н удар и не получить ни одного, чем нанести десять, а в ответ получить семь. «Силовики» утверждали, что нужно деморализовать противника с первых секунд боя и держать его постоянно в страхе перед нокаутом.
Появлялись на ринге и темповики. Тактика их чаще всего была незамысловатой, они осыпали соперника градом ударов. О качестве их не очень заботились. Разумеется, классные бойцы, как и во все времена, не укладывались в рамки направлений и школ. Они умели вести маневренную игру, бить сильно и точно и взвинчивать или сбавлять темп в зависимости от выбранной тактики.
Матулевич хотел исключение сделать правилом. Его ребята должны были всегда держать темп. Но есть темп — и есть ложный темп, как говорят боксеры. Видимость активности. Воспитанники Матулевича должны были уметь проводить слитные, массированные атаки. Термин «уплотнение боя» появился позже. Как и другие, рожденные в профессиональной среде, он образно точен. Бокс в дальнейшем развивался под знаком уплотнения боя. Можно спорить, хорошо это или плохо. Думается, что однозначного ответа не существует. Кое-что современный бокс потерял по сравнению со старым. Но как бы то ни было, его реальное совершенствование приняло такую форму. Юрий Бориславович предугадал это одним из первых. Здесь он проявил себя, конечно, тренером-новатором. Возможно, не он один тогда думал об усилении темпа боя, раз эта тенденция реализовалась. Но он один из первых начал осуществлять ее в жизни. Ему нужен был подходящий «материал».
В суворовском мальчишки сыты-кормлены, обуты-одеты и спортивным инвентарем не обделены. Словом, «материал» превосходный, решил Матулевич. Надо только работать.
В коридоре на третьем этаже повесили мешки. Тренировались четыре раза в неделю. Бегали. Разучивали приемы. Шлифовали удары на снарядах. Матулевич «таскал на лапах», есть такой род боксерских упражнений, способствующий выработке точного и кратчайшего удара. Кроме того, посещали тренировки в других секциях — гимнастики, баскетбола, легкой атлетики. Валерию Матулевич посоветовал толкать ядро. Движения при этом положи на удар прямой справа. Работают те же группы мышц.
«Система» Матулевича начинала приносить свои плоды. Мускулатура у ребят заметно окрепла, они научились от раунда к раунду наращивать темп и боксировали как-то непохоже на других. Про них говорили: «корявые». Но эта «корявость» доставляла много хлопот их соперникам на ринге. Она обескураживала, потому что нельзя было предугадать, какой удар за каким последует. Да и сами удары были ни на что не похожие: прямой не прямой, апперкот не апперкот.
Валерий выигрывал один бой за другим. Теперь в его боевом списке было больше двадцати побед. Чем успешнее выступали он и его друзья по команде, чем чаще их приглашали на соревнования, проводимые, в городе. И скоро они поняли, что своими победами зарабатывают право гораздо чаще бывать в городе, чем их однокашники. Теперь они могли иногда и послоняться по улицам, разглядывая витрины магазинов и выпивая у каждой стойки по паре-тройке стаканов газировки. Они бывали и в отдаленных районах города, в Ходре, например, где находился стадион «Спартак». Там нередко устраивались соревнования. Ехать надо было нескончаемой улицей Навои, где по одной стороне тянулись трех-четырехэтажные, вполне современного городского вида здания, а по другой — мазанки-кибитки, в просветах между которыми открывались узенькие, в локоть шириной закоулки, где, продирая бока, с тонким блеянием бегали бородатые козлы и лежали, зарывшись в пыли, угрюмые вислозадые бараны. На плоских глиняных крышах кибиток всходила трава, весной алели тюльпаны, осенью на разостланных газетах сушился урюк…
Бывали они и на Асакинской, где высился заброшенный костел с почерневшими запалами окон, страшноватый, беззвучный. Под ним текла грязная река Салар, на противоположном берегу которой давно построен был уютный стадион, и в одном из уголков его тоже частенько натягивали канаты… Был еще летний театр в парке Горького — как можно забыть? На сцене его бои проводились по вечерам. Днем на солнце зрители не выдержали бы и пары коротких раундов. Судьям тоже пришлось бы несладко. Боксеры, годами тренировок приученные ко всему, наверное, продолжали бы молотить друг друга, не обращая внимания на палящие лучи, — успевай только увертываться от ударов, — однако боязно было, что число взаимных нокаутов резко бы подскочило… Чаще же всего они заходили на Коммунистическую улицу. Она хоть и недалеко от центра, но была неширокой, одноэтажной, на ней стояли особняки, окруженные палисадами; на скамеечках сидели важные старухи в линялых сарафанах. Они с подозрением оглядывали вечно спешащих прохожих. А большую часть их и составляли спортсмены. Они шли в зал «Динамо».
Там был своего рода боксерский клуб. Приходили ребята из других обществ поразмяться, постучать на снарядах, узнать новости.
К крылечку, ведущему в зал, подъезжал на своем стареньком велосипеде Сидней Львович Джаксон. Он терпеть не мог праздносидящих людей, а уж тем более спортсменов! Все свободное от работы и домашних забот время боксер должен уделять тренировкам. Прямо он этого никогда не говорил и как будто бы склонен был снисходительно относиться и к отдыху и к развлечениям, но все это было, по его мнению, недостойным времяпрепровождением для истинного атлета. «В строй, в строй! — командовал он. — На первый-второй рассчитайсь!» Он любил церемонию построения и расчета.
Сам вставал впереди и вел группу. Бег, подскоки, наклоны… Трудно было поверить, что тренировку проводит семидесятилетний старик. Валерию и его друзьям из училища не раз приходилось участвовать в этом и выслушивать (с неизменным восторгом) по ходу дела рассказы Джаксона — бесконечно занимательные, надо сказать! — о тренировках великих профессиональных боксеров прошлого, их излюбленных приемах и всяких штучках, не всегда дозволенных правилами, которые они применяли в боях… Сам' старик Джаксон сохранил изумительную юношескую сноровку. Однажды Валерию пришлось наблюдать такую сцену.
Какой-то боксер лениво тюкал пневматическую грушу. Сидней Львович долго ходил вокруг, с явным неудовольствием посматривая на ленивца. Вдруг не стерпел, подбежал, отпихнул.
— Смотри!
И продемонстрировал тридцатисекундную феерию. Чуть покачиваясь на крепких ногах, старик выбрасывал с легким верхним напуском ставшие шаровидными кулачки. Груша вдруг перестала быть видна. Платформа над ней дрожала, взвизгивала, ревела… вдруг, не перебивая дроби, он послал грушу вбок: она мелькнула прозрачным силуэтом, забилась, взмолилась… Плечи его неторопливо поднимались, опускались, седая голова покачивалась, лицо оставалось безучастным.
— Вот… понимаешь…
И сердито отошел.
Невысокий старик с нежной сединой и перебитым носом; на самом горбыле его выступали две крохотные косточки, словно обнажился сустав… Охотно рассказывая о людях, с которыми сводила его судьба, он о себе помалкивал, и Валерий долгое время думал, что его знание подробностей жизни знаменитых в прошлом зарубежных спортсменов вычитано из книжек и газет. Каково же было его удивление, когда ему рассказали, что Сидней Львович сам в молодости был профессиональным боксером, одним из лучших «мухачей» Соединенных Штатов Америки, отличным техником, «файтером», темповиком, противостоять напору которого на ринге удавалось немногим… В 1914 году Джаксон гастролировал в Европе, выступал на аренах Ливерпуля, Глазго, Марселя. А когда контракт был выполнен, ему захотелось попутешествовать, воспользовавшись пребыванием в Старом Свете, и он отправился на север Европы, останавливался в городах Норвегии, Швеции, приплыл на пароходе в Петербург. Отсюда на поезде покатил в Москву: как же побывать в России и не повидать ее древнюю столицу? Здесь его застала весть о войне.
Западная граница оказалась закрыта. Плыть морем из Мурманска ему в консульстве рассоветовали: опасно, германские подводные лодки топят пассажирские суда. Оставался один путь: через Афганистан. Но денег у боксера хватило, только чтобы добраться до Ташкента. Здесь ему пришлось остановиться в ожидании перевода из Америки.
Ташкент в те времена был местом ссылки. Многие из ссыльных революционеров знали английский язык, и боксер подружился с ними. Он немало изумлялся тому, что эти честные, образованные и благородные люди оказались в немилости у своего правительства. Вечерами подолгу беседовал с ними, сидя под виноградником и привыкая глотать чай из низкой широкой чашки. Они учили его читать и писать по-русски. Разговаривали, конечно, о войне, о ее жертвах, о газовых атаках. О бедности и богатстве, о рабочем люде, которому везде трудно.
Перевод все не приходил (позже он узнал, что тяжело заболел брат и все деньги ушли на его лечение), война продолжалась. Однажды он прочитал в газетах: царь отрекся от престола. В Петербурге революция. Вскоре ею охвачены были города и села Средней Азии. Его друзья стали собираться в дорогу. Они спешили присоединиться к восставшим. «Я с вами», — сказал он.
Так американский боксер стал участником русской революции. Его зачислили в Казанский полк. Состав его был интернациональным: чехи и венгры из числа бывших военнопленных, татары, русские, украинцы, немцы.
Полк воевал в пустыне. Наступал. Штурмовал форты. Бойцы нередко страдали от жажды. Отражали атаки в наскоро вырытых окопчиках. Снова шли вперед…
…Валерий слушал восторженно, будто ему пересказывали приключенческую книгу.
Сиднея Львовича Джаксона он встречал в тренировочном зале, видел сидящим в центре стола судейской коллегии на соревнованиях или в белоснежной форме рефери с галстуком-бабочкой на ринге. К семидесятилетнему юбилею Джаксона молодежная газета напечатала очерк «О человеке судьбы необычной…».
…Кончилась гражданская война, и Джаксон вернулся в Ташкент.
Княжеский дворец в центре города, которым Сидней Лео любовался в первый день своего приезда в Ташкент, после революции был отдан детям. И стал Дворцом пионеров. Джаксон организовал здесь одну из первых в стране детских секций бокса. Десятки выпускников ее воевали на фронтах Отечественной войны; четверо были удостоены звания Героя Советского Союза (среди них известный писатель Владимир Карпов). 37 присуждены звания кандидатов и докторов наук. На юбилейном вечере, посвященном 70-летию Сиднея Львовича, кто-то пошутил, что таким количеством «остепененных» уч