эмигрантов из России. Причем привлекать к сотрудничеству бывших белогвардейцев в качестве агентов, за очень редким исключением, не рекомендовалось, так как можно было очень легко выйти на провокатора или двойника.
Проникнуть в среду иностранцев и сделаться там своим человеком легко могла русская женщина. Русские женщины, бежавшие из России от революции, Гражданской войны, а потом от советской действительности, высоко ценились всеми иностранцами, особенно англичанами. В каждом номере шанхайского иллюстрированного журнала можно было увидеть фото новобрачных иностранцев, женившихся на «наших белогвардейках».
При этом подавляющее большинство русских невест ранее работали в барах и кабаре. Кроме этого, каждый иностранец в Китае считал своим долгом приглашать для холостых пирушек знакомых русских дам. А так как эти дамы воспринимались иностранцами как враги Советской России, то при них не стеснялись говорить обо всем, касавшемся СССР, полагая, что это русских женщин не интересует и, более того, что такие разговоры должны быть выше их понимания.
В Китай ежемесячно из Приморья и Забайкалья эмигрировало по нескольку женщин, которые оседали в таких городах, как Харбин, Шанхай, Тяньцзин и частично в Пекине. Во всех этих городах в ресторанах, кабаре, кофейнях прислуживали русские женщины, которым хозяин ничего не платил – они работали за чаевые. Для поступления на работу от новой русской официантки требовалось, чтобы она не была уродливой и умела танцевать фокстрот – это также входило в ее обязанность.
В Тяньцзине, Шанхае и в других городах, где размещались иностранные концессии, постоянными посетителями разного рода заведений, где можно было потанцевать с хорошенькой женщиной фокстрот, были прежде всего военнослужащие из числа иностранцев, народ очень осведомленный, не считавший нужным «держать язык за зубами». Однако ни до 1927 г., ни позже попыток привлечь к сотрудничеству с разведкой женщин русского происхождения не отмечалось.
Для того чтобы выявить переброски войск по железным дорогам во время войны, вполне можно было обойтись без добывания приказов и распоряжений на этот счет. Это стоило дорого и, как все у китайцев, не всегда соответствовало действительности. Гораздо проще и намного дешевле было иметь на узловых станциях агентов из простых конторщиков или сцепщиков, которые располагали этими сведениями. Так был завербован старший сцепщик на станции Тяньцзин. Информация, поступавшая от него, позволяла отслеживать переброски войск и, опираясь на полученные данные, предполагать направление нанесения ударов по противнику.
Приходилось учитывать и такое обстоятельство, как использование завербованных агентов по месту их жительства по ряду следующих соображений. Во-первых, при наличии в Китае большого числа наречий акцент агентов, прибывших из других регионов, привлекал к ним внимание. Во-вторых, перед агентами открывалась возможность использовать имевшиеся связи среди многочисленной родни, знакомых и друзей. И, наконец, в-третьих, появлялась возможность сразу же приступать к разведывательной работе в привычной для агента обстановке, в противном случае ему требовалось время «на простое приглядывание и легализацию себя».
Рядовые китайские коммунисты, работая, по существу, на разведку, были уверены, что работают на китайскую компартию. Кому и куда поступали результаты работы агентов, китайца мало интересовало. Для него важно было быть уверенным в том, что результаты его работы будут использованы в интересах Китая, а не иностранной державы. Кроме того, привлеченный к сотрудничеству китаец должен был знать, что и тот, кто его работой руководил, будь это даже иностранец, прежде всего его единомышленник.
В ряде случаев вербовали агентов для работы на Гоминьдан в целях «углубления китайской революции», ибо любой китаец (не исключая и Чжан Цзолиня, и ему подобных) самым искреннем образом считал себя «революционером».
Проще всего было завербовать «приличных» агентов на работу для «китайской революции», направленной в первую очередь против иностранцев. Такой способ привлечения к сотрудничеству, конечно, проще всего было осуществлять при наличии вербовщика-китайца. Иногда случалось, что агент, завербованный таким образом, очень долго не знал, на кого работает.
Таким способом в пекинской резидентуре был завербован уже упоминавшийся бой японского военного атташе, молодой парень, гоминьдановец. Во время пекинского налета он был раскрыт и, как говорили, был убит японцами.
Некоторых агентов удавалось завербовать и под другим «соусом». В тех провинциях, где власть, предположим, находилась в руках Чжан Цзолиня, легко было найти сторонника У Пэйфу и завербовать его для работы в пользу последнего, а там, где власть принадлежала У Пэйфу, все делалось с точностью до наоборот.
Однако и среди китайцев встречались «такие типы, которых невозможно купить за деньги». Так, в сентябре 1926 г. пекинской резидентуре стало известно, что четыре представителя шаньсийского дуцзюня Янь Сишаня при правительстве Пекина состоят агентами японского военного атташе. Янь Сишань уже в то время выходил на авансцену китайской неразберихи, поэтому завербовать его представителей, да еще работавших у японцев, было очень важно и заманчиво. Через боя японского атташе, о котором уже упоминалось, удалось достать компрометирующие материалы на этих агентов, и для большей верности решили вербовать их на работу для левого Гоминьдана. Вербовку вел китаец, коммунист, выделенный специально для этой цели. Условия сотрудничества предлагались, казалось, самые приемлемые – передавать все то, что они сообщали японцам, за ту же цену (по 200 иен в месяц). В успехе сомнений не было, но советских разведчиков ждало жестокое разочарование.
Двое из намеченных для привлечения к сотрудничеству лиц отказались. Оставшимся двум китайцам было предложено за ту же работу двойное жалование, по 400 иен каждому, но и здесь последовал отказ. Пришлось прибегнуть к крайнему средству. Сфотографировали расписку на получение денег от японцев и заявили одному из вербуемых, что в случае его отказа работать на левый Гоминьдан расписка будет отослана Янь Сишаню. Не помогло и это. Китаец скрылся из Пекина, и разыскать его не смогли.
Когда обратились за разъяснениями к китайскому вербовщику-коммунисту, тот объяснил, что вербуемые китайцы, по его мнению, являлись идейными и активными членами партии Аньфу, имевшей прояпонскую ориентацию, и это была единственная причина их отказа от работы.
Среди китайцев редко попадались агенты-двойники. И тому было свое объяснение: для определенной категории китайцев все иностранцы считались врагами, и между ними не делалось никакой разницы, а совместные выступления иностранцев против китайцев во время различных конфликтов окончательно убедили китайцев, что все иностранцы заодно. Поэтому, когда кто-либо из них вербовал китайца, уже работавшего на другую иностранную разведку, тот воспринимал это как ловушку и не соглашался работать, боясь потерять уже имевшийся заработок.
Мало было завербовать агента, нужно было еще таким образом организовать с ним связь, чтобы своевременно получать от него информацию. Бывали случаи, когда агент, своевременно узнав о назревавшем событии, не мог передать в разведывательный орган эти данные из-за отсутствия связи. В результате Пекин получил донесение вместе с газетными сведениями.
Как признавал сам Рыбаков, подобная неорганизованность связи являлась существенным недостатком имевшейся сети. Существовали всевозможные способы доставки информации: особым кодом по телеграфу (заранее обусловленными словами), «письменным порядком» – «нарочным» также через код или тайнописью, живой связью через агентов-почтальонов до заранее намеченных «сборных пунктов донесений» и т. п.
Крайне медленная и нерегулярная связь посредством дипкурьеров между Пекином и в особенности Ханькоу и Кантоном (даже при наличии телеграфного шифра) чрезвычайно затрудняла работу.
Пекинская резидентура широко практиковала использование тайнописи. Почта, как утверждал Рыбаков, работала хорошо и регулярно, обеспечивая дешевую, безотказную и своевременную связь. Предпринимались следующие меры предосторожности: в донесении (между строк – на газете, прейскуранте и т. п.) помещался только информационный материал. Письма и газеты направлялись на условные, «крепкие» адреса. В связи с этим приобретал особое значение состав тайнописи – особенно для китайской бумаги в летнее время – все тайное проявлялось порою в пути и становилось явным, что грозило провалом.
И все же почтовая связь могла действовать только на территориях провинций, не затронутых войной, и не могла рекомендоваться как универсальное средство.
Нередко резиденты-китайцы встречались со своими агентами в общественных и увеселительных местах, где каждый вечер собиралось большое количество народа и стоял такой шум, что самый опытный сыщик не смог бы уследить за тем, за кем вел слежку. Существовало, правда, одно «но» – сам разведчик уже не мог контролировать обстановку вокруг себя.
На китайских базарах легко можно было даже европейцу получать от китайца сведения и давать ему задания. Китайские базары обычно кишели местными мелкими «компрадорами», которые по два-три человека увязывались за европейцем в качестве посредников при совершении покупок. Под видом посредника агент мог свободно говорить с европейцем сколько угодно, не вызывая подозрений.
Самым безопасным считался способ перевозки донесений и документов между провинциями, когда агент-связник доставлял документы не сам, а сопровождавшая его женщина-китаянка. Женщинами в Китае полиция мало интересовалась и никогда их не обыскивала. При этом европеизированные китаянки для этой цели не годились. Для перемещения донесений и документов через опасные участки использовали «старозаветных» китаянок – с забинтованными ногами и с китайской прической. Особо секретные документы с гарантией можно было провезти, если спрятать их под бинтами. Даже при обыске китаянки, если он все-таки происходил, никто не требовал у нее разбинтовать ноги.