Парк, в котором любили гулять боксеры, назывался привлекательно — Монрено, был большой, запущенный и спускался к морю. В этом же парке бегали по утрам, огибая кусты боярышника и ивняка, спрыгивая в ложбины и взбираясь на крутые берега оврагов. А по пляжу гуляли после завтрака и тренировки, слушали, как плещутся волны и ссорятся чайки. Время летело незаметно. Когда сборы закончились, Валерий уехал в Заполярье, где в небольшом городке ему предписано было проходить морскую практику. А Шатков отправился на противоположный конец планеты. В Австралию. В Мельбурне должны были состояться Олимпийские игры.
В Заполярье было уже холодно, и море здесь было другое. По нему гуляли волны, ветер сдувал с изогнутых вершин пену. На сторожевом катере уходили далеко от берега. Сильно качало. Валерий стоял на вахте, работал с приборами. Попросил у командира разрешения спускаться с мотористами в машинное отделение. Двигатели на катере мощные. Записывал, в каких режимах работают. А вечером шел в радиорубку. Около нее собирались все свободные от вахты. Натягивали капюшоны. Засовывали руки в карманы. Радист ловил Москву. Спортивные новости. Когда комментатор произносил: «Бокс. Как сообщают наши корреспонденты, советские боксеры встречались…», у Валерия замирало сердце.
Команда приставала к нему: как считаешь, наш выиграет? И о Шаткове спрашивали: победит? Валерий уверенно отвечал:
— Тут золотая медаль.
Потом передали, что он вышел в финал и встретится с чилийцем Тапиа.
Прошел еще один день, и снова все столпились у радиорубки.
Победа!.. Геннадий Шатков чемпион Олимпийских игр!
Шатков был великолепным, мужественным, изобретательным и жестким бойцом. Его крадущаяся манера передвижения по рингу была восхитительна. Он широко расставлял ноги, пригибался и левой рукой непрерывно подбивал, подталкивал, исправлял движение противника, словно указывая ему, как он должен встать, чтобы его поудобнее было ударить правой! Забавнее всего, что противник действительно вставал так, как того требовал Геннадий. На самом деле, разумеется, своими обходными маневрами он заставлял того принимать невыгодную для себя позицию. Если же противник бросался в этот момент на Шаткова — это наиболее часто предпринимавшаяся попытка выбраться из неудобного положения, — то Шатков мягко отпрыгивал — не назад, а чуточку разворачиваясь правым боком, — ив какой-то момент полета выбрасывал, как ядро из катапульты, правую перчатку. Резко, коротко и страшно.
Таков один из приемов Шаткова, с его помощью он добился немало досрочных побед. А как он проводил ближний бой, как ловким и мощным креном корпуса уходил нырком от удара соперника! Попенченко с Кусикьянцем проделывали эти приемы многократно, разбирали его технику по косточкам, репетировали контрприемы, обсуждали, какую тактику предпочесть.
Шатков был гармонически развитым человеком, тем живым воплощением античного идеала, к которому Попенченко сам стремился. Таким он ему, во всяком случае, представлялся. Валерий преклонялся перед начитанностью Геннадия, знанием театра и кино, его умением держать себя с разными людьми, сохраняя достоинство в проявляя уважение к собеседнику.
Забегая вперед, скажем, что, даже свергнув Шаткова с высшей ступени пьедестала почета, Валерий сохранил к нему самое уважительное отношение. Геннадий Иванович, закончив университет, защитил кандидатскую диссертацию и вскоре занял должность проректора Ленинградского университета. Не вызывает сомнения, что пример Шаткова сыграл свою роль в становлении характера Валерия и в выборе им жизненного пути.
Кусикьянц прекрасно видел, каким ореолом окружено для Валерия имя Шаткова, и это его несколько беспокоило. Григорий Филиппович боялся, что Валерию трудно будет психологически настроиться на бой с Геннадием, что он морально будет подавлен авторитетом Шаткова. И он не упускал случая как бы невзначай поговорить с ним о некоторых слабостях в тактическом рисунке боя Шаткова, о его темповых особенностях, напоминая воспитаннику, что можно подобрать ключик к победе, можно выиграть! Неожиданно ему помог сам Шатков, разумеется, не подозревая о том. После превосходной победы на Олимпиаде, тренируясь без должной тщательности, как это часто бывает, он проиграл посредственному боксеру. «Видишь! — торжествовал Кусикьянц. — И боги смертны!»
Валерий с Кусикьянцем продолжали держать на прицеле именно Шаткова, разрабатывали подробнейший план будущего боя именно с ним. Они тонко разобрали недостатки, присущие Шаткову, решив воспользоваться ими при разработке плана предстоящего боя. Обладая блестящей техникой и мощным нокаутирующим ударом, Шатков, как считал Кусикьянц, не отличался особой физической выносливостью и поэтому вел бой предпочтительно на длинной и средней дистанциях. Была у него еще одна специфическая особенность: замедленная манера боя. Она как бы завораживала противника, усыпляла бдительность, создавая иллюзию, будто Шаткова легко поймать на резкий удар. Но как раз на одиночный удар его поймать было невозможно — он обладал молниеносной реакцией и великолепно отрепетированными приемами защиты. Надо было что-то противопоставить медлительной манере, не поддаваться ее усыпляющему воздействию, втянуть Шаткова в обмен ударами на ближней дистанции и проводить слитные затяжные серии.
Исходя из этого, Валерий с Кусикьянцем разработали основные тактические задачи. Во-первых, нужно было найти способы удачного выхода из ближнего боя. Во-вторых, следовало позаботиться о более емких, чем у Шаткова, запасах физических сил и темповых возможностей.
Шатков был ярким представителем уходящей эпохи бокса, когда действия на ринге еще не были «уплотнены». Массированные атаки Попенченко предвещали появление на ринге нового стиля боксирования. Боксер будет делать все «то же самое», но гораздо быстрее и «слитнее».
Самое любопытное и поучительное в этой истории с разработкой детального плана то, что он — когда Попенченко все-таки «добрался» до Шаткова — основательно провалился. Олимпийский чемпион совсем не хотел подчиняться чужим планам. Попытки прорыва в ближний бой он парировал, атак избегал уклонами корпуса, от сильных ударов защищался своими красивыми и мощными нырками. Более того, к третьему раунду он сохранил силы и выглядел совсем свежим. Победа Шаткова была бесспорной.
И тогда-то Валерий понял, что любые планы, как бы основательны и продуманны они ни были, останутся грубой схемой, если не расцвечены импровизацией. На ринге надо уметь играть, надо уметь меняться, искать, отказываться от привычного. Бой — особое состояние человеческого духа, которое с полным правом можно назвать творческим, и, наверное, поэтому он смотрится с таким интересом. Действия подчиняются интуиции, послушное тело — неосознанным импульсам. Вместе с тем настоящий мастер все-таки действительно «мыслит», то есть как бы видит себя со стороны, умеет контролировать свои эмоции и управлять течением событий. Можно неосознанно ударить, нельзя неосознанно увеличить или сбавить темп. Но это приходит только с опытом.
И, осознав это, Валерий сделал еще один шаг в освоении высшего мастерства. Он понял, что ему придется преодолеть период, в котором огорчений будет больше, чем радостей, а плоды утомительного труда не сразу станут видны. Вчерашний вундеркинд, которому выступления с малолетства приносили одни аплодисменты, решается, стиснув зубы, претерпеть невзгоды и уныние — неизменных спутников поражений, — потому что понимает их неизбежность. Это уже очень много — понять и примириться с необходимостью поражений. Здесь виден сильный характер. И дальновидность. Валерий владел набором технических приемов и тактических навыков, описанных в учебнике. Но есть высшее мастерство. Его составляющие не изложишь в параграфах. В нем есть что-то от искусства. Вот к овладению высшим мастерством и надо стремиться, решает он. На это уйдет несколько лет упорного труда. Что же, он готов.
Возможно, нелегкий период освоения высшего мастерства у Валерия несколько затянулся из-за того, что совпал с периодом трудоемких занятий в училище. Небольшой пример, характеризующий его отношение к учебе. В 1963 году должна была состояться в Москве на первенстве Европы его встреча с замечательным польским боксером Тадеушем Валасеком. Но тот не приехал: сдавал экзамены в институте. Когда Валерию сказали об этом, он со свойственной ему непосредственностью буркнул переводчику: «Чепуха какая! Я тоже сдаю экзамены!» (Он не добавил только, что сдавал в это время не «текущие» экзамены, как его партнер из Варшавы, а кандидатский минимум по философии и механике.) За все время учебы Попенченко ни разу не обратился к начальству с просьбой перенести зачет или экзамен по той причине, что ему, видите ли, необходимо защитить звание чемпиона страны или континента! Зачет есть зачет… Но и к тренерам никогда не обращался с просьбой освободить его от соревнований, потому что сессия… Надо совмещать, приказывал он себе.
На третьем курсе определились, как ему тогда показалось, его научные пристрастия: двигатели. В училище превосходно оснащенные лаборатории и мастерские, все свободное время он теперь пропадает там. Свинчивает цилиндры, разбирает клапаны, нарезает гайки… Когда приходит Кусикьянц — о чем Попенченко извещает дневальный, вырастая в дверях: «На выход! К родственнику!» — он выходит в робе, перемазанный мазутом, вытирает паклей руки, на подбородке у него пятно сажи… Торопливо протягивает руку, так, чтобы Кусикьянц пожал не ладонь, а рукав — вроде бы почище. Ему нравится чувствовать себя мастеровым человеком, который только на минутку оторвался от своих маховиков и поршней. Григорий Филиппович передает то, что не терпит отлагательства: где и во сколько тренировка, утвердили или нет сборную, кто в каком весе боксирует, будет ли поездка и куда…
Нередко Кусикьянц приносил с собой шахматы. Оп был страстным любителем этой игры, и, когда в один прекрасный день ученик и тренер узнали, что подвержены одной страсти и оба поклонники Михаила Таля, они почувствовали еще большую симпатию друг к другу. Играли в гостиничных номерах, в купе поездов, в раздевалке перед боем…