Психологическая война партизан против немцев
Проблема
«Пропаганда и агитация» традиционно занимали основное место в идеологической работе партии. Однако применение опробованных пропагандистских методов в партизанской войне против немцев представляло собой особую проблему, к решению которой партизанское руководство было плохо подготовлено.
Общепринятый советский подход уделял основное внимание внятной и четко «узнаваемой» устной пропаганде, хотя приемы косвенной, не облеченной в слова пропаганды часто и успешно практиковались коммунистами. Тем не менее теоретических основ для подготовки партизанских командиров и политработников к проведению психологической войны против сил противника не существовало. В силу характера отношений между партизанами и немцами и соотношения их сил партизанам не приходилось питать надежд на полное «обращение в свою веру» немецких войск и чиновников оккупационных властей. Действенные призывы могли быть обращены к не являющимся немцами военнослужащим, сражавшимся против партизан, а именно к бывшим советским гражданам, сотрудничавшим с немцами, и к воевавшим на стороне Германии войскам стран оси. Психологическая война против самих немцев в основном сводилась к призванным деморализовать их лозунгам, поскольку партизаны уяснили, что призывы к сдаче оказались бы не только напрасными, но и были бы нежелательны по практическим соображениям, связанным с охраной и кормежкой пленных.
Поэтому подход партизан к немцам в большей степени использовал метод кнута, а не пряника. Словесная пропаганда – будь то листовки, плакаты, газеты или радиопередачи – была сокращена до минимума. Отчасти это было результатом неверия в действенность призывов, отчасти объяснялось нехваткой оборудования и материалов для печати, которые в основном использовались для подготовки пропагандистских материалов, рассчитанных на реакцию местного населения. Недостаток знающих немецкий язык среди партизан и отсутствие надежных средств для распространения подготовленных материалов в какой-то мере тоже можно считать причинами сдерживания пропаганды, обращенной непосредственно на немецких военнослужащих.
Вместе с тем целый ряд мер, призванных воздействовать на гражданское население оккупированной территории, одновременно был направлен на деморализацию и ослабление дисциплины в немецких войсках.
И наконец, масштабы партизанской психологической войны против немцев впрямую зависели от мощи отрядов и их безопасности. В первые месяцы оккупации тяжелейшие условия, в которых приходилось существовать небольшим отрядам, вынуждали их сосредоточиться на более животрепещущих проблемах. Вести психологическую войну сознательно партизаны начали лишь в 1942 году, когда мощь и сплоченность партизан возросли и произошли существенные перемены в настроениях населения.
Прямая и словесная пропаганда
Практически никаких партизанских листовок, обращенных непосредственно к немецким военнослужащим, не обнаружено. Даже на более поздних этапах войны, когда партизаны иногда использовались советским руководством для распространения пропагандистских материалов на оккупированной территории, они не действовали в качестве посредников для распространения призывов, подобных тем, которые делала Красная армия от имени комитета «Свободная Германия» и других групп немецких военнопленных в СССР[199].
Однако время от времени партизаны распространяли составленные на немецком языке листовки, сбрасываемые с советских самолетов, и проводили более похожие на шалости мелкие пропагандистские операции. В основном этим занимались члены городских подпольных групп, а не боевые партизанские отряды, поскольку немецкие военнослужащие, главным образом, находились в городах. По воспоминаниям одного находившегося в Брянской области политработника, одна из таких безобидных операций заключалась в том, что в салфетку начальника Трубчевской полевой жандармерии была подложена записка следующего содержания: «Рано ты празднуешь победу фашистской армии, собака. Гитлеру придет капут. Партизаны». Записки подобного содержания, по утверждениям того же автора, подкладывали в карманы немецким солдатам и сотрудничавшим с немцами лицам во время просмотра кинофильмов[200]. Еще в одном случае листовки разложили на стульях перед началом киносеанса, в другом – тайком доставили в казармы немецких солдат в Новозыбкове. В двух последних случаях речь, скорее всего, идет о листовках, сброшенных с советских самолетов и распространенных отдельными «агитаторами».
Лишь в самые первые и последние месяцы войны партизаны обращались с прямыми призывами к немецким солдатам. В первые недели войны, еще до того, как психологическая война вышла за рамки догматизма, когда листовки Красной армии все еще содержали призывы к «рабочим и трудовому крестьянству» в рядах немецких войск, появилась, по всей видимости выпущенная в Красной армии, листовка, в которой делалась попытка «объяснить» природу партизанского движения немецким войскам:
«КТО ТАКИЕ ПАРТИЗАНЫ?
Немецкие солдаты! Вам говорят, что партизанская война, которую ведут русские, бесчестная и что партизаны стреляют вам в спину. Немецкие суды считают их бандитами…»
Далее в ней объяснялось, что партизаны являются патриотами, следующими традиции немецких и австрийских героев, оказывавших сопротивление Наполеону. «Партизаны – это те люди, которые стремятся защитить свои дома и свою родину от тирана Гитлера. Русские партизаны – не враги немецких рабочих и крестьян». Русский труженик, говорилось в листовке, не для того освободился от царизма и капитализма, чтобы сдаться немецким «Юнкерсам» и плутократам. В заключение шли строки, призывавшие «немецкого солдата переходить на сторону Красной армии».
Москве потребовалось совсем немного времени, чтобы понять всю бесплодность подобных усилий. Нет свидетельств, что такие листовки использовались после октября 1941 года. Лишь на завершающих, победных этапах борьбы, когда немцы отступали, а партизаны действовали в качестве вспомогательной силы, координировавшей свои операции с частями регулярной армии, вновь появились партизанские листовки, призывавшие немецких солдат сдаваться. К примеру, такие листовки распространились в декабре 1943 года, когда часть немецких войск покинула Могилев.
В ряде случаев партизаны отправляли по почте или распространяли письма, адресованные чиновникам оккупационных властей. Написанные по-русски, такие письма, высмеивавшие противника и обличавшие его трусость или жестокость, в основном были призваны произвести впечатление на местное население[201], хотя, несомненно, оказывали воздействие и на немцев.
Еще меньше партизаны прибегали к устному общению. Словесная пропаганда и распространение слухов, столь подходящие в отношениях с населением, практически не могли быть пригодны для немцев; хотя, несомненно, доходили и до них. Нет и свидетельств использования партизанами громкоговорителей во время боевых действий против немцев[202].
Психологическая война без использования печатного слова
«Создание нетерпимых условий для противника» с самого начала было главной целью партизанских действий. Для этого партизаны прибегали к запугиванию гражданских лиц и военнослужащих и стремились создать атмосферу страха и паники среди немцев. Большая часть усилий партизан в психологической войне против немцев относится именно к этой категории, хотя мало что указывает на существование четкого плана или теоретической базы для проведения такой кампании.
Ее первым, и во многих отношениях наиболее эффективным, проявлением было само существование партизан, являвшихся живым доказательством того, что оккупированные регионы не были покорены и война продолжается за сотни километров от линии фронта. Партизаны могли наносить то тут, то там внезапные удары, взрывать составы и автомобили, совершать нападения на немецких офицеров и солдат, разрушать линии коммуникаций и снабжения. У слабых немецких войск, обеспечивавших безопасность в обширных регионах, действия партизан, вне зависимости от их военного успеха или провала, непременно должны были вызывать состояние беспокойства и неуверенности. А это являлось одной из основных целей партизанской войны, и именно в этом партизаны преуспели больше, чем в чем-то ином.
Первоначальный эффект сильнее всего сказывался на низших чинах немецких войск, которым приходилось непосредственно сталкиваться с партизанами и ощущать на себе последствия их операций. Высшие эшелоны, и в частности штабные офицеры немцев, усматривали в партизанах лишь потенциальную угрозу. Но постепенно чувство нависшей опасности и даже паники воцаряется на высших уровнях военного командования и гражданской администрации. Ощущение неуверенности порождала и нехватка отнюдь не первоклассных тыловых войск и недостатки в снабжении. И наконец, психологическая неподготовленность к проведению операций подобного характера сказалась на провале борьбы немцев с партизанами.
Результатом этого стали частая переоценка немцами мощи и потенциала партизан, а также страх, широко распространенный среди военнослужащих и чиновников районов, которым угрожали партизаны. Размеры контролируемой партизанами территории быстро расширялись, и это, помимо лишения немцев источников продовольствия и рабочей силы в 1943–1944 годах, способствовало осознанию противником того, что война проиграна. Возраставшее количество дезертиров среди «нейтральных» и сотрудничавших с немцами элементов, переходивших на сторону партизан, лишь усиливало это чувство. На более поздних этапах войны немецкие солдаты не рисковали удаляться от основных линий коммуникаций и ходить в одиночку даже в имевших сильные гарнизоны городах. Чувство изоляции и постоянно подстерегающей опасности было особо хорошо знакомо солдатам, несущим службу на слабо укомплектованных личным составом передовых постах и опорных пунктах, разбросанных по окрестностям[203].
В определенной степени отношение самих немцев способствовало созданию такой атмосферы. Поначалу игнорируя проблему, а затем объявляя партизан «бандитами» и «мародерами», немецкое Верховное командование потворствовало отношению, при котором партизан не считали серьезным, «уважаемым» противником, а причисляли к категории людей, чьи действия непредсказуемы и отличаются «вероломством». Партизанская война, разумеется, не вписывалась в общепринятые каноны. Рейды и нападения из засад, устраиваемые партизанами в первую очередь по тактическим соображениям, вселяли в немцев ужас. Еще 20 июля 1941 года в приказе Главного политического управления Северо-Западного фронта Красной армии, где говорилось о «внезапных коротких рейдах из засад для уничтожения живой силы», давалась рекомендация: «Такие рейды порождают панику в рядах противника, вынуждают его спасаться бегством и создают неразбериху среди частей и подразделений, затрудняют их дальнейшее продвижение и приводят к крупным потерям личного состава и военной техники».
Еще одним советским приказом, датированным 1941 годом, партизанам разрешалось носить немецкую форму, поскольку «это позволяет группам приближаться к целям незаметно и способствует возникновению слухов о партизанах, использующих немецкую форму, что, в свою очередь, рождает недоверие среди немецких солдат и деморализует их». В обоих случаях психологическое воздействие, рассчитанное на устрашение и деморализацию немецких войск, являлось побочным результатом боевых действий; тем не менее советское командование, несомненно, отлично понимало, насколько оно эффективно. Подтверждения того, что такие операции проводились исключительно для достижения целей психологической войны, содержатся в различных советских источниках. Так, в январе 1942 года в Восточной Белоруссии группа партизан совершила рейд на город Слуцк, якобы для «создания паники в немецком гарнизоне». На то, что операция преследовала и другие цели, указывает упоминание, что во время рейда партизаны захватили городской банк и скрылись со всеми имевшимися в нем ценностями[204].
Использование партизанами показательных расправ над немецкими (и сотрудничавшими с немцами) военными и чиновниками оккупационных властей также отчасти было рассчитано на устрашение. Наверняка оказываемое воздействие на немцев и коллаборационистов, а также на местное население было куда более важным, чем просто желание устранить ненавистного (а подчас и неизвестного) немца. Если призывы партизан к «мщению» способствовали укреплению их боевого духа и являлись мощным стимулом для вербовки местного населения, они вместе с тем вполне успешно служили делу устрашения немцев.
К сожалению, большая часть имеющихся в нашем распоряжении немецких и советских источников, относящихся к тактическим и техническим сторонам партизанских рейдов, подробно не останавливается на показательных расправах и проведении партизанами рейдов, направленных именно на устрашение. Тем не менее общее впечатление о психологическом воздействии, оказываемом такими нападениями на немцев, можно составить по послевоенным высказываниям немецких офицеров и советских беженцев[205]. Убийство отдельных лиц, таких как, например, начальники немецких районных комендатур, офицеры полиции или уполномоченные по сельскому хозяйству, часто поручалось членам городских подпольных групп, многие из которых действовали в тесном взаимодействии с полевыми военными штабами партизан, стремившимися избегать прямых контактов с немцами[206]. Помимо потерь, которые в результате подобных акций несли оккупационные власти, усилению атмосферы страха и подозрительности способствовала широкая огласка[207].
Пик «атак террористов» (как их поспешили окрестить немцы) приходится на конец лета и осень 1943 года. Наиболее ярким примером, широко использовавшимся советской и партизанской пропагандой, стало убийство верховного комиссара (гаулейтера) Белоруссии Вильгельма Кубе в сентябре 1943 года. С другими чиновниками оккупационной администрации грозили расправиться подобным же образом; нередко это были просто слухи, но подобных угроз, даже если они не были осуществлены, оказывалось вполне достаточно для возникновения паники. Широко осуществляемые убийства коллаборационистов также пагубно влияли на моральное состояние немцев. Помимо цели лишения оккупационных властей поддержки «простого народа», эти нападения были лишний раз призваны подчеркнуть повсеместное присутствие партизан.
К попыткам партизан усилить непрочность положения немцев относится и их проникновение в немецкие организации и организации коллаборационистов. Агенты, помимо выполнения своих основных задач по сбору разведывательной информации и саботажу, вполне успешно распространяли слухи. Парадоксален, но тем не менее очевиден тот факт, что часто именно «обнаружение» самими немцами таких агентов (подчас пользовавшихся огромным доверием) заставляло их испытывать неуверенность и вселяло ощущение, что они находятся во враждебном окружении и постоянно подвергаются опасности. Это обстоятельство, по всей видимости, имело далекоидущие последствия. Общеизвестно, что лица с выраженным комплексом неполноценности стараются скрыть чувство неуверенности в себе путем открытого проявления агрессии и демонстрации своего превосходства. Вполне вероятно, что действия партизан вызывали у многих немцев именно такую реакцию. Немецкий солдат, военнослужащий войск СС или чиновник местной администрации стремился компенсировать свой страх открытым проявлением пренебрежения к «неполноценным» славянам. Именно подобным, неверным в психологическом отношении обращением немцы способствовали усилению тенденции отчуждения от себя коренного населения, играя на руку партизанам.
Провокации
При проведении своих операций партизаны нередко пытались выдавать себя за немецких офицеров. В ряде случаев они ставили себе целью обмануть чиновников оккупационных властей (трудная задача) и местных коллаборационистов (что было значительно проще). В других случаях подобный обман был призван углубить пропасть между немцами и местными жителями. Один из беженцев рассказывал о командире небольшого партизанского отряда в Винницкой области, который выдавал себя за немца во время посещения небольших, находящихся на отшибе деревень. Если он сталкивался там с немцами, «он стремился приблизиться на расстояние выстрела до того, как они успевали понять, что происходит. Крупного ущерба он не наносил, но эти эффектные действия вызывали симпатию и восхищение местного населения, вселяя страх в немцев».
На основании рассказов советских беженцев, живших во время войны в районах действий партизан, можно выдвинуть еще одну гипотезу: неизменным результатом нападений партизан на немцев было безжалостное отношение последних не столько к самим партизанам, до которых им часто было трудно добраться, сколько к ни в чем не повинному гражданскому населению. Следствием этого была цепная реакция, в результате которой интересы немцев и основной массы местного населения расходились еще сильнее. Уничтожение немцами целых деревень в отместку за рейды партизан могло лишь заставить жителей соседних деревень переходить на сторону партизан.
До какой степени стремление вызвать такую цепную реакцию являлось сознательной целью атак партизан – трудно определить. Во всяком случае используемые партизанами методы укрепляли позиции наиболее бескомпромиссных элементов в немецкой армии, СС и оккупационной администрации и заставляли идти в действиях против партизан на крайние меры. В свою очередь, провокациями против немцев партизаны завоевывали поддержку местного населения. Даже те, кто поначалу не стремился принимать сторону Советов, и в частности партизан, обычно были вынуждены рассматривать последних в качестве единственных защитников от карательных действий немцев. Хотя на использование крайних мер в действиях против партизан влияли и другие факторы, укреплению подобной тенденции во многом способствовали усилия самих партизан.
Обращение с военнопленными
Партизаны в основном прилагали усилия к уничтожению, а не к привлечению противника на свою сторону, поскольку реально оценивали существовавшее положение. Но по своему характеру их подход ограничивал рамки возможностей психологической войны. Кроме того, глубокое убеждение немцев в том, что действия партизан характеризуются «безжалостностью» и «вероломством», исключало возможность привлечения немцев на сторону партизан.
Но в обращении с пленными поведение партизан непосредственно влияло на реакцию немцев. В немецких донесениях (возможно, преувеличенно) часто подчеркивалось, что партизаны убивают захваченных в плен военнослужащих; в других донесениях приводились примеры того, как пленных пытали и глумились над телами погибших в бою солдат.
Несомненно, расстрелы и жестокое обращение с немецкими солдатами были вызваны отчасти стихийным стремлением отомстить, а отчасти отсутствием строгой дисциплины. Особенно часто это случалось на ранних этапах партизанского движения, когда контроль отсутствовал, поступающих директив было мало, а партизанские отряды не имели ни помещений для содержания и охраны военнопленных, ни возможности переправить их за линию фронта или по воздуху на советскую сторону. Проводимая же Красной армией политика, наоборот, препятствовала огульным расстрелам военнопленных, даже партизанами.
По мере расширения партизанского движения и обретения им ряда черт регулярной армии обращение с пленными улучшилось до такой степени, что партизаны могли получать сведения разведывательного характера и обращаться за поддержкой к попавшим в их руки немцам[208]. В более поздние периоды войны немецкие военнопленные нередко использовались партизанами не только для черной работы, но и для участия в боевых и разведывательных операциях. Однако правильнее, пожалуй, было бы утверждать, что страх перед партизанами до самого конца войны оставался серьезным препятствием для перехода немцев на сторону партизан – неизбежный результат широкого использования партизанами методов запугивания по отношению к немцам.
Выводы
Поскольку партизаны уделяли основное внимание выполнению военных задач и попыткам оказать влияние на местное население, их усилия по ведению психологической войны против немцев сводились лишь к отдельным, проводимым от случая к случаю операциям. Вместе с тем психологическое воздействие на немцев действий партизан, экономического или пропагандистского характера, было довольно впечатляющим.
Главной трудностью ведения психологической войны против немцев было отсутствие непосредственного контакта между партизанами и немцами. Партизаны предпочитали не идти на риск, сопряженный с распространением листовок или плакатов среди немцев. Они, похоже, поняли, что воздействие печатных средств пропаганды на оккупантов окажется незначительным, а путем создания всеобщей атмосферы неуверенности и страха большего эффекта можно будет добиться скорее, чем отдельными, мелкими пропагандистскими операциями. При наличии выбора им было выгоднее убить чиновника немецкой администрации, чем положить ему на стол листовку.
Нет указаний на то, что пренебрежение печатной пропагандой явилось результатом поступавших советских директив. Но скорее всего, это так и было. Отчасти подтверждением этого является тот факт, что Главное политическое управление Красной армии, отдававшее партизанам приказы о распространении всех печатных материалов, никогда не использовало их для распространения изощренных, обращенных именно к войскам немцев, а не к войскам стран оси призывов переходить на свою сторону. Коммунистическая партия, по всей видимости, отнюдь не была озабочена привлечением немцев на свою сторону. Можно предположить, что подобное ограничение стало отражением решения высших советских пропагандистских органов, предпочитавших, чтобы партизаны сосредоточивали свои усилия на проведении операций, для которых они больше подходили. Помимо этого, им не доверяли задач, требовавших четкого взаимодействия и согласованных усилий для достижения главных целей широкомасштабной психологической войны Советского Союза, а также знания языка противника, которым политработники партизан, как правило, не владели.
Существовал и ряд дополнительных объективных факторов, снижавших значимость партизанских призывов к немцам. Их призывы были адресованы в основном к тыловым войскам и гражданским лицам, а не к военнослужащим действующей армии, но даже при этом границы были четко очерчены: в контролируемых партизанами районах не было немцев, а в районах, прочно удерживаемых немцами, о присутствии партизан не было и речи. Поэтому основные усилия прилагались в «нейтральных» зонах, разделявших немцев и партизан, а также в городах, где отдельные налеты могли проводиться с помощью местных антифашистских элементов.
Влияние партизан на моральное состояние и дисциплину немецких войск было просто поразительным, но такой успех, главным образом, объяснялся широким размахом действий партизан и их репутацией жестоких мстителей, а отнюдь не четкими и целенаправленными операциями психологической войны, проводимыми партизанами.