, в РУД в сентябре 1922 г. поступило сообщение о неудавшейся попытке уральского казака Федора Рожкова приехать в Варшаву, чтобы записаться на репатриацию. Казак легально работал в деревне Лички Ломжинской губернии, имел при себе «карту побыта». Его обращение к «местным властям о предоставлении ему возможности приехать в Варшаву на предмет репатриации» закончилось тем, что «местные власти вместо того, чтобы оказать репатрианту Рожкову должное содействие, отправили последнего в тюрьму»[941].
РУД сообщала в штаб РККА в сентябре, что во время объезда ее делегатами лагерей на выезд в Россию записалось 25 % «наличного состава, притом что Петлюра удалил из лагеря части, в которых желание вернуться на родину было особенно сильно»[942].
Сложное положение в лагерях вызывало тревогу за судьбу людей у руководства Попечительного об эмигрантах комитета, во главе которого с июня 1922 г. встал Бутенко, объединив его с польским отделением Земгора. «Мемориал», направленный им после обследования лагеря Тухола в октябре – ноябре 1922 г. в МИД Польши, дает ясное представление о положении интернированных там беженцев[943].
В офицерских бараках он отметил наличие «щелей и отверстий» в стенах и «неподогнанные двери», что препятствовало «отоплению бараков» «даже при наличии исправных печей и достаточного количества топлива». Еще плачевнее обстояло дело в солдатских бараках (землянках), крыши которых «протекали вследствие отсутствия в некоторых местах толи, что приводило к заливу помещения водой во время дождя; в некоторых окнах отсутствовали стекла».
Снабжение лагеря водой Бутенко определил как «катастрофическое», поскольку из 5 колодцев 4 не действовали, функционировал только один, из которого снабжали водой кухню: «вследствие чего перед этим единственным колодцем с раннего утра до поздней ночи стоит длинная очередь интернированных». Продукты питания расхищались: на 21 октября интернированным недодали 7816 кг картофеля. 74 % от общего числа интернированных не получили ни одного комплекта одежды, 93,68 % – головных уборов, 89 % – обуви[944].
Опеку над беженцами из числа интернированных, которые еще не приняли решение возвращаться в Россию или решили остаться в Польше, в течение 1922 г. осуществляли только Попечительный комитет под руководством Бутенко, который проделал большую работу по их адаптации в этот период времени. С этой целью в лагерях были организованы фельдшерские курсы и курсы кройки и шитья. В лагере Тухола за счет комитета в 1922 г. были организованы мастерские (портняжная, сапожная, цветочная, соломенных изделий и др.). Некоторым артелям вне лагеря комитет выдавал ссуды (труппе артистов русской драмы, великорусскому оркестру, артели металлопластиков, студенческой артели сапожников, артели переплетчиков и другим). В конце 1922 г. в лагере были организованы офицерское собрание и солдатская чайная. Вся культурно-просветительная работа велась в контакте и силами членов Союза культурно-просветительных деятелей в Польше, которым комитет выплачивал вознаграждение. За счет комитета в лагере удовлетворялись и религиозные потребности[945].
Поскольку продовольственного пайка от польского правительства интернированным не хватало, комитет дополнительно выдавал питание больным, среди которых было много больных туберкулезом и детей, а также кормящих женщин. За счет комитета шили и ремонтировали одежду и обувь для интернированных[946].
Комитет провел также большую работу по организации артелей интернированных: брал на себя посредничество между работодателями и лагерями интернированных, оплачивал расходы по посылке «ходоков», которые решали юридические вопросы. В виде ссуды на проезд к месту работы и на покупку рабочих инструментов комитет выдавал средства из своего небольшого фонда. В рабочие артели, которые были сосредоточены главным образом в районе Августова, Беловеже, Барановичей, Бреста и Клевании, комитет высылал газеты. Комитет оплачивал медикаменты, поставляемые бывшей миссией РОКК (эмигрантского).
Чрезвычайно важной для беженцев из числа интернированных была работа комитета по их правовой защите; свои ходатайства комитет направлял в отдел интернированных МВД Польши. В 1922 г. группа русских офицеров в лагере Тухола (57 человек) была привлечена польскими властями к суду по обвинению в «монархическом заговоре». Комитет оплатил адвокатов, после чего дело закончилось оправданием подсудимых[947].
Процесс репатриации из Польши польское отделение Земгора (Попечительный комитет) внимательно отслеживало. 10 ноября 1922 г. Бутенко сообщал, в частности, в Парижское отделение Земгора о ходе репатриации в Россию из лагерей. По его информации, представитель Верховного комиссара по делам беженцев в Польше никакой работы в этом направлении не вел. Репатриация из Польши проходила на основании Соглашения польского правительства с советским, которое допускало «непосредственную деятельность» в этом процессе только членов РУД. «Возвращение в Советскую Россию продолжается и теперь, для чего необходимо подавать заявление польским властям», – сообщал Бутенко в Париж. Количество репатриантов, по приблизительным подсчетам Земгора, составляло в августе – сентябре 1922 г. до 500–700 человек в месяц. В рабочих артелях в этот период насчитывалось до 3000–4000 человек.