Партизанская пропаганда, обращенная к местному населению
Введение
При анализе партизанской пропаганды возникает ряд существенных затруднений. Первое из них – неполнота имеющихся в распоряжении источников. В связи с недостатком подшивок партизанских газет и особыми трудностями, возникающими при изучении использовавшихся в пропагандистских целях слухов, упоминаемых немецкими наблюдателями и осведомителями, последующее обсуждение касается главным образом использовавшихся для пропаганды листовок. Меньше всего известно о том, каков был размах выпуска листовок политическими управлениями фронтов Красной армии и отделами пропаганды партизанских отрядов. Там, где возможно, делаются различия между этими двумя источниками происхождения листовок.
Другая трудность связана с тем, что собранные немцами листовки представляют собой «случайную» подборку. Вполне вероятно, что многие советские листовки не попали к ним; более того, основная часть листовок собрана в городах, а листовки из прочно удерживаемых партизанами районов отсутствуют. Не представляется возможным дать и количественную характеристику тиражам листовок и частоте их появления. Однако повторяемость тем, используемых партизанской пропагандой, достаточно примечательна и однородна, что позволяет сделать вполне конкретные выводы о ее содержании.
Объекты приложения пропаганды
Большая часть партизанской пропаганды была обращена к различным слоям населения оккупированных регионов. Подчас листовки, в особенности если они содержали короткие лозунги, не были адресованы кому-то конкретно. Но чаще призывы начинались с таких общих обращений, как «К населению районов, временно оккупированных немецкими фашистами» или «Братья и сестры в районах, временно захваченных врагом!». Постоянно действовавшие в данном месте партизанские отряды обычно обращались с призывами к населению того же района или области, часто подписываясь вместе с подпольным комитетом партии.
Время от времени в листовках появлялись стереотипные большевистские обращения типа «К трудовому населению» или «Трудящиеся Смоленской области!». В текстах также встречаются ссылки на «трудовую интеллигенцию». Не следует придавать большого значения подобным формулировкам, поскольку они лишь указывают на глубоко укоренившуюся советскую привычку проводить разграничение между участвующими в процессе производства слоями населения (рабочими, крестьянами, интеллигенцией) и «паразитами», а в условиях оккупации и коллаборационистами.
Иногда, если район действий партизан являлся подходящим для такой работы, листовки были адресованы представителям определенной национальности. В частности, листовки к латышам, литовцам и эстонцам всегда составлялись именно таким образом и были написаны на их родном языке. Примеров обращения к отдельным национальным группам на Кавказе не обнаружено, иногда, правда, делались ссылки на местный патриотизм и традиции кубанских казаков. На Украине и в Белоруссии появлялись листовки как на родном, так и на русском языке; листовки, подготовленные оказавшимися в окружении военными и членами подпольных комсомольских групп, по большей части были на русском языке; листовки партизан и подпольных райкомов и обкомов выходили и на русском, и на родном языке. Часто, в попытке затронуть национальные чувства, эти листовки начинались с таких обращений, как «Белорусы!» или «Сыны Украины!». Разумеется, листовки на украинском или белорусском языках, всем остальным мало отличавшиеся от подготовленных в России пропагандистских материалов, стремились избегать великорусских лозунгов, однако «всесоюзный» патриотизм всегда присутствовал в этих листовках.
Часть листовок, хотя они и составляли меньшинство, содержали призывы к определенным социальным и экономическим группам населения. В этих случаях содержание листовок приводилось в соответствие со стоявшей целью, в особенности если листовки можно было распространять среди рабочих заводов или колхозников. К железнодорожным рабочим, например, могли обращаться с призывами разрушать железнодорожные пути; рабочих обычно пытались убеждать, что им жилось лучше при советском режиме, чем в немецком рабстве. Наиболее часто среди таких адресованных определенной группе населения листовок встречаются призывы к крестьянам, что было вполне логично, учитывая состав населения в районах действий партизан. Если обращение «Колхозники!» повторяется от начала до конца оккупации, то в период попыток умиротворения населения (конец 1941 – конец 1943 года) листовки часто были обращены с призывами к «крестьянам» – термин, которого стремились избегать в официальной советской лексике с начала 30-х годов[233]. По содержанию обращенные с призывами к крестьянам листовки мало чем отличались от других листовок, исключением являлось более частое упоминание аграрных проблем, чего старались избегать в листовках, адресованных городскому населению.
Лишь небольшая часть листовок была обращена непосредственно к интеллигенции. Там, где такие листовки появлялись, они лучше других демонстрировали способность их авторов приспособить стиль и содержание для воздействия на эту группу населения. Например, датированная октябрем 1942 года листовка, адресованная «интеллигенции временно оккупированных районов Ленинградской области», демонстрирует большую изобретательность. Цитируя одну из книг Раушнинга, а также Main Kampf Гитлера, она подчеркивает «небывалый подъем науки, искусства и литературы» при советском режиме, в чем проявляется его отличие от варварства немцев, разрушающих памятники искусства, музеи и школы. В отличие от грабительской политики немцев при советском режиме «человек получил уникальную возможность для приложения своих творческих сил. Право на труд, право на отдых, право на образование, право на уход по старости и получение помощи по инвалидности стали неотъемлемыми правами каждого советского человека». Тем самым листовка преследовала цель вызвать чувство ностальгии среди «колеблющейся» и по большей части безработной интеллигенции в оккупированных немцами районах.
Часть партизанских листовок обращалась с призывами к «женщинам» или «матерям, женам и сестрам», пытаясь сыграть на их равном положении с мужчинами в советском обществе. Чаще листовки, адресованные женщинам, были лишены идеологической подоплеки и содержали конкретные инструкции, такие, например, как: «Прячьте все продовольствие от немцев!» или «Не стирайте немцам белье!». Значительная часть призывов была обращена к молодежи. Отчасти это объяснялось острой необходимостью привлечения на свою сторону и партизанами, и немцами молодых людей для замены погибших или использования их в качестве рабочей силы; отчасти причиной этого было особое рвение, проявляемое подпольными комсомольскими группами в ведении пропаганды среди населения.
Объектами приложения пропагандистских усилий в 1941 году были оказавшиеся в окружении красноармейцы, которых призывали вступать в партизаны, а в 1943–1944 годах ими являлись собиравшиеся эвакуироваться вместе с немцами гражданские лица, которым обещали, что скоро их страдания закончатся, и предрекали страшную судьбу в Германии, если они последуют за отступающими немецкими войсками.
Большинство партизанских листовок мало чем различалось по своему содержанию. Но в ряде случаев (например, призывы к интеллигенции и к различным группам украинского населения) благодаря, по всей видимости, отдельным людям, отвечавшим за их выпуск, они демонстрировали необычайную гибкость и изобретательность.
Средства
«Путем устной и письменной пропаганды и агитации, изданием подпольных газет и многочисленных листовок, проведением тысяч собраний и лекций среди населения партийные и комсомольские организации вовлекали всех способных носить оружие в священную борьбу с захватчиками»[234].
Именно так официальная советская версия трактует использование партизанами различных средств ведения психологической войны. Особый акцент на устном и печатном слове соответствует советской концепции широкого использования «агитации». В одних случаях средства выбирались в зависимости от целей партизан; в других выбор средств определялся возможностью или невозможностью их использования. И наконец, если печать может считаться «официальной» советской пропагандой, то слухи часто использовались для распространения находящихся под запретом идей.
1. Устная пропаганда
Ha начальном этапе партизанского движения устное общение было практически единственным средством пропаганды для партизан. Во многих случаях «пропаганда» ограничивалась проводимыми с местными жителями индивидуальными беседами, призванными заставить их присоединиться к партизанам или удержать от сотрудничества с врагом. Эту примитивную пропаганду вскоре сменила более изощренная форма «агитации», представлявшая собой призывы к саботажу, неподчинению приказам немцев и разрыву с оккупационным режимом. Помимо того, на раннем этапе убеждение занимало основное место в проводимой партизанами психологической обработке, в частности, ею пользовались для вовлечения в партизанское движение оторванных от своих частей красноармейцев и перемещенных гражданских лиц.
На раннем этапе по мере усиления сплоченности партизанских отрядов индивидуальные «разговоры» сменялись собраниями и «массовой агитацией». Например, действовавший к востоку от Витебска отряд под командованием Шмырева провел в июле и августе 1941 года двенадцать политических митингов. Другие отряды, перемещаясь из деревни в деревню в поисках продовольствия и убежища, проводили с местными жителями беседы, сообщая им «последние известия» о положении на фронтах (в собственной интерпретации), призывая оказывать помощь и в ряде случаев отдавая приказы. «Массовые митинги» продолжали оставаться главным видом психологической обработки до конца оккупации.
Вероятно, наиболее развитой формой партизанской агитации были политические собрания, проводимые под руководством опытных ораторов. С этой целью крупные партизанские отряды выделяли «агитаторов» или «пропагандистов», организовывавших проведение собраний и митингов в находившихся под контролем партизан районах. Например, в 1942 году одна из партизанских бригад разослала по деревням двадцать три агитатора, выступивших в пятнадцати местах с докладом на тему «Поражение немцев под Москвой». Комсомольцы из партизанских отрядов и местных подпольных организаций вели такую же работу. Затрагиваемые на собраниях темы могли касаться многого, начиная с военных действий (где обычно в выгодном свете представали Красная армия и партизаны) и заканчивая «зверствами и варварством» немцев. Главной целью этих лекций, помимо информации местного населения о текущих событиях, было стремление «воодушевить на подвиги» и вселить «волю к победе».
О важности, придаваемой лекциям и речам в устной пропаганде партизан, свидетельствует тот факт, что отдельных партизан, овладевших мастерством публичных выступлений, освобождали от участия в боевых действиях и специально направляли для чтения лекций и проведения митингов. Однако количество опытных ораторов оставалось небольшим, что в значительной мере ограничивало возможности использования данного вида устной агитации.
Близки к собраниям-лекциям были «неформальные дискуссии», проводимые с группами местных жителей. Они служили цели побуждения к активным действиям для решения какой-то конкретной проблемы. Например, в 1943 году один из партизанских отрядов провел с крестьянами собрание для обсуждения «Приказа народного комиссара обороны № 130»; в других случаях дискуссии касались таких проблем, как, например, сбор урожая. Часто в конце таких обсуждений принимались резолюции, являвшиеся официальными решениями и обязывавшие участников выполнять их. Таким образом, дискуссии можно, помимо всего прочего, рассматривать как демократическую процедуру, призванную в завуалированной форме довести до сведения особые приказы партизан[235].
В виду недостатка опытных лекторов и ораторов важную роль в устной пропаганде играли собрания, на которых партизаны вслух зачитывали официальные постановления и сводки последних известий. Такой своеобразный партизанский «глашатай» по своему положению был ниже «специалиста-агитатора» и лектора. Используемыми материалами в основном являлись советские военные сводки и тексты речей Сталина, произнесенные им во время войны. Еще одной из причин широкого использования «чтения», по всей видимости, был недостаток необходимого количества экземпляров сводок новостей, а другой – убежденность партизан в том, что публичное зачитывание более целесообразно, чем распространение печатных призывов, поскольку оказывает на крестьян большее эмоциональное воздействие.
Помимо кратко описанных выше, партизаны устраивали и разного рода другие собрания. К ним можно отнести празднования национальных праздников. В контролируемых партизанами районах доклады, концерты, а иногда и парады были приурочены к празднованию Первомая. Использовались и не связанные с устной пропагандой приемы; например, в одном из мест 1 мая 1942 года были вывешены сорок пять красных флагов с прикрепленными к ним минами на тот случай, если бы немцы попытались их снять. Неофициальные собрания могли представлять собой устраиваемые жителями деревень танцы, хоровое пение и любительские спектакли. Все это должно было служить прославлению партизанского движения и будить патриотические чувства. Легенды о старых партизанах являлись одной из излюбленных тем партизанских песен. Еще одним из средств партизанской пропаганды были традиционные русские частушки, широко использовавшиеся для высмеивания немцев, но иногда содержавшие насмешки и над партизанской жизнью[236].
В целом использование различных форм устной пропаганды было весьма впечатляющим. Даже если приводимые советскими источниками цифры и преувеличены, все же они указывают на широкий размах работы, проводимой партизанами в этой области. Согласно одному из источников, в 1943 году в одном из районов у партизан было «четыре пропагандиста [включая имевших литературное образование], 18 агитаторов [лекторов и ораторов] и 25 «чтецов». Другой послевоенный источник указывает, что за время оккупации комсомольские агитаторы в Витебской области «обслужили» 1700 населенных пунктов и прочитали 14 000 лекций. Партизанами бригады имени Калинина было прочитано 866 лекций; бригадой имени Котовского было проведено 500 митингов и около 1000 чтений, при этом общее количество слушателей составило 10 000 человек. Возможности использования устной пропаганды были ограничены тем, что ее можно было успешно вести лишь в контролируемых партизанами районах. В занятых немцами районах приходилось применять другие средства, хотя в ряде случаев партизаны использовали агентов для распространения слухов даже там. В целом же устная пропаганда в занятых немцами районах больше использовалась находившимися в городах подпольщиками, а не боевыми партизанскими отрядами, которые, за исключением отдельных случаев, связанных с выполнением важных военных или разведывательных зданий, редко отваживались посещать занятые немцами районы.
2. «Пропаганда действием»
Следует упомянуть о том, что получило у немцев название Tatpropaganda, то есть пропаганда действием или «наглядным» примером. Поведение партизан неизменно вызывало самый живой отклик у местных жителей. В ряде случаев партизаны получали приказы командиров вести себя так, чтобы добиться благоприятной реакции местного населения. Так, согласно немецким донесениям, некоторые отряды помогали крестьянам расформировывать колхозы, заявляя при этом, что, «вероятно, колхозы после войны перестанут существовать, а советская власть останется». Подобные действия, несомненно, имели целью снискать поддержку местного населения.
Менее заметными акциями партизанской психологической войны были: помощь крестьянам при севе и сборе урожая; раздача населению продовольствия и припасов, захваченных у немцев; ремонт церквей и храмов; открытие школ и даже устройство футбольных полей – все это имело место в конце оккупации в Белоруссии.
Воздействие на население подобной «пропагандой действием» было существенным. И хотя часто оно оказывалось нейтрализовано другими, менее приятными, контактами с партизанами, оно оказывало положительный эффект, отчасти в силу резкого отличия от поведения немцев. Новости (а часто преувеличенные слухи) о подобных действиях партизан быстро распространялись и существенно затрудняли усилия пропагандистской машины немцев.
3. Печатные средства пропаганды
Для партизан производство и распространение печатных средств пропаганды было связано с большими трудностями технического характера и требовало значительного количества подготовленных специалистов и техников. В качестве отражающего официальную советскую политику документа печатное слово, в отличие от устных призывов, нуждалось в более тщательном подходе и требовало большего приложения усилий по руководству с советской стороны.
Листовки являлись самым распространенным и наиболее важным средством партизанской пропаганды. Кроме того, в форме листовок часто распространялись «прямые» новости, такие как военные сводки и речи советских лидеров. Распространение листовок проходило как в контролируемых партизанами районах, так и за их пределами; в занятых немцами городах и деревнях листовки можно было оставлять в общественных местах, например на рынках и в гостиницах, а также в частных домах. Листовки подбрасывались немцам и коллаборационистам, а иногда доставлялись прямо в казармы или на опорные пункты.
Использовались изготовленные вручную и напечатанные плакаты; они могли представлять собой короткие лозунги, приказы, предостережения (например, угрозы в адрес собиравшихся отправиться на работу в Германию), приказы не поставлять зерно немцам, уведомления о «призыве» в партизаны и призывы «держаться до победы». Другие плакаты использовались для запугивания коллаборационистов; так, в немецких донесениях говорится о плакатах с указанными в них именами сотрудничавших с немцами лиц, а также о плакатах, представлявших собой списки уничтоженных партизанами коллаборационистов.
Еще одним пропагандистским средством, предназначенным специально для коллаборационистов, были написанные лично им письма. Доставленные посыльными (а иногда и отправленные обычной почтой) такие письма были адресованы старостам, чиновникам местной администрации и другим служащим оккупационных властей и содержали угрозы расправы, предложения переходить на сторону партизан или приказы о саботаже и сборе разведданных.
По сравнению с листовками роль партизанских газет в пропаганде была второстепенной. Однако количество печатных органов было значительным, отчасти в силу представлений о районной газете как о символе восстановления советского контроля и порядка. Газеты были удобны тем, что в них можно было сочетать фактический материал, содержавший местные и международные новости (последние появлялись, если у редактора было радио или доступ к советским сводкам), с пропагандистскими призывами, редакционными статьями, списками отличившихся партизан и местных жителей, а также материалами общеполитического характера. Кроме того, газеты, даже если их формат, как правило, был ограничен двумя полосами, являлись средством для распространения графических материалов, карикатур и карт. Положительное влияние партизанского юмора, находившего выражение в карикатурах и песнях, часто отмечается советскими послевоенными источниками. Другие иллюстративные материалы, в особенности в прессе, печатавшейся в более поздний период войны и доставлявшейся партизанам с советской стороны, представляли собой портреты Ленина и Сталина, фотографии взорванных партизанами вражеских объектов, взятых в плен солдат противника и освобожденных Красной армией городов.
Другие материалы, такие как открытки, брошюры и книги, в больших количествах доставлялись в оккупированные регионы с советской стороны. Примерами могут служить: сборник речей Сталина, произнесенных им во время войны; брошюра дипломатических заметок Молотова о зверствах немцев; книга «Правда о религии в России», символизировавшая собой изменение советской тактики по отношению к православной церкви в годы войны.
4. Кино и театр
Иногда партизаны ставили любительские спектакли, делалось это как для собственного развлечения, так и для просвещения местного населения. На более позднем этапе войны, когда воздушное сообщение с советской стороной стало регулярным, в качестве средства психологической войны использовались и кинофильмы. Существуют донесения из различных районов в тылу Центрального фронта, указывающие на использование партизанами в 1943–1944 годах небольших кинопроекторов; упоминается название лишь одного фильма – «Падение Сталинграда». Впрочем, использование кинооборудования в партизанских условиях было настолько затруднено, что роль фильмов была крайне незначительной.
5. «Серая» и «черная» пропаганда
Немецкие документы содержат постоянно повторяющиеся ссылки на использование Советами «черной» и «серой» пропаганды за линией фронта. Ни один из имеющихся в нашем распоряжении примеров не позволяет сделать заключения, что такую пропаганду вели именно партизаны, а не специальные агенты или агенты Красной армии. Более того, не было обнаружено никаких фактических образцов. Есть свидетельства, что партизаны прибегали к особым приемам для маскировки своей пропаганды. Так, призыв к населению Минска в 1944 году появился на обычных, выпущенных немцами плакатах, содержавших текст на немецком языке и его белорусский «перевод». Немецкий текст являлся подлинным нацистским документом, а его «перевод» представлял собой партизанский призыв. Таким образом, немцы не могли обнаружить истинного смысла партизанского воззвания, пока о нем не сообщил кто-то из коллаборационистов. Вместе с тем можно предположить, что подобная изобретательность пришлась по душе читателям.
6. Эффективность средств пропаганды
Использование партизанами средств как печатной, так и устной пропаганды имело свои ограничения; устная пропаганда не могла быть широко использована за пределами контролируемых партизанами районов, а средства печатной пропаганды было трудно производить. Неудивительно поэтому, что печатные материалы извне (то есть с советской стороны) играли существенную роль, в особенности на втором этапе движения, когда положение партизан оставалось ненадежным и им приходилось перемещаться, но они уже поддерживали регулярные контакты с армией на фронтах.
Свидетельства эффективности различных средств пропаганды разрозненны и во многом противоречивы. Есть указания на то, что крестьяне, как правило, не доверяли печати; они больше верили слухам и устной агитации. С другой стороны, немецкие пропагандисты постоянно сообщали о том, что сами по себе устные призывы и обещания не оказывали должного воздействия на население. Дополнение устных средств печатными материалами, широко использовавшееся партизанской пропагандой в 1943–1944 годах, усилилось, видимо, потому, что такое сочетание по степени воздействия оказывалось наиболее эффективным. Печатные средства, хотя и обладали меньшей гибкостью по сравнению с устной пропагандой, служили доказательством активности действовавших в округе партизан, а устная агитация подкрепляла или объясняла и дополняла печатную информацию.
Вместе с тем жажда новостей делала население восприимчивым к любому виду информации, включая неподтвержденные слухи, – подобная восприимчивость отчасти являлась результатом неспособности немцев заполнить информационный вакуум, образовавшийся после разрушения активно действовавшей в мирное время советской пропагандистской машины. Следовательно, пусть и с определенными оговорками, все средства пропаганды можно расценить как эффективные с точки зрения достижения целей партизанской психологической войны.
Партизанские листовки: содержание
1. Начальный период
В первые недели войны советская пропаганда использовала традиционные большевистские и «марксистские» лозунги, делавшие основной упор на призывах к немецким «рабочим и крестьянам» и попытках вызвать «антигитлеровский» мятеж в частях вермахта. Этот первый короткий период, предшествовавший отказу от воинственных коммунистических лозунгов, практически не затронул партизанскую пропаганду, поскольку он предшествовал созданию большинства партизанских отрядов, а уже существовавшие в июне – июле 1941 года отряды были поглощены более насущными, чем распространение марксистских догм, проблемами. Тем не менее листовки, распространяемые Красной армией в июле 1941 года среди населения оккупированной территории, имели девиз «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», вскоре сменившийся более универсальным лозунгом «Смерть немецким оккупантам!», сопровождавшим начиная с декабря 1941 года практически все партизанские пропагандистские материалы[237].
Первые листовки партизан, примитивные по исполнению и имевшие крайне ограниченное распространение, представляли собой в основном простые и короткие лозунги – либо информационные (например, «Красная армия сражается за свободу народа»), либо призывные («Поднимайтесь на Отечественную войну!», «Смерть немецким захватчикам!»). Но начиная с середины июля 1941 года в партизанской пропаганде появляются и другие лозунги, отвечавшие новым установкам в советской пропагандистской войне.
Предпринимаются усилия для отождествления населения с советским режимом, для подъема патриотических настроений и желания сражаться. В призывах к советским гражданам использовалось обращение «Братья и сестры!»; планы и намерения немцев (реальные и ложные) характеризовались следующим образом: «Фрицы хотят превратить нашу страну в колонию»; «Придут прусские и баварские помещики». Уже в июле 1941 года такие утверждения подкреплялись ссылками на зверства нацистов[238]. Подобный подход можно проиллюстрировать выдержкой из листовки небольшого партизанского отряда, действовавшего в Минской области в конце лета 1941 года: «Для белорусского народа «новый порядок» означает голод и нищету, тюрьмы и виселицы, подневольный труд тысяч молодых людей. Мы не забыли, как убивали и сжигали наших братьев, ставших военнопленными. Мы были свидетелями расстрелов советских военнопленных в Минске, Бобруйске, Слуцке, Барановичах и других городах. На глазах жителей Минска за одну ночь были зверски убиты три тысячи военнопленных. Более пяти тысяч военнопленных сожгли в Логойском лагере в Минске лишь потому, что некоторые из них заболели тифом»[239].
Такие обращения, как:
Немцы намерены поработить вас.
Они начали претворять свои планы в жизнь.
Красная армия сражается с немцами.
Родина в опасности, —
влекли за собой призывы:
Питайте ненависть к немцам и мстите за принесенные ими жертвы!
Вступайте в партизаны!
Помогайте партизанам!
Саботируйте все усилия немцев!
Призывы к отмщению и ненависти, широко предаваемые гласности в советском тылу, стали появляться в партизанской пропаганде еще в июле 1941 года. Не стесняясь в выражениях, партизаны предрекали немцам незавидную судьбу.
Пусть вороны выклюют глаза немецким мерзавцам!
Есть лишь один ответ: «Смерть людоедам!»
Они сеют смерть и пожнут смерть!
Вместо хлеба угощайте их пулями!
«Единственный выход – объединяться в партизанские отряды и всем, чем можно, помогать партизанам. Каждый обязан с оружием в руках защищать свою землю и независимость нашей Родины». Необходимость перехода от антигерманских настроений к действиям против немцев особо подчеркивалась и постоянно повторялась. Читавший листовки должен был отождествлять партизан с борцами за народные интересы, и потому партизан (во всяком случае, отдельных их представителей) стремились изображать бесстрашными и бескорыстными героями. Отождествление партизан с солдатами Красной армии должно было предвещать грядущую победу, поскольку явно ощущаемая слабость партизан могла вызывать у местного населения сомнения в их способности действовать эффективно. В первые месяцы войны распоряжения прятать зерно и другое продовольствие от немцев присутствовали в советских призывах, но на первом плане все же были призывы оказывать сопротивление немцам и вступать в партизаны[240].
Об отдельных сторонах проводимой на раннем этапе пропаганды следует сказать особо. Помимо частого употребления эмоционально окрашенных выражений советские листовки изобиловали фразами, приобретшими в результате их повторения характер аксиом, чего, по всей видимости, и добивалась советская пропаганда. Еще одна особенность – ссылки на высшее руководство. Так, например, тексты речей Сталина, произнесенные им 3 июля и 7 ноября 1941 года, были распространены в количествах, намного превышающих любой другой советский документ военных лет. Особые усилия прилагались к тому, чтобы политически не ангажированные лица, пользующиеся уважением в народе, вносили вклад в пропаганду. На Украине национальный поэт Сосюра стал главой отдела пропаганды штаба партизанского движения; в Белоруссии знаменитый поэт Янка Купала писал в форме коротких стихов и в прозе призывы, которые в дальнейшем распространялись партизанами в виде листовок и плакатов. Эти усилия отражали стремление акцентировать внимание на национальном прошлом, традициях и народных героях совместно с использованием чисто советской тематики.
Любопытным сочетанием, нехарактерным для довоенной внутренней советской пропаганды, было упоминание имени Сталина и других советских руководителей вместе с именами известных и пользовавшихся авторитетом, но не являвшихся коммунистами людей, что вело к появлению двусмысленности, которую советская пропаганда намеренно стремилась создать. В условиях кризиса требовалось обратиться с призывом как к просоветским элементам, так и к националистам; было необходимо всколыхнуть патриотические чувства русских, украинцев и белорусов, не забывая при этом об общих для всего советского общества политических и культурных ценностях, призванных сплотить представителей различных наций. Обращение к национальной тематике, явно прослеживаемое на раннем этапе, являлось одной из наиболее примечательных особенностей партизанской пропаганды; оно находилось в полном соответствии с появлением тех же самых элементов в пропаганде, адресованной войскам Красной армии и советскому населению.
Еще одной из особенностей партизанской пропаганды на раннем ее этапе были кое-какие уступки общественному мнению и вместе с тем подчеркнутое усиление акцента на грядущей победе Советского Союза. Обращалось внимание и на реакцию Запада. Уже в июле и августе 1941 года советские листовки, предназначенные для распространения на оккупированной территории, приводили появившееся в прессе США заявление, в котором выражалась твердая уверенность в грядущей победе Красной армии. В ноябре 1941 года один из партизанских пропагандистов сообщал крестьянам, что британская и американская помощь «вскоре» положительно скажется на действиях на Восточном фронте. В начале 1942 года Главное политическое управление Красной армии широко распространило среди населения занятой немцами территории листовку с речью, произнесенной Авереллом Гарриманом после его возвращения из Москвы. Преследуя ту же цель привлечения на свою сторону тех, кто не был привержен идеалам коммунизма, в листовке приводилось заявление Гарримана, содержавшее недвусмысленный намек для населения оккупированных регионов: «Нам, американцам, не нужен коммунизм в нашей стране… я думаю, что теперь большинство американцев ясно видят, что помощь России в ее борьбе с нацистскими захватчиками ни в малейшей степени не изменила нашего отношения к коммунизму».
Основной смысл советской пропаганды – убедить и привлечь на свою сторону тех, кто ставил под сомнение коммунистические идеи. Как откровенно признавалось в партизанских листовках на более поздних этапах войны, единственной альтернативой было либо сражаться на стороне Советского Союза, либо против него: «Третьего не дано»[241]. В соответствии со старым ленинским изречением, «Кто не с нами, тот против нас», партизанская пропаганда прилагала основные усилия к выведению масс из инертного состояния молчаливого примирения с немецким правлением, пытаясь показать, что не существует иного пути, кроме как активно бороться либо против немцев, либо на их стороне. Бесполезность третьего пути, о чем вскользь говорилось в листовках, еще отчетливее прослеживалась в устной пропаганде.
На раннем этапе партизанская пропаганда, обращенная к населению занятой немцами территории, была тесно связана с пропагандой, адресованной солдатам Красной армии и населению в советском тылу. Никаких особых отличий в средствах психологической обработки в тот период не существовало, исключением, пожалуй, являлись лишь аграрный вопрос и примеры проявления немцами жестокости на местах, что усиливало эффективность партизанской пропаганды. Вместе с тем появлялись немногочисленные, обращенные к коллаборационистам призывы переходить на сторону партизан. Хотя угрозы с целью удержать людей от сотрудничества с противником и использовались, этот метод применялся не столь широко, исключением были лишь те районы, где партизанам удавалось твердо закрепиться. На этом этапе советская политическая машина, по всей видимости, хорошо понимала слабость партизан и чувствовала, что их угрозы лишь оттолкнут население в лагерь противника или останутся просто пустыми словами, поскольку партизаны были не способны осуществить их.
Обращает на себя внимание и то, что практически вся тематика, используемая партизанской пропагандой на более поздних этапах, присутствовала уже в первые шесть месяцев войны. После короткого периода растерянности была выработана четкая линия по всем основным проблемам, и впоследствии ее строго придерживались. Как будет показано ниже, лишь некоторые предпринятые немецкой пропагандой меры в отношении, например, сельского хозяйства, религии и военного коллаборационизма оказались способны вызвать замешательство у советской контрпропаганды. Особенностями, отличавшими партизанскую пропаганду на более поздних этапах от первых месяцев, являются: 1) большее техническое усовершенствование средств пропаганды; 2) большая отработанность содержания; 3) большее использование убедительных примеров и фактов, характеризующих действия немцев и партизан; 4) более широкое распространение и более тщательный подход к пропаганде на оккупированной территории.
В первые месяцы войны партизанская пропаганда, несомненно, играла лишь второстепенную роль. Если впоследствии она и стала более мощным инструментом, это изменение, главным образом, объяснялось улучшившимся техническим оснащением и факторами, не имевшими прямого отношения к партизанской психологической войне. Прежде всего именно изменение отношения населения создало атмосферу, при которой граждане становились более восприимчивыми к призывам партизан. «Ошибки» немцев (принудительный труд, массовые казни и неспособность «поладить» с крестьянами) во многом способствовали изменению политической атмосферы, отличавшей более поздние этапы пропагандистской кампании от первых месяцев ее проведения.
Партизанская пропаганда, как это, по-видимому, и должно происходить в психологической войне, терпела провалы, когда партизаны были слабы, и добивалась успехов, когда население, в силу ряда причин, было готово оказывать им поддержку. Эффективность пропаганды в огромной мере зависела от факторов, неподконтрольных ни партизанам, ни советскому режиму, а именно от проводимой немцами политики и их поведения.
Любопытно, однако, что тематика партизанской пропаганды уже в 1941 году предсказывала многие «ошибки» немцев. Что тогда являлось пропагандой, впоследствии стало реальностью. Партизанская пропаганда в значительной мере добилась успеха, потому что немцы неизменно, хотя и непреднамеренно, вели себя в полном соответствии с теми клише, которые советская пропагандистская машина установила заранее. Начиная с 1942 года граница между «пропагандой» и «фактами» оказалась настолько размытой, что даже самые невероятные измышления могли казаться вполне правдоподобными.
2. 1942–1944 гг.
1) Традиционная пропаганда
Определенные призывы и информация, стремившиеся заставить советское население отождествлять себя с правительством и вооруженными силами, в сущности представляли собой лишь более тщательное использование тематики и приемов, применявшихся до войны. Вкратце отметим, что тогда пропаганда особое внимание уделяла сообществу советских людей, своего рода советскому патриотизму (в отличие от русского или прочих разновидностей национализма); гордости за достижения советской эпохи, начиная с «ликвидации эксплуатации человека человеком» и кончая индустриализацией и культурным прогрессом; восхвалению мудрости и непогрешимости советского руководства, во главе с коммунистической партией, авангардом общества. Все эти элементы можно обнаружить и в пропаганде военного времени.
Однако примечательной особенностью являлись попытки избегать чисто советской (в политическом смысле) и коммунистической по содержанию риторики. Термин «советский» используется в качестве обобщающего понятия для определения и режима, и населения и не несет никакой эмоциональной или оценочной нагрузки. Так, словосочетания «советская земля» и «советское правительство» не имеют побочного смыслового оттенка. Точно так же прилагательное «красный» лишено чисто политического смысла. Вывешивание партизанами красных флагов, названия партизанского отряда «Красная звезда» или газеты «Красный партизан» едва ли являлись средством заявить о своей коммунистической принадлежности, а скорее всего просто использовалась терминология, прочно укоренившаяся в повседневной жизни советского общества. Небольшим отступлением от этого, пожалуй, было лишь особое внимание, уделявшееся советским праздникам. Годовщина смерти Ленина (21 января), 1-е Мая, Международный женский день и годовщина Октябрьской революции обычно предоставляли возможность для произнесения речей, выпуска новых или перепечатки старых лозунгов, а иногда даже для проведения демонстраций и парадов, но даже эти празднования были проявлением скорее национального, а не политического самосознания.
Хотя упоминание имени Сталина продолжалось, оно использовалось главным образом для указания на занимаемое им положение главы правительства или Верховного главнокомандующего, а не являлось стремлением представить его символом большевизма. Его портреты появлялись в различных партизанских газетах; большими тиражами издавались его речи; воспроизводились его приказы. То же самое, хотя и с некоторыми оговорками, можно сказать и о других советских руководителях, таких как Молотов и Жданов.
Лишь начиная с конца 1943 года, когда советское командование уже прекрасно осознавало достигнутое военное превосходство и было уверено в поддержке населения, в листовках вновь стали появляться упоминания о «партии» и «большевистских лидерах». Так, в январе 1944 года в одной из партизанских листовок вновь говорилось о славном пути, предначертанном великим Лениным, и о «выдающемся гении человечества Сталине»; обращение к национальным чувствам вновь уступило место советской риторике, чаще стали упоминаться партия и комсомол.
Но нет никаких указаний на то, что печатные средства пропаганды когда-либо пытались отказаться от идей коммунизма. Партизанские отряды и печатавшиеся газеты продолжали носить имена советских и коммунистических лидеров; лозунг «Под знаменем Ленина и Сталина», встречавшийся значительно реже, чем знаменитый «Смерть немецким оккупантам!», не исчезал никогда.
Можно предположить, что двусмысленность, присущая партизанской (и советской) пропаганде, представляла собой сознательную попытку достучаться до сердец не принадлежавших к большевистскому лагерю слоев населения, не озлобив при этом истинных коммунистов и комсомольцев и не признавая прошлых ошибок и провалов. Двусмысленность ярче всего проявлялась в использовании таких понятий, как «Родина», «патриотизм» и «народ» (в значении нация). Частое использование словосочетаний «За Родину» и «Священная война» явно указывает на отход от традиционных лозунгов. Внешне пропаганда продолжала придерживаться общего направления, хорошо знакомого в 1930-х годах, когда усиленно пропагандировался «советский патриотизм».
2) Новые уступки
а) Национализм. Значительно ярче выраженным, чем традиционные ссылки на советский патриотизм, коммунизм и большевистское руководство, было новое, и крайне действенное, обращение к идеям русского национализма. Перестав противопоставлять советский патриотизм русскому национализму, политики вдруг стали толковать русскую национальную идею совсем по-иному, и, судя по свидетельствам самих партизан, немцев и перебежчиков, именно это оказывало наибольшее влияние[242]. В тот момент, когда значительное количество советского населения не проявляло решимости и желания сражаться до конца, а многие сотрудничали с врагом или сдавались в плен, ранее широко пропагандируемый «советский патриотизм» стал толковаться более широко и выкристаллизовался в понятия «любовь к Родине», «Россия-мать», «национальное освобождение» и т. п. Действенность таких лозунгов недвусмысленно указывает на провал попыток советского режима «выковать нового человека» и попыток немцев выдать себя за защитников интересов русского народа. Часто не проводилось различия между советским и русским (или украинским, белорусским) патриотизмом, и, как можно предположить, делалось это намеренно с тем, чтобы читавший листовки осознавал свою национальную принадлежность.
В новых листовках, появлявшихся на оккупированной территории, политико-идеологическая тематика обычно отходила на второй план, уступая место тематике национальной. Типичным порядком перечисления понятий в лозунгах было: «За Родину, честь, свободу и Сталина!» Появившиеся в самом начале войны обращения к национальным чувствам русских особенно широко использовались в 1942–1943 годах. «Вы мараете честь и достоинство русского народа», – обвиняла коллаборационистов одна из партизанских листовок. «Русские люди никогда не были предателями и никогда не предадут своей Родины», – провозглашала другая. В листовках и брошюрах прославлялись подвиги национальных героев, сражавшихся с иноземными захватчиками. Сообщая об уничтожении немцами культурных центров и предметов искусства, партизанская листовка писала: «Но нельзя уничтожить культуру народа, давшего человечеству таких людей, как Пушкин, Толстой, Горький, Павлов, Мечников, Мичурин и Циолковский. Семь столетий назад Александр Невский разгромил предков гитлеровских бандитов. Сто восемьдесят два года назад русские войска вошли в Берлин, сокрушив столь же «непобедимые» армии Фридриха П. Русский народ разбил армию Наполеона, мечтавшего подчинить себе Россию. В 1918 году молодая Красная армия разбила немцев под Псковом и Нарвой. Поражение гитлеровцев неотвратимо и теперь, когда испытывающий праведный гнев советский народ поднялся на борьбу»[243].
В немецких документах отмечалось, что начиная с октября 1943 года в обращенной к населению пропаганде партизан «борьба за Родину преподносится с позиций национальных идей; ни слова больше не говорится о советской системе». Немецкая пропагандистская машина признавала, что мало что могла противопоставить советским призывам к русскому национализму. «Националистическая пропаганда, – отмечалось в одном немецком документе, – является, по всей вероятности, самым грозным оружием, с которым нам пришлось столкнуться, ибо она без всяких уговоров политического толка способна сплотить русских и разжечь огонь национального восстания».
Националистическая тематика, не будучи уточненной в отношении различных социальных групп и в отрыве от идеологии, являлась наиболее действенным средством партизанской пропаганды во время войны.
б) Разновидности национализма. Особо следует упомянуть о национализме в регионах с нерусским населением. Хотя название «Россия» широко (и вполне успешно) использовалось за пределами самой России, в Белоруссии и на Украине требовалась другая тактика для противодействия немецкой пропаганде, направленной на разжигание сепаратистских, «антирусских» настроений у коренного населения. В сущности, эти усилия были значительно менее целенаправленными и более неуклюжими. Трудность состояла в том, что было необходимо пробудить национализм, не способствуя при этом антироссийским, антисоветским или сепаратистским тенденциям. Результатом этого явилось: 1) замалчивание национальных проблем в большинстве партизанских призывов за пределами РСФСР; 2) разоблачение целей немцев как планов порабощения и колонизации Украины и Белоруссии, от которых их могли спасти лишь партизаны в союзе с Красной армией; 3) разоблачение антисоветских партизан-националистов как немецких марионеток, провокаторов и террористов. Вместе с тем партизанская пропаганда без всякого риска могла превозносить украинских героев, таких как Богдан Хмельницкий и Тарас Шевченко, и взывать к авторитету белорусских современников, таких как Колас и Купала. Содержавшие призывы листовки были обращены к «белорусам, братьям и сестрам!» и усиленно проводили мысль, что только при советской форме правления нерусские национальности получили «независимость» (в качестве союзных республик) и возможность свободно развивать свои культуру и язык. Иногда в угоду национальным чувствам даже утверждалось, что «лишь путем партизанской войны против немецко-фашистских захватчиков Белоруссия сможет добиться подлинной свободы и независимости».
В призывах к различным национальным группам содержалось больше уступок, чем в довоенной пропаганде. Призванные пробуждать национальные чувства партизанские лозунги менялись в соответствии с происходившим изменением направленности пропаганды в советском тылу, при этом не следует забывать, что партизаны действовали в основном в регионах, где националистические настроения нерусского населения были сравнительно слабыми[244]. Вместе с тем советской политике «уступок» были присущи определенные ограничения; не могло быть и речи о компромиссах с «бандами» националистов (вне зависимости от того, пользовались они поддержкой населения или нет). Партизанская пропаганда усиленно стремилась разоблачать их; эксплуатацию националистических настроений в позитивном для себя плане партизанам приходилось ограничивать передачей призывов от знаменитых украинцев, эвакуированных в Москву и Уфу, использованием исторических примеров, связанных с деятельностью выдающихся украинских или белорусских «борцов за освобождение», и упоминанием национальной принадлежности ряда знаменитых партизанских командиров того времени[245].
Прибалтийские государства представляли собой особый случай, где призывы, содержавшие упоминание об общих с Россией или Советским Союзом традициях, не могли быть эффективными. Советское присутствие продлилось совсем недолго, а коммунизм был слишком непопулярен, чтобы его можно было широко использовать для пропаганды. Поскольку здесь, в отличие от Украины и Белоруссии, преобладали националистические и антирусские настроения, советская пропаганда воздерживалась от нападок на них, а стремилась побороть их постоянными утверждениями о том, что только Красная армия принесет прибалтийским нациям настоящую свободу. По сути, предпринималась попытка возродить тактику, к которой Коминтерн и советская международная политика не раз прибегали в прошлом: чувствуя свою слабость, искать коалиции с более слабым союзником против главного врага. Все «буржуазные» и «националистические» элементы, за исключением открыто сотрудничавших с немцами, вполне подходили для подобного «народного» фронта. Так, Президиум Верховного Совета Латвии и ЦК Компартии Латвии призывали:
«Сражайтесь за латвийскую землю, которую веками латвийский народ поливал своим потом и кровью и которую не однажды пытались присвоить себе немецкие помещики. Латвийская земля принадлежит и будет принадлежать только латвийскому народу и латвийским крестьянам. Сражайтесь за сохранение народного добра, сражайтесь за нашу латвийскую культуру!..
…Граждане Латвии! Наступил тот решающий момент, когда требуется собрать силы всего народа. Вступайте в ряды активных борцов с немецкими захватчиками вне зависимости от занимаемого вами положения и вашего дохода!» (листовка без даты и названия).
В Эстонии партизаны-коммунисты и советская пропаганда прибегали к аналогичным призывам. Упоминая Компартию Эстонии и подчеркивая ее активную роль в «борьбе за освобождение», в листовках обыгрывалась «вековая борьба» Эстонии против немцев и тевтонских рыцарей. В будущем же «возвращение Эстонии в состав Советского Союза будет означать восстановление «национального суверенитета» в форме союзной республики, тогда как немцы будут стремиться «германизировать» Эстонию».
Эффективность подобной тактики в Прибалтике и на Украине не поддается однозначной оценке. Однако использование чисто русской национальной тематики совместно с просоветской повсюду приносило успех; она находила отклик у населения и не порождала антагонизма с потенциальными участниками партизанского движения. Не менее важным являлся и тот факт, что не возникало разрыва между используемой партизанской пропагандой тематикой по национальному вопросу и советской пропагандой в тылу. Все сообщения о «национальных» реформах в России, таких как введение в армии погон, роспуск Коминтерна и использование имен Суворова и Кутузова в качестве символов военных побед, способствовали усилению доверия к призывам партизан, чему немецкая пропаганда ничего не могла противопоставить.
В определенной степени партизанская пропаганда использовала и панславянскую идею. В основном она была характерна для пропагандистских материалов, подготовленных в советском тылу, и это, по всей видимости, указывает, что подобный подход был не совсем обычен для партизан. Использование данной тематики советской пропагандой, как показывают листовки, появлявшиеся на оккупированной территории уже в августе 1941 года, было увязано с политическими усилиями, предпринятыми сразу после нападения Германии. Данная тематика использовалась партизанами в частности для призывов к состоящим из славян войскам, сражавшимся на стороне немцев; в подготовленных в советском тылу листовках она упоминалась в связи с просоветскими заявлениями находящихся в Советском Союзе чешских и югославских военнопленных и частыми ссылками на подъем партизанского движения братских славянских народов, в частности сербов. Панславянская тематика присутствовала и в официальных советских призывах по случаю годовщины Октябрьской революции; данные призывы также распространялись на занятой немцами территории. Подобные усилия, по всей видимости, должны были вызвать ощущение широкой поддержки и создать впечатление, что советский народ не одинок в своей борьбе, а имеет друзей и последователей за границей. Следует упомянуть и об использовании данной тематики в контрпропаганде против немцев, когда партизанами весьма успешно обыгрывалась немецкая теория о «неполноценности славянской расы» для создания собственной концепции сообщества славян, сражающихся с захватчиками.
в) Религия. Более важной и весьма существенной уступкой правительства чаяниям народа (отчасти с целью противодействовать терпимости немцев в этой области, а также считаясь с намеками американцев на желательность ослабления антирелигиозной деятельности) было изменение отношения к православной церкви. Будучи весьма важной стороной психологической войны в более широком смысле, уступки в этой области являлись логичным, хотя и вызывающим удивление, отходом от ранее использовавшейся тактики. Они также были важны в плане ответной реакции, которой можно было добиться от населения на оккупированной немцами территории с тем, чтобы вызвать у немцев беспокойство и вынудить их предпринимать различные (безуспешные) контрмеры.
Сами партизаны, в основном являвшиеся коммунистами и молодыми людьми, видимо, не столь сильно были подвержены влиянию религии. Вместе с тем их действия являлись свидетельством имевшегося у них четкого представления о значимости веры для значительной части населения.
Первые усилия партизанской пропаганды в этой сфере относятся к весне 1942 года. К тому времени советские листовки, доставлявшиеся в оккупированные регионы, распространяли информацию, указывающую на «мобилизацию» православной церкви для сплочения населения Советского Союза, в том числе путем посланий священников и призывов высших церковных иерархов. Партизанская пропаганда большей частью содержала упоминания о деятельности церкви на свободной от оккупации территории. Такие упоминания неоднократно появлялись во второй половине 1942 года, но еще чаще – в связи с избранием митрополита Московского Патриархом всея Руси летом 1943 года. Что же касается оккупированной территории, то проблему церкви там партизаны обходили молчанием, за редким исключением попыток противодействия немецкой пропаганде. В частности, они стремились приводить примеры осквернения церквей и жестокого обращения немцев с духовенством. В одной партизанской листовке, датированной ноябрем 1943 года, говорилось: «Немецкие мерзавцы на каждом углу кричат, что они защитники веры и религии. Хороши защитники, разрушающие церкви и жестоко обращающиеся со священниками! Нет, разбойники останутся разбойниками!»
Подобную пропаганду было трудно вести, поскольку значительная часть духовенства сотрудничала с немцами. Имеются примеры обращения партизан с духовенством как с «предателями», когда дело доходило даже до убийств и сожжения домов священников. Перехваченная немцами в июле 1942 года инструкция, переданная партизанам по радио, гласила: «За предателями надо следить и по мере возможности уничтожать. Смерть предателям! К ним относятся и священники, вошедшие в сговор с новыми язычниками, служащими немцам, тем самым немцам, которые во Львове убивали священников штыками, которые подавляют свободу совести и которые разрушали и оскверняли церкви в Белоруссии!»
Партизанская пропаганда «в защиту церкви» в соответствии с проводимой советской линией не использовала печатного слова и предпочитала листовкам «пропаганду действием». Немецкие донесения указывают, что во многих случаях партизаны, вне зависимости от своих религиозных убеждений (которые обычно, в лучшем случае, были нетвердыми), позволяли или даже призывали к открытию церквей в находящихся под их контролем районах, пытаясь подобным образом снискать расположение местных крестьян. В ряде случаев они даже посещали церковные службы. Интересной и типичной в этой связи является выдержка из доклада наместника Сергия, назначенного советским руководством митрополитом Прибалтики и сохранявшего этот пост при немцах до своего убийства весной 1944 года. После поездки по приграничным советским областям и на основании многочисленных сообщений своих подчиненных в марте 1943 года он писал: «Партизаны ведут разумную пропаганду с тем, чтобы завоевать симпатии населения. Пропагандой этой, по всей видимости, руководят из центра. Она исходит из того, что народ религиозен, и, принимая это как должное, стремится приспособиться. Поэтому она избегает всего, что может оскорбить религиозные чувства. Священники и церкви не подвергаются нападениям, религиозным службам не мешают, хотя партизаны могли бы без труда делать это… Партизаны стремятся убедить крестьян, что советская политика в отношении церкви радикально изменилась. Борьба с церковью была ошибкой, чреватой опасными последствиями, и теперь советское правительство это признало. [В одном случае] партизаны просто приказали крестьянам посещать церковь; священнику сообщили, что партизаны обратились к крестьянам с такими словами: «Почему вы не ходите в церковь? Ради вас для проведения службы пришел священник… Религия в России теперь свободна. Война многие вещи изменила к лучшему. У нас [партизан] нет времени ходить в церковь, у нас есть дела поважнее. Но вы все, старые и молодые, ходите в церковь и не забывайте молиться о России».
Это свидетельствует о гибкости партизанской пропаганды и о ее соответствии общепринятой линии советской пропаганды, признавшей, что коммунистическое руководство с готовностью изменило свой традиционный взгляд на церковь. Вместе с тем отдельные неуклюжие проявления партизанской пропаганды и предпочтение не связанных с печатным словом средств указывали на новизну этой проблемы и на несколько прохладное отношение партизан к ней.
г) Сельское хозяйство. По проблемам национализма и религии усилия партизанской пропаганды приблизительно соответствовали усилиям, предпринимаемым советской пропагандой, направленной на все население, проживающее к востоку от линии фронта. В отношении же сельского хозяйства отчетливо наблюдается явное различие в подходах партизанской и советской пропаганды.
С самого начала партизанских действий до проведения немцами аграрной реформы, то есть примерно с октября 1941 до февраля 1942 года, партизанская пропаганда в отношении сельского хозяйства в основном ограничивалась устными средствами. Стремясь обратить в свою пользу промедление немцев с аграрной реформой, партизаны делали вид, что разделяют чаяния народа о ликвидации колхозной системы. Идеи, высказываемые партизанской пропагандой того времени, можно суммировать так: 1) немцы не намерены давать советским крестьянам землю и свободу; 2) немцы собираются вернуть ненавистных помещиков и кулаков; 3) немцам самим нужна наша земля; 4) немцы не выполняют своего обещания отдать землю крестьянам; 5) в Германии тоже нет свободных крестьян; 6) советское правительство и партизаны не борются за сохранение колхозной системы, а, наоборот, с согласия режима колхозы уже распускают (или распустят).
Если ряд идей, в частности 2), 3) и 5), высказывался в листовках, сведения о якобы происходящих с согласия режима переменах появлялись лишь в форме слухов и иногда устных сообщений.
Проведенная в феврале 1942 года немцами агарная реформа стала сокрушительным ударом для советской пропаганды. В немецких донесениях, датируемых февралем и мартом, отмечается полное отсутствие на нее реакции партизан, в последующие после объявления о реформе два месяца не отмечено и появления листовок, призванных противодействовать ей. Таким образом, можно предположить, что проблема считалась настолько серьезной, что требовала специального политического решения Москвы. Однако, учитывая ограниченный характер реформы и задержки с введением даже незначительных изменений в колхозную систему, обещанных немецким постановлением, у партизан к маю 1942 года появились неплохие возможности для эффективной контрпропаганды. Действительно, все указывает на то, что нежелание немцев удовлетворить чаяния народа в этой сфере в значительной мере способствовало отчуждению крестьянства от завоевателей[246].
Перед советской и в особенности партизанской пропагандой стояла дилемма: 1) защищать колхозную систему, представляя ее главным достижением и противопоставляя ее ухудшению условий при немцах; либо 2) обвинять немцев в сохранении колхозов вопреки желаниям крестьян и тем самым представлять партизан в качестве выразителей чаяний простого народа. В сущности, советская пропаганда использовала оба этих подхода, первый, естественно, главным образом в печатных призывах, а второй – в устной пропаганде и отчасти путем применения на практике в контролируемых партизанами районах. Для достижения обеих целей мог быть успешно задействован ряд утверждений: 1) немцы собираются восстановить крупное помещичье землевладение; 2) немцы фактически вновь пытаются превратить крестьян в рабов; 3) при немцах положение крестьян стало хуже, чем прежде.
Подобным же образом пропаганда могла вещать, что уступки немцев (в сущности, бессмысленные) вовсе не были свидетельством долгосрочных намерений немцев, а стали следствием советских побед на фронтах и демонстрировали слабость Германии. Приводя выдержки из захваченных немецких донесений, советские листовки предрекали, что вскоре Германия усилит нажим на крестьян. И наконец, в листовках можно было использовать тот факт, что с лета 1942 года немцы и не пытались провести обещанную ими реформу и, таким образом, какой бы ни была эта реформа, само затягивание ее показывало, что все обещания немцев являются пустыми словами.
Партизанские листовки, связанные с вопросами сельского хозяйства, были целиком направлены на противодействие предпринимаемым немцами мерам. Начиная с середины 1942 года они появлялись лишь время от времени, что, видимо, указывает на то, что данная тема требовала более тщательного подхода. Различие между устными заявлениями советской пропаганды и фактическими усилиями можно обнаружить в выдержках из партизанских листовок, придерживающихся «официальной» линии, от которой почти полностью отошли начиная с 1943 года: «Зачем фашисты приняли такие постановления? Лишь с тем, чтобы им было легче грабить вас. Как только созреет урожай, вас его лишат и отправят в Германию… Фашисты будут действовать по принципу: «Работа – вам, а продукция – нам»… Немецкие захватчики хотят раздать землю ваших колхозов не вам, а немецким помещикам и крупным землевладельцам».
Официальная политика была обнародована в небольшой брошюре, опубликованной в мае 1942 года; установить ее авторство не представляется возможным, но, скорее всего, она была подготовлена в советском тылу, хотя ее текст и отдельные формулировки позднее перепечатывались партизанами. Под заголовком «Последняя провокация фашистских захватчиков. Почему гитлеровцы проводят земельную реформу» в ней говорилось: «Немцы опасаются открыто и насильно сгонять русских крестьян с их земли. Не смеют они открыто заявлять и о своих целях, этим они восстановят против себя народ». Немцы, утверждалось в брошюре, хотят распустить колхозы с тем, чтобы крестьяне, сплоченные сейчас в сообщество, оказались разобщены и стали легкой добычей захватчиков. Брошюра крайне неуклюже пыталась показать, почему крестьянская община в принципе хуже колхоза, утверждая при этом, что цари всегда поддерживали общину, а результат оказывался плачевным. Используя многочисленные доводы, автор стремился доказать, что обещания немцев выделить крестьянам личные наделы земли являются ложью, тем самым косвенно признавая эффективность немецкой пропаганды: «На самом деле немцы не собираются давать землю русским крестьянам». Утверждая, что коллективное ведение хозяйства при советской системе имело массу преимуществ в плане упорядоченности, механизации и рационального использования земли, брошюра заканчивалась призывом: «Крестьяне, не попадайтесь на эту уловку; саботируйте немецкую земельную реформу!»
В другой листовке, также относящейся к лету 1942 года, предпринималась попытка идентифицировать привязанность крестьянина к земле с патриотизмом и приверженностью советским идеалам, в результате чего возникало смешение понятий, типичным примером чего могут служить приводимые ниже выдержки: «Земля! Это слово существует тысячи лет. Крестьянин помнит вражду, связанную с распределением наделов, он помнит тяжелые дни рабства, когда лучшие земли были в руках помещиков. Это были трудные годы. Но даже тогда земля была самым дорогим для крестьянина, он всегда называл ее матушкой и кормилицей. Но никогда еще земля не была так дорога крестьянству, как после Великой Октябрьской революции. Советская власть передала крестьянам 150 миллионов гектаров земли. Поля и луга навсегда были отданы в свободное пользование колхозному крестьянству. Счастливый крестьянин выходил за деревню, оглядывал засеянные поля и восклицал: «Все это мое, все это наше»… Теперь немцы лишили крестьян земли. Подобно голодной саранче, они рыщут по дорогим нашему сердцу полям. Появилось множество всяческих мерзавцев, специально подготовленных фашистами… Стремясь скрыть свой грабеж, гитлеровская клика создала так называемый новый аграрный порядок. Какая шумиха поднялась по этому поводу! Фашистская пропаганда твердит на каждом углу: «Землю крестьянам!» Это гнусная ложь… Крестьяне, земля никогда не станет вашей, пока немцы не будут изгнаны с нашей земли».
Разумеется, пропаганда довольно ловко уходила от недостатков, присущих советским методам решения аграрной проблемы. По существу, она стремилась прикрывать их более важными проблемами, старалась устранить в сознании крестьян различие между частной и коллективной формой владения землей («Все это мое, все это наше»). Упоминание о любых значительных уступках, обещаемых партизанами, присутствовало лишь в их устной пропаганде.
3) Советская мощь
Не прибегая к особым ухищрениям, часть партизанских листовок ярко описывала различные проявления советской мощи, стремясь вселить страх в непокорных, обнадежить лояльных к режиму и стимулировать активность желавших примкнуть к побеждающей стороне. Приведенное ниже краткое изложение основной тематики далеко не полностью отражает огромное внимание, уделявшееся партизанским командованием данному вопросу.
а) Советские победы. Хотя в момент серьезных неудач на фронте появился лозунг «Отечество в опасности – защитим Отечество!», от призывов к стойкости перед лицом врага и нависшего поражения быстро отказались. Начиная примерно с октября 1941 года вопросы, связанные с советскими победами и поражениями немцев, никогда не исчезали из партизанской пропаганды[247].
Данная тематика повторялась чаще любой другой и в основном использовалась не в партизанских, а в подготовленных в советском тылу листовках. Помимо широкого обобщения советских успехов, значительная часть пропаганды была сосредоточена на отдельных победах. Битва за Москву в декабре 1941 года, например, представляла собой крайне важную тему; поступавшие с советской стороны директивы требовали уделять особое внимание этому событию в партизанской пропаганде, и ему были посвящены многие листовки. Точно так же победа под Сталинградом год спустя широко «рекламировалась» партизанскими листовками и газетами. И наконец, наступлениям советских войск летом 1943 года, а затем и летом 1944 года уделялось самое пристальное внимание.
Часто листовки сопровождались сообщениями о численности убитых, раненых и взятых в плен солдат противника; о количестве уничтоженных танков, машин и самолетов; о количестве освобожденных от немцев деревень и районов. Потери немцев непомерно завышались (например, утверждалось, что к середине августа 1941 года было уничтожено 6000 немецких самолетов), но в дальнейшем подобные преувеличения становились все менее заметными. С их помощью, по всей видимости, рассчитывали: 1) развеять миф о непобедимости Германии; 2) вселить надежду на «освобождение» в тех, кто сохранял лояльность к советскому режиму; и 3) посеять страх возмездия среди тех, кто перешел на сторону немцев. В сущности, пропаганда стремилась обеспечить рациональную основу для партизанских действий, которые после первого шока от немецких побед, возможно, и казались героическими, но вряд ли могли быть успешными. Более надежными были указания в печатных средствах пропаганды на территориальное продвижение Красной армии, хотя устная пропаганда часто стремилась «расположить» советские войска намного западнее тех мест, где они на самом деле находились.
б) Военные сводки и «объективные» новости. Особую категорию сообщений представляло собой воспроизведение «фактических», не подвергаемых переработке сводок Совинформбюро в виде листовок, подготовленных либо органами пропаганды Красной армии, либо самими партизанами на основе передач советского радио. В частности, ежедневные «Новости с Советской Родины», сообщавшиеся населению оккупированных немцами регионов, содержали подробные выдержки из этих сводок. Ежедневные сообщения включали и другие «актуальные» новости, в частности о жизни в советском тылу, о происходящих в мире событиях, подобранных с таким расчетом, чтобы положительно воздействовать на моральное состояние людей, создавать впечатление необоримости мощи Советского Союза и его союзников и предрекать поражение Германии.
Учитывая ощущавшийся на оккупированных территориях информационный голод и интерес к происходившим на фронте и в тылу событиям, эти «объективные» сообщения, предаваемые без призывов к активным действиям, с жадностью воспринимались простыми гражданами.
в) Успехи партизан. Меньшее, но все же существенное количество партизанских листовок было призвано повысить значимость достижений партизанского движения в глазах гражданского населения. Суть их сводилась к следующему: партизаны – герои; партизаны побеждают; партизаны сражаются за вас. Со временем эта основная линия претерпела изменения. В начальный период, приблизительно до конца весны или начала лета 1942 года, главный акцент делался на героизме и муках, выпадавших на долю отдельных героев, примером чего может служить прославление подвига комсомолки Зои Космодемьянской, чья гибель от рук немцев была в полной мере использована советской и партизанской пропагандой. Однако, когда организованные партизанские действия стали более успешными и обеспечивали основу для пропагандистских заявлений, подвиги отдельных партизан в них уступили место коллективным действиям – возрастающему натиску партизанского движения и постоянному притоку в него новых членов. Вместе с тем подробно описывались отдельные операции партизан: «наказание» немцев, «месть» за их зверства, «вознаграждение» советских патриотов и невинных жертв, «помощь» крестьянам зерном и другими припасами. И наконец, на последних этапах войны основное внимание уделялось теме «Партизаны прокладывают путь Красной армии».
Ряд специфических тем был добавлен к сообщениям о партизанских победах: 1) не только гражданское население, но и коллаборационисты и воюющие на стороне немцев солдаты армий других стран, в частности венгры и словаки, присоединяются к партизанам; 2) партизаны постоянно находятся в гуще населения и следят за поведением людей; 3) советское правительство и советский народ по заслугам оценивают жертвы и подвиги партизан, которых после войны ждут награды, почет и уважение.
г) Успехи союзников. С тем чтобы одновременно подчеркнуть неизбежность поражения Германии и создать впечатление широкой международной коалиции, ведущей борьбу с нацистами, существенное внимание уделялось происходящим за пределами СССР событиям – не столь подробно, как это делалось в других странах, но в значительно большей степени, чем можно было ожидать от советского руководства. В период, когда Красной армии приходилось тяжело, поставки оружия и снаряжения, дружественные заявления западных лидеров и журналистов, победы на других фронтах и заключение союзнических соглашений с советским режимом представляли собой источник желанных и «удобных» сведений для партизанской пропаганды. В дальнейшем описание бомбардировок союзниками территории рейха, высадка войск в Северной Африке и на Сицилии, выход Италии из состава стран оси и близкая перспектива открытия союзниками второго фронта в Европе – все это помогало создавать впечатление неизбежного поражения Германии и давало возможность подчеркнуть тот факт, что в состав антифашистской коалиции входят не только коммунисты. Ряд моментов указывает на то, что Британия и Соединенные Штаты чаще упоминались в 1941–1942 годах, чем в 1944 году, хотя провести количественный анализ подобных ссылок не представляется возможным. Если это так, то это лишний раз доказывает, что внимание, уделяемое пропагандой западным державам, являлось своего рода «уступкой».
Наконец, частично использовалась информация о партизанском движении и антифашистских восстаниях в других частях «обороняющейся Европы». Таким образом, советские партизаны представали частью международного сообщества, важным элементом, действующим совместно с восставшими массами в других странах ради достижения единой цели изгнания и уничтожения иноземных захватчиков.
Основными целями пропагандистской кампании, уделявшей внимание успехам антигерманских сил, были: 1) восстановить миф о непобедимости Советского Союза и вместе с тем развеять миф о непобедимости Германии; 2) направить поведение населения в нужное русло путем предсказания неизбежного возвращения Красной армии; 3) способствовать укреплению представления о партизанах как о неотъемлемой части советских вооруженных сил, успешно побеждающих немцев; 4) обличить и высмеять немцев.
Не приходится сомневаться, что эта фаза психологической войны партизан отчасти помогала населению определиться в своих настроениях.
В значительной мере партизанская пропаганда прямо или косвенно была призвана нейтрализовать или представить в ложном свете утверждения немецкой пропаганды. Партизаны старались изображать немцев обманщиками и лжецами, не выполняющими своих обещаний, стремились рассеять поощряемые немцами заблуждения, способные вызвать доверие к ним части населения. В определенной мере темы, выбираемые для контрпропаганды, могут служить показателем довольно высокой оценки партизанскими пропагандистами эффективности немецкой пропаганды.
Исключая проблему сельского хозяйства, в которой уязвимость советской пропаганды ощущалась сильнее всего, среди основных тезисов, выдвигаемых немецкой пропагандой, были следующие: 1) Россия побеждена; 2) советский режим является врагом народа; 3) выходите из лесов и возвращайтесь в свои деревни; 4) сотрудничайте с нами и помогайте коллаборационистам; 5) вас ожидает наказание, если вы окажетесь в руках советского режима; 6) Германия, а не Советский Союз истинно национальное и социалистическое государство.
Данные тезисы использовались немцами в разные периоды с разной степенью интенсивности. Такие темы, как, например, 1) и 5), не могли использоваться одновременно: первая доминировала в первые месяцы войны, а пятая в конце войны. Однако все эти темы доставляли беспокойство пропагандистской машине партизан.
Иногда контрмеры партизан ограничивались общим призывом «Не верьте немцам!» или заявлениями, в которых немецкой «лжи» противопоставлялась советская «правда»: «Не верьте тарабарщине немецких собак. Читайте правду о Красной армии и жизни на Советской Родине!» В других случаях в партизанских листовках обещания и заявления немцев противопоставлялись их практическим действиям[248]. В целях «разоблачения антисоветской клеветы» появлялись такие предостережения: «Иногда немецкие мерзавцы, изображая из себя благодетелей, рассыпаются сладкими речами. Этот грязный трюк нужен им для обмана трудящихся. Сначала они проводят пропагандистские сборища, а потом вешают людей»[249].
В первые месяцы войны противопоставить что-либо немецкому лозунгу «Россия побеждена!» было трудно, но в дальнейшем партизанам без труда удавалось убеждать население, что война продолжается. Вскоре и сами немцы отказались от использования этого тезиса.
Значительно труднее было нейтрализовать партизанам лозунги немцев о национальном «социализме». Они использовались немцами не столь часто, но тем не менее доставляли немало хлопот, требуя от партизан значительных усилий для демонстрации того, что только Советский Союз является подлинно социалистическим, а Гитлер остается «собакой немецких капиталистов», для которых война стала источником наживы[250]. Вместе с тем усилия немецкой пропаганды, подчеркивавшей, что Сталин заключил союз с «плутократами и империалистами» Запада, не встречали практически никакого противодействия.
Партизанская пропаганда, как правило, не предпринимала попыток противодействовать антикоммунистической направленности немецкой пропаганды; она очень осторожно обращалась с проблемой лозунгов, обращенных к национальным меньшинствам, и полностью обходила молчанием высказывания немцев о советских трудовых лагерях, деятельности НКВД, диктатуре Сталина и жертвах советской политики.
По всей видимости, контрпропаганда была одной из наименее успешных сторон партизанской психологической войны, что отчасти объяснялось отсутствием гибкости в реагировании на немецкие обвинения, а отчасти невозможностью опровергнуть определенные утверждения немцев без того, чтобы не высказать явную ложь или не скомпрометировать советский режим.
Если общей целью всей вышерассмотренной пропагандистской тематики было стремление создать видимость существования тесной связи между советским режимом, партизанами и гражданским населением или воссоздать ее путем противодействия попыткам немцев ее разрушить, то дополнением к этому являлись попытки вбить клин в отношения немцев с коренным населением. Такая пропаганда раскола включала в себя два основных элемента: разоблачение истинных целей и намерений Германии и подробное описание практики действий немцев на оккупированных территориях. Эти направления пропаганды преследовали несколько целей. Рассказы о зверствах и жестоком обращении были призваны вызвать ненависть к врагу и подвигнуть к «отмщению», а обсуждение долгосрочных целей Германии должно было вызывать подозрения и опасения, опровергать утверждения немецкой пропаганды и подчеркивать тот факт, что «третьего пути» нет. Вопрос о выборе стоял так: либо принять советский режим и помогать ему, либо оказаться в рабстве у немцев и стать на неопределенный срок заложником жестокой и эгоистичной политики нацистов. В пропаганде, использовавшей в качестве примеров зверства немцев и разоблачавшей цели и политику Германии, враг представал в образе жестокого, эгоистичного и жадного до власти чудовища, резко отличающегося от партизан, представавших в образе справедливых мстителей и героических защитников русского народа.
Такая направленность пропаганды, по всей видимости, являлась результатом указаний свыше. Так, например, Сталинградский обком партии в августе 1942 года выпустил инструкции, в которых говорилось, что ненависть к врагу следует стимулировать путем публичного перечисления зверств немцев. Ранее, весной 1942 года, одна из партизанских газет заявляла, что противника надо «разоблачать», тем самым воспитывая в массах ненависть и призывая к восстанию.
Используемые партизанскими листовками приемы обычно представляли собой противопоставление советских достижений и героических подвигов партизан разрушительным действиям немцев, их зверствам и политике угнетения. Планами Германии, наиболее часто упоминаемыми партизанской пропагандой, являлись: 1) колонизация СССР и порабощение его народа; 2) использование природных ресурсов СССР; 3) опустошение регионов, не предназначенных для колонизации; 4) уничтожение образовательных учреждений с тем, чтобы подготовить русских к их будущей роли «немецких рабов»; 5) передача земли в пользование немецким помещикам и землевладельцам.
В качестве доказательства подобных целей одна из листовок, выпущенных Верховным командованием партизан, приводила приписываемую Гитлеру цитату: «С тем чтобы Великий германский рейх господствовал во всем мире, мы [немцы] сначала должны уничтожить все славянские народы – русских, поляков, чехов, словаков, украинцев, белорусов. Для достижения этой цели необходимо лгать, предавать и убивать»[251]. Та же листовка цитировала приказ немецкого военного командования, предписывающий в обязательном порядке расстреливать даже детей и женщин, если их обнаружат за пределами их деревень. В другой листовке, обращенной к населению Белоруссии, говорилось: «Рабочие Белоруссии, вы должны знать, что целью Гитлера является превращение Белоруссии в пустыню и «освобождение» ее восточных районов для немецких колонистов… В одной лишь Витебской области было убито 40 000 стариков, женщин и детей… борьба партизан – это борьба всего русского народа».
В еще одной листовке, выпущенной в 1942 году, зверства немцев объясняли их неудачами на фронте: «Не добившись успеха на фронте, немецкие бандиты дают выход своей ярости путем мести мирному гражданскому населению». «В деревне Холмы Смоленской области гитлеровцы схватили шесть девушек в возрасте от 15 до 17 лет. Их изнасиловали, им отрезали груди и выкололи глаза».
Случаи особой жестокости, проявленной немцами, часто использовались в качестве материала для партизанских призывов. Изредка такие примеры, даже если они и были основаны на реальных фактах, являлись сильно преувеличенными, а иногда и просто выдуманными.
Характерно, что проявлению жестокости в обращении немцев с евреями советская и партизанская пропаганда не уделяла достаточного внимания. Предположение о том, что советское руководство не знало о страданиях евреев при немецкой оккупации, следует сразу отбросить, поскольку была прекрасно налажена разведывательная работа и время от времени появлялись упоминания об этой проблеме. Вполне вероятно, что проблема антисемитизма была исключена из пропаганды с тем, чтобы не выделять какую-то одну национальную или религиозную группу как пострадавшую больше остальных (и тем самым позволяя ей рассчитывать на получение привилегий в будущем). Кроме того, учитывая стремление советской пропаганды изображать жизнь в условиях оккупации адом, вряд ли стоило подчеркивать различия в страданиях населения, давая тем самым понять, что кому-то помимо евреев жилось неплохо. Другим возможным объяснением является усиление антисемитизма на оккупированной немцами территории (и, видимо, в советском тылу) и желание избежать отождествления евреев с советским режимом, что лишний раз было способно подтвердить немецкие лозунги о неразрывной связи евреев с большевизмом[252].
Другой актуальной темой, часто встречающейся в партизанской пропаганде, было широкое использование немцами принудительного труда для работы в рейхе, или так называемая программа Ostarbaiter («Восточные рабочие»). Эта программа обеспечивала рабочей силой немецкую промышленность, высвобождая людские ресурсы для военной службы. Вместе с тем эта программа лишала партизан главного источника пополнения своего личного состава; вполне логично, что люди, отправляемые на работу в Германию, были вполне пригодны физически для службы в партизанах. С другой стороны, данная программа способствовала большему притоку в партизанское движение людей, ранее не принадлежавших к числу сторонников партизан, и даже прогерманских элементов, которые присоединялись к партизанам, чтобы избежать насильственной отправки на работу в Германию.
Партизанская пропаганда, разоблачавшая эту программу немцев, в первую очередь должна была вызывать страх: страх за свою судьбу тех, кого отправляли на работу в Германию, страх за судьбу их близких, остающихся в России, и страх за свою личную безопасность, в случае если, выжив, человек окажется после войны в руках советского правосудия. Ожидавшее таких людей будущее описывалось в самых мрачных тонах: им придется голодать, их подвергнут жестокому обращению или они погибнут от рук немцев, эпидемий или под бомбами во время налетов англо-американской авиации. «Всех тех, кто едет в Германию, ждет гибель» – под таким заголовком вышла одна из листовок, обращенная к жителям Гомельской области; далее она развивала эту тему: «Не ездите в Германию, ибо там вас ждет смерть. Прячьтесь в лесах… идите к партизанам. Помогайте партизанам… Препятствуйте планам гитлеровцев по отправке людей в Германию».
Когда отправка на работу в Германию приобрела систематический характер, людям во время пребывания в рейхе приходилось носить на одежде особую эмблему. Этот факт широко, и вполне справедливо, рассматривался как попытка немцев заклеймить русских как людей второго сорта и вызывал огромное возмущение. Тем самым у партизан появлялась дополнительная возможность воспользоваться очередной «ошибкой» немцев.
Методы принуждения, использовавшиеся немцами, в полной мере свидетельствовали о нежелании людей добровольно отправляться на работу в Германию. Об обращении немцев с людьми было прекрасно известно на оккупированных территориях, благодаря сведениям, поступавшим по разным каналам. Тысячи мужчин и женщин выпрыгивали из везущих их в Германию поездов и уходили к партизанам. Те немногие, кто предпочел работу в рейхе вступлению в партизанские отряды, сталкивались с партизанскими угрозами; рукописные листовки провозглашали: «Смерть семьям, чьи сыновья и дочери позволили завербовать себя для работы на Германию!» В Брянской области «предательский» характер принудительного труда подчеркивал, например, такой лозунг партизан: «Тот, кто едет на работу в Германию, поднимает руку на свой собственный народ».
Проблему принудительного труда пропаганда также использовала для создания образа партизана как мстителя за обиженных и защитника тех, кому грозит опасность. Так, в августе 1942 года в распространяемых партизанами слухах утверждалось, что крупные разрушения в этом месяце железных дорог в Могилевской области были проведены с целью помешать доставке в Германию всех восемнадцатилетних юношей и девушек, набранных для принудительного труда (утверждение весьма спорное).
О важности, придаваемой советским руководством проблеме отправки людей на работу в Германию, свидетельствует оперативный выпуск листовок. В периоды наиболее интенсивных немецких облав, как, например, летом 1943 года, партизанская пропаганда уделяла этому вопросу значительно больше внимания, чем самым популярным темам советских побед и немецких поражений.
На более поздних этапах войны особых усилий потребовало противодействие попыткам немцев эвакуировать гражданское население на запад. Судя по интенсивности советской пропаганды в отношении этой проблемы, советское и партизанское руководство опасалось найти освобожденные от оккупантов регионы лишенными населения. В своих усилиях советская пропаганда следовала отработанной схеме, где страху противопоставлялась надежда: страх, что эвакуируемых ожидает незавидная судьба и что, согласившись на эвакуацию, они фактически становятся предателями, а это влечет за собой суровое наказание; и надежда на то, что, отказавшись от добровольной или насильственной эвакуации, они тем самым получат право на лучшую жизнь при советской власти.
Страх пытались внушить следующим образом: «Каждого, кто сбежит с немцами, ожидает гибель. Кто-то умрет от голода, кто-то от фашистских пыток, а остальные от пуль. Тысячи советских людей, уже угнанных в Германию, погибли от голода и пыток в фашистском рабстве… Дело Германии безнадежно проиграно».
Этому противопоставлялись перспективы, предлагаемые тем, кто останется (этим же стремились опровергнуть утверждения немецкой пропаганды о том, что жившим на оккупированной территории следует опасаться возвращения советской власти): «Оставайтесь там, где вы находитесь! Вам не надо бояться… Никто не собирается вас наказывать за то, что вы находились в оккупированных немцами районах. Мы знаем, что у вас не было возможности отступить вместе с Красной армией. …Красная армия [и партизаны] своим приходом обеспечит вам счастливую жизнь и свободу на вашей родине».
По-видимому, эта листовка распространялась довольно широко. Ее обнаружили неподалеку от Минска, далеко за линией фронта, подписана она была Пономаренко.
Иногда с тем, чтобы призвать к сопротивлению, давались и другие обещания: «Немцы распускают слухи, что советские правительственные органы после возвращения станут расстреливать или отправлять на принудительные работы всех, кто оставался под оккупацией немцев. Это немецкая ложь. Они делают это, чтобы привлечь людей на свою сторону. В Красной армии служат рабочие и крестьяне, ваши мужья, отцы и сыновья. Советская власть – это ваша власть, и интересы народа для нее превыше всего. Миллионы людей, уже сбросивших с себя фашистское ярмо, получили в качестве материальной помощи хлеб, семена, скот, деньги и дрова. Колхозы на освобожденной земле освобождены от налогов и получают льготы по поставкам продукции».
В одном из немецких донесений о партизанской пропаганде утверждалось, что в октябре 1943 года, во время первого советского наступления на Витебск, партизаны, чтобы предотвратить уход населения с немцами, снова стали распространять слухи о разделе колхозной собственности в Советском Союзе после войны.
В качестве альтернативы эвакуации предлагалось прятаться в лесах или присоединяться к партизанам: «Население деревень, расположенных рядом с гарнизонами противника, спасается от отправки в Германию, уходя в лес, где живет в шалашах и землянках… Мы знаем, как тяжело вам жить в лесу, но лучше потерпеть лишения месяц или два, чем оказаться навеки в рабстве в Германии».
Судя по немецким донесениям, меры по эвакуации встречали сильное сопротивление населения. Однако крайне сложно объяснить это лишь эффективностью партизанской пропаганды, дававшей обещания и внушавшей страхи. Германия быстро терпела поражение в войне, и мало чем в то время можно было заставить простого сельского жителя, бросив все, отправиться в рейх. К тому же эвакуация во многих случаях являлась делом довольно опасным, отнюдь не гарантировавшим успеха.
Эффективность партизанской пропаганды, делавшей упор на захватнических целях Германии и зверствах немцев, во многом зависела от умения создать яркий и выразительный образ врага. Политика Германии и поведение немцев в оккупированных регионах во многом обеспечивали успех такой пропаганды, хотя серьезные обвинения в партизанских листовках часто являлись выдуманными или сильно преувеличенными. Крестьянин, чью деревню сожгли, с готовностью верил рассказам о тысячах других деревень, которые постигла та же судьба. В сущности, поведение немцев соответствовало стереотипам, распространяемым партизанской пропагандой.
Две основные аксиомы советской пропаганды, как будет показано ниже, сводились к следующему: «Мы – хорошие, а немцы – плохие». Отсюда и призыв: «Поэтому помогайте нам (или присоединяйтесь к нам)».
Достаточно перечислить несколько использовавшихся партизанами на этот счет лозунгов. Смысл их сводился к двум основным призывам; первый – прекращайте сотрудничать с немцами; второй – включайтесь в активную борьбу с ними. Призыв к патриотизму и защите собственных интересов сопровождался туманными ссылками на положение в обществе в будущем. «Где я находился, когда весь советский народ сражался?» – такой вопрос призывали задать себе после войны занимавшего выжидательную позицию. Страх оказаться виноватым в глазах общественного мнения или государства был достаточно велик, и пропагандисты могли надеяться подстегнуть к действиям на своей стороне даже робких и трусливых.
Часть лозунгов была обобщенной и размытой:
«Восстань!»
«Возненавидь!»
«Отомсти!»
«Убей!»
«Гони!»
Дополнялись они обычным «Око за око, зуб за зуб» во всевозможных вариантах. Другие лозунги призывали к определенным действиям – к тому, чего «не следует» и что «следует» делать. Первые призывали отказаться от сотрудничества с врагом, вторые – к активной помощи партизанам. Среди того, чего «не следует» делать, было:
«Не помогайте немцам!»
«Никаких поставок продовольствия немцам!»
«Не давайте им ни грамма хлеба!»
«Никакого молока захватчикам!»
«Прячьте зерно!»
«Не платите налоги!»
Позднее к этому добавились особые приказы мешать выполнению программы по отправке людей на работу в Германию. Использовались также и угрозы с тем, чтобы, например, удержать население Белоруссии от выполнения так называемого указа о мобилизации, выпущенного весной 1944 года сотрудничавшим с немцами Центральным советом Белоруссии. И наконец, выполнение партизанами своих угроз – разрушение домов коллаборационистов и их физическое уничтожение – можно считать одной из форм психологической войны, призванной удержать население от сотрудничества с противником.
Среди партизанских лозунгов, предписывавших, что «следует делать», были туманные призывы, типа «Всеми средствами старайтесь вредить захватчикам!», и призывы обобщенного характера «Саботируйте все усилия врага!», а также призывы более конкретные: «Нападайте на войска!», «Уничтожайте немецкие склады боеприпасов и горючего!». На ранних этапах пропагандистской кампании, когда значительным было число отбившихся от своих частей военнослужащих, листовки призывали солдат «выполнять свой долг и сражаться». В соответствии с основной направленностью партизанских действий часть листовок призывала население «разрушать железнодорожные пути и уничтожать машины». И наконец, что очень важно, значительная часть листовок содержала прямые призывы:
«Вступайте в партизаны!»
«Помогайте партизанам!»
«Вступайте в Красную армию!»
«Помогайте Красной армии!»
Иногда такие лозунги использовались вместе, иногда они появлялись по отдельности; естественно, что призывы с упоминанием Красной армии содержались главным образом в материалах, доставляемых самолетами с советской стороны, тогда как партизаны чаще обращались с призывами о помощи им. Такое различие, однако, отнюдь не соблюдалось столь уж жестко, поскольку партизаны часто стремились представить себя частью советских вооруженных сил.
Хотя в совокупности использовались различные пропагандистские темы, можно выделить несколько комбинаций тем, повторявшихся более или менее регулярно. Приведенные ниже две группы показывают обобщенную схему таких комбинаций:
A) 1. Советский патриотизм.
2. Зверства немцев.
3. Мстите!
4. Наступление Советской армии.
5. Вступайте в партизаны и помогайте им!
B) 1. Советские достижения.
2. Цели Германии и действия немцев на практике.
3. Партизаны сражаются с немцами.
4. Помогайте бить немцев!
В целом листовки не отличались особой краткостью, за исключением относящихся к началу 1942 года и разбрасываемых с самолетов листовок, состоявших из одного предложения. Отмечается стремление использовать сразу несколько лозунгов, подкрепленных многочисленными примерами.
Распространяемые партизанами слухи
Промежуточным звеном между проводившейся партизанами масштабной психологической войной и стихийной передачей сведений, получаемых большинством населения путем устного общения, являются разнообразные, не поддающиеся строгому анализу слухи. В силу долго существовавшего у населения недоверия к официальным новостям (уходившего корнями в годы советского и даже царского правления), крайнего недостатка средств массовой информации в условиях немецкой оккупации простые люди слушали и распространяли новости, поступавшие из любых источников; передаваемые из уст в уста сведения играли существенную роль в оккупированных немцами районах. Они были аналогом обычной в советской практике устной «агитации», которой широко пользовалось партизанское движение[253].
Одна из первых директив позволяла партизанам носить немецкую военную форму, поскольку это давало возможность отрядам «использовать в своих интересах слухи о действиях партизан». Никаких других особых указаний, предписывающих партизанам заниматься распространением слухов, не обнаружено. Но советские мемуары признают факт использования слухов для повышения престижа и усиления авторитета партизан в сознании населения.
Распространение партизанами слухов среди гражданского населения шло в двух основных направлениях: 1) слухи использовались в качестве замены или дополнения других видов пропаганды; 2) с их помощью сообщались сведения или «новости», которые советское и партизанское руководство не могло открыто поощрять или признавать публично. Основная трудность оценки приемов распространения и эффективности слухов обусловлена самой природой данного вида пропаганды. Никогда нельзя с полным основанием утверждать, что те или иные слухи, доходившие до немцев, распространялись именно партизанами, а не являлись просто повторением, часто в сильно искаженном виде, «новостей», услышанных или прочитанных кем-то из граждан. Даже там, где можно достоверно предположить, что источником слухов являлись партизаны, невозможно судить, были ли они результатом сознательно прилагаемых партизанским командованием усилий по их распространению среди гражданского населения или (как это часто происходило) являлись побочным продуктом случайной беседы партизана с кем-то из местных жителей, желавших получить сведения о последних событиях на фронте, зверствах немцев или по другим представлявшим интерес вопросам. Значительную часть основанной на слухах партизанской пропаганды следует считать продуктом общего для всех партизан стремления донести свое слово до населения, сделать его доступным для всех желающих (и нежелающих) слушать; другая ее существенная часть представляла собой повторение, разумеется в искаженном виде, заявлений, сделанных на митингах и лекциях, устраивавшихся партизанами для населения.
В особенности на ранних этапах партизанского движения, когда возможности для производства печатных материалов были ограниченны, слухи являлись простым и удобным средством пропаганды. По словам одного из партизанских командиров, «листовки – это дело непростое, и, в особенности находясь в движении, выпускать их было трудно, а устная агитация, личные контакты и беседы с людьми всегда были нам доступны. А что может быть эффективнее живого слова!»[254]
Ряд сведений позволяет предположить, что слухи были не просто отдушиной для проявления населением своего настроения, а являлись также целенаправленным орудием психологической войны, используемым советским руководством, и в частности партизанами. Одним из очевидных преимуществ слухов было удобство и быстрота их создания и распространения. В отличие от листовок они могли проникать и в те районы, где не было партизан, их распространение было сопряжено с меньшим риском, чем распространение листовок, а их эффективность подчас оказывалась значительно выше.
Отчасти распространением слухов занимались простые партизаны, отчасти это поручалось специальным агентам, часто использовавшим слухи наряду с более привычными средствами ведения психологической войны[255]. Вместе с тем городское подполье, действуя самостоятельно или совместно с партизанами, активно занималось распространением слухов[256]. И наконец, специальные агенты, засылаемые в разное время на оккупированную территорию, помимо прочего получали задание заниматься распространением сообщений, которые немцы называли «тенденциозным» изложением новостей. Но самым поразительным, что отличало распространение слухов от использования других средств пропаганды, являлось то, что даже антисоветские элементы, враждебно настроенные к партизанам, сами того не подозревая, являлись проводниками их пропаганды.
Следует провести различие между теми слухами, чье содержание, насколько это можно определить, соответствовало тематике печатной партизанской пропаганды, и слухами, использовавшими идеи и «новости», запрещенные в печатных средствах пропаганды.
1. «Правильные» слухи
Среди первых и наиболее широко распространенных можно выделить слухи, предсказывавшие быстрое поражение Германии и возвращение Красной армии, и слухи, преувеличивавшие победы и масштабы роста партизанского движения. Как уже отмечалось, советская пропаганда широко использовала эти темы по обе стороны фронта. Помимо этого, появление в периоды кризиса на фронте слухов о якобы имевшем место освобождении Красной армией городов, расположенных далеко за линией фронта, было рассчитано на то, чтобы сбить с толку и вызвать панику среди немцев и коллаборационистов.
Наиболее часто, что вполне естественно, такие слухи появлялись во время поражения немцев на подступах к Москве в период с декабря 1941 по январь 1942 года. К началу 1942 года появление слухов о тяжелых потерях немцев и их отступлении – при этом даже сообщалось об освобождении Смоленска, Харькова, Киева и Одессы – отмечалось практически во всех занятых немцами регионах[257].
Впоследствии тема «возвращения Красной армии» никогда не исчезала из распространяемых партизанами слухов, и это доставляло массу хлопот немцам, неоднократно отмечавшим, что такие слухи влияют на население настолько сильно, что оно теперь, в отличие от лета 1941 года, стремится помогать партизанам продовольствием и не информирует о них немецким властям. Сообщалось, что в ряде случаев сотрудничавшие с немцами граждане, под влиянием слухов, начинали упаковывать свои вещи и готовиться к бегству, чтобы спастись от ареста[258]. Эта тема, внимание к которой несколько ослабло весной и летом 1942 года, стала вновь усиливаться, когда Красная армия действительно начала одерживать победы. В начале 1944 года один из партизанских источников не без основания утверждал, что «пополняющиеся с каждым днем партизанские отряды успешно открыли второй фронт», заперев немцев между Красной армией и партизанами. Эти распространяемые партизанами слухи, как и другие пропагандистские усилия, оказывались наиболее эффективными как раз тогда, когда были основаны на благоприятных фактах, которые можно было преувеличить в своих интересах, но не в моменты переживаемых Советским Союзом неудач.
Особо следует упомянуть слухи о якобы имевшей место высадке британских войск под Ленинградом для поддержки Красной армии и всесторонней помощи западных союзников советским войскам. Еще одна разновидность слухов совместно с печатной пропагандой была направлена на дискредитацию военных целей Германии и привлечение внимания к жестокому обращению немцев с гражданским населением. Начиная с 1942 года особые усилия прилагались для изображения в самом мрачном свете судьбы тех, кто откликнулся на призывы немцев об отправке на работу в Германию, что иногда сравнивалось со ссылкой в Сибирь при царизме; в других случаях подчеркивалось, что отправляемых на работу в Германию используют в качестве пушечного мяса. В свете этого уничтожение партизанами немецких транспортных средств и коммуникаций объяснялось желанием спасти людей от принудительной отправки в рейх.
И наконец, с помощью распространяемых слухов партизаны стремились удержать отдельные слои населения от сотрудничества с немцами. Например, в появившихся в феврале 1942 года в одном из районов Белоруссии слухах утверждалось, что немцы собираются убить всю молодежь. Когда немцы начинали проводить облавы на смешавшихся с местным населением бывших военнопленных, появлялись слухи, что в случае ареста их или расстреляют, или отправят в Африку. Распространялись, например, слухи о предстоящем уничтожении всех инвалидов, другие слухи предрекали уничтожение всех бывших членов партии – видимо, с тем, чтобы привлечь на свою сторону коллаборационистов, признавших свое членство в партии. На основании приведенных примеров можно предположить, что при распространении слухов партизаны стремились использовать имевшиеся у них сведения или известные населению факты о реально происходивших событиях или слухах о них (такие, например, как убийство евреев и коммунистов) в качестве отправной точки для своих пропагандистских усилий.
Спектр распространяемых партизанами слухов был неограничен. Они старались особо выделить темы, появлявшиеся в печатных материалах, хотя в утверждениях о якобы имевших место зверствах немцев, советских победах и проявлениях партизанами благородства они шли намного дальше, чем могли себе позволить печатные материалы. Партизанская пропаганда стремилась вызвать страх, вселить надежду или привести в замешательство, то есть, по существу, преследовала те же цели, к достижению которых прилагали усилия печатная пропаганда и более целенаправленная устная агитация.
2. «Неправильные» слухи
Определенные категории слухов, в отличие от рассмотренных выше, имели существенное расхождение с официальной линией. Поскольку они не дублировались печатными средствами пропаганды, они вызывают особый интерес; и прежде всего потому, что, не отличаясь способами распространения, они находили отклик и повторялись с поразительной быстротой. Во всех случаях, которым есть документальное подтверждение, такие слухи были призваны стимулировать «неразрывную» связь населения с советским режимом, убедить в том, что советское правительство проводит реформы для удовлетворения чаяний народа, а потому возврат под власть Советов окажется куда меньшим злом, чем жизнь при немецкой оккупации. Хотя принцип «забудем старые обиды» отчасти был отражен в письменных партизанских призывах и основной подход в таких слухах представлял собой простое развитие главных положений об Отечественной войне, слухи в пропаганде «народного фронта» и «национального возрождения» могли объяснять или обещать то, на что не осмеливались печатные средства пропаганды.
Часть этих слухов имела отношение к национальному характеру войны и изменению намерений советского режима. Имея существенные отличия в различных местах, но постоянно повторяясь, отчасти потому, что это соответствовало чаяниям значительной части населения, наиболее весомые заявления сводились к тому, что «советский режим изменился» и что всех после войны ожидает «лучшая жизнь». По всей видимости, одно из самых поразительных заявлений, выразивших словами многое из подразумеваемого другими слухами, было сделано в Брянской области в январе 1943 года: «Советская конституция в результате возникших бунтов отменена. Советского правительства в прежнем его виде больше не существует. Русские солдаты больше не воюют за Советы, а сражаются за Родину и частную собственность. Церковь восстановлена со всеми своими бывшими правами» (цитируется по немецкому донесению).
Партизаны шли еще дальше, – можно предположить, что иногда это делалось по указаниям свыше, а иногда они искренне выражали свои собственные взгляды и чаяния – поскольку они являлись не только проводниками пропаганды, но и сами испытывали на себе влияние идей советского режима. Жадность, с которой такие слухи, ложные или правдивые, воспринимались и передавались, свидетельствует об огромной важности затрагиваемых ими тем. В печати же такие намеки были непозволительны. В какой-то степени эти слухи представляли собой признание того, что ортодоксальный советский и коммунистический подход потерпел провал в привлечении на свою сторону людей, имевших иные стремления. С помощью слухов отчасти рассчитывали предвосхитить такие планируемые немцами перемены, в частности в отношении частной собственности и религии[259].
Многие из таких слухов представляли собой попытку заручиться симпатией не придерживающейся прокоммунистических взглядов части населения. Некоторые распространяемые партизанами слухи можно считать отражением убежденности отдельных партизан в реальности наступления перемен после войны. В разговорах с крестьянами такие партизаны могли пойти значительно дальше санкционированных уступок общественному мнению, иногда даже осуждать Сталина, а иногда изображать его жертвой обстоятельств, «не знавшей о страданиях народа». Признавая допущенные в прошлом ошибки, такие слухи настойчиво утверждали, что советский режим больше не захочет, да просто и не сможет совершать их после войны. Подразумевалось, что народ-победитель добьется того, чтобы его голос был услышан.
Начиная с октября 1941 года в немецких донесениях часто упоминаются слухи, распространение которых приписывалось партизанам или находившимся в городах подпольщикам, о якобы произошедших изменениях в советской экономической системе. Главным образом большинство таких слухов относилось к колхозам. Если одни из них прямо утверждали, что колхозы в Советском Союзе распущены, то другие содержали обещания, что частная собственность будет восстановлена, земля будет распределена, колхозы будут распущены после изгнания немцев с советской территории, а крестьянам больше не придется заниматься коллективной обработкой земли (подразумевается, что им будет позволено выходить из колхозов после войны). Иногда говорилось, что наряду с отменой колхозов будет введена частная торговля и произойдет отказ от суровой трудовой дисциплины.
Несомненно, темы, связанные с реальными и предполагаемыми изменениями в отношении колхозов, оказывали сильное влияние на крестьян в сельских регионах. Изменение настроений населения в связи с появлением таких слухов в Смоленской области отмечалось уже в октябре 1941 года. В то время немцы упорно отказывались идти на какие-либо существенные уступки, даже в своей пропаганде. Поэтому для партизанских слухов существовала плодородная почва. После объявления немцами в феврале 1942 года о проведении аграрной реформы партизанская пропаганда по этому вопросу несколько приутихла, но уже летом того же года возобновилась с новой силой. В тот период обещания партизан часто объединялись с темами, призванными дискредитировать немецкую реформу. Еще в декабре 1941 года действовавшие в тылу группы армий «Центр» партизаны заявляли, что фашисты дают пустые обещания, тогда как советское правительство действительно отдаст землю крестьянам. В феврале 1942 года в том же регионе появились слухи о том, что Сталин приказал распустить колхозы в СССР, а в самой Германии не существует частного землевладения, и крестьяне там лишены права собственности. Немецким крестьянам, утверждалось в слухах, лишь предоставлено право долгосрочной аренды земли. Наряду с обещанием отдать землю крестьянам выдвигался лозунг, сообщения о котором поступали из Брянской области в феврале 1942 года: «Лучше работать лопатой или голыми руками на своей собственной земле, чем на тракторе на чужой земле». Согласно немецкому донесению, такие слухи были призваны укрепить преобладавшее в крестьянской среде желание быть собственниками земли. В течение 1942 года в слухах, направленных на дискредитацию немецкой пропаганды, утверждалось, что немцы якобы отменили колхозы лишь из-за возникших у них на оккупированной территории трудностей, заставивших их проводить политику умиротворения крестьян; на самом же деле колхозная земля впоследствии будет распределена среди немецких поселенцев и землевладельцев. В других случаях утверждалось, что новая немецкая аграрная политика не противоречит взглядам Сталина по этому вопросу, поскольку в не подвергшихся оккупации регионах СССР проводятся аналогичные реформы.
Частое использование партизанами доводов против немецкой аграрной реформы указывает на то, что распространяемые слухи о предполагаемых изменениях в колхозной системе были, главным образом, вызваны стремлением противодействовать немецкой пропаганде. Как только большинству крестьян стало понятно, что немцы не намерены выполнять своих обещаний, активность партизанской пропаганды в этой сфере заметно снизилась. Тем не менее слухи о «роспуске колхозов» следует рассматривать как часть крупномасштабной пропагандистской кампании, призванной обманом заставить сельское население (которое было более враждебно настроено к советскому режиму и потому было более восприимчивым к немецкой пропаганде, чем другие слои населения) поверить в то, что в экономике СССР были проведены глубокие преобразования или такие преобразования будут проведены после победоносного завершения войны.
«Неофициальные» темы появились в распространяемых партизанами слухах уже в октябре 1941 года и присутствовали в них почти до конца 1943 года. Таким образом, они существовали в период относительной слабости Советского Союза, когда режим был готов пойти на уступки, чтобы привлечь на свою сторону колеблющиеся слои населения путем реальных или символических обещаний и смягчением непопулярных законов. Такие слухи, широко распространявшиеся в конце 1941 года, несколько утихли примерно к февралю 1942 года после советских побед и немецкой аграрной реформы, потребовавшей пересмотра подходов партизанской пропаганды; но они начинают появляться и усиливаться вновь в конце лета и осенью того же года. После появления возможности использовать победу под Сталинградом в пропагандистских целях частота распространения таких слухов заметно снизилась. К 1944 году, с восстановлением престижа Красной армии, партизан и связанных с ними советских органов, необходимость в проведении такой пропаганды почти отпала. В конце войны от нее отказались, поскольку появилась возможность противопоставить грядущую победу и обещания лучшей жизни в СССР поражению и позору Германии.
3. Эффективность
Крайне сложно достоверно оценить влияние распространявшихся партизанами слухов на поведение и отношение населения. Более того, как правило, бесполезно пытаться установить источник происхождения и масштаб распространения тех или иных слухов или оценивать их эффективность. Другие средства психологической войны и объективное развитие событий часто вызывали нужную реакцию без помощи партизанских слухов. Тем не менее обращает на себя внимание содержащееся в немецких донесениях единодушное мнение, что слухи представляли собой исключительно эффективное орудие психологической войны. Это подтверждается значительным количеством примеров того, как немцы подвергали суровым наказаниям или даже вешали «распространителей слухов»[260].
Даже сами немцы порой оказывались жертвами партизанских слухов. В январе 1942 года, например, немецкие правительственные круги, ратуя за широкую аграрную реформу, ссылались на якобы произнесенную Сталиным речь, в которой он обещал отменить колхозы; речь эта неоднократно фигурировала в распространявшихся слухах, хотя на самом деле никогда не была произнесена. Летом 1943 года немцы, стремясь объяснить негативные последствия провозглашения частного землевладения, приписывали свой провал слухам о произошедшей до этого раздаче земли партизанами. Сильно преувеличивая действия партизан, слухи тем не менее соответствовали реальным событиям.
Эффективность слухов зависела от многих факторов и различалась по степени оказываемого ими воздействия. Имеющиеся в распоряжении материалы не содержат информации, позволяющей сделать однозначный вывод о восприимчивости различных социальных слоев к пропаганде на основе слухов. Нельзя однозначно утверждать и об эффективности слухов применительно к тому или иному географическому региону. Ясно лишь, что должный эффект слухов отнюдь не был тем сильнее, чем большее количество людей слышало их и передавало дальше, в результате чего они обрастали новыми слухами. Иногда при благоприятных условиях всего одного слуха было достаточно, чтобы вызвать панику, посеять страх или вселить надежду. Кампания по распространению слухов могла рассчитывать на успех, когда объективные условия заставляли в них поверить и когда они использовались в действительно кризисных ситуациях.
Слухи о советских победах не пользовались доверием в 1941 году, пока Красная армия действительно не остановила немцев в конце того же года. В отдельные моменты, когда миф о непобедимости немецкой армии воспринимался с полным доверием, люди оставались глухи к партизанским слухам. Вести о наступлении Красной армии вызвали панику в Невеле и Полоцке, вынудив немцев принять меры для предотвращения массового исхода, в результате чего у них возникли трения с местным населением. Слухи о предстоящей эвакуации из Крыма в сентябре 1943 года заставили коллаборационистов упаковывать чемоданы, и это дало повод для дальнейших слухов. В обоих этих случаях действительно существовавшая кризисная ситуация заставляла верить партизанской пропаганде.
Эффективности распространяемых партизанами слухов во многом способствовала проводимая немцами политика. Не только жестокое обращение и зверства немцев создавали атмосферу, в которой население было готово верить самым невероятным слухам, но и провал немцев в использовании систематической и умелой контрпропаганды делал процесс распространения партизанами слухов практически бесконтрольным. Немцы, например, приняли решение игнорировать партизанские слухи об «обещании Сталина» распустить в будущем колхозы, поскольку в соответствии с доводами управления пропаганды вермахта официальное признание таких слухов помогло бы их более широкому распространению, в частности среди солдат Красной армии. В другом случае предложение командования одной из немецких дивизий о переселении части жителей из Бобруйска в Смоленск с целью продемонстрировать необоснованность партизанских слухов об освобождении Смоленска Красной армией не нашло отклика.
Важным преимуществом партизанских слухов была оперативность, с которой они могли реагировать на возникавшую в том или ином месте ситуацию. Наибольший эффект достигался тогда, когда они помогали вселить надежду на лучшую жизнь после войны. Если доверие к преувеличенным сообщениям о победах Красной армии, после того как они раз за разом оказывались ложными, уменьшалось, то действительно проводимая советским правительством «политика умиротворения» населения заставляла верить партизанским сообщениям о происходящих и предстоящих переменах в СССР. Такой подход свидетельствует о том, что оценка партизанами существовавших в обществе настроений оказалась намного более верной, чем у немцев.
Партизанская психологическая война: выводы
С самого начала советская пропаганда рассчитывала на то, что партизанское движение внесет свой весомый вклад в достижение целей политической и психологической войны. В соответствии с воззрениями и практикой советского руководства пропагандистская деятельность считалась функцией, присущей любой организации. С одной стороны, пропаганда должна была стать дополнительным орудием в борьбе с немцами; с другой, – и это было намного более важным с точки зрения достижения политических целей, – она должна была содействовать сохранению или восстановлению лояльности населения в тылу у немцев. Это являлось первостепенной по важности задачей для партизанского движения и действовавших в тесном сотрудничестве с ним партийных и комсомольских организаций. Бесплодными оказались бы попытки точно оценить относительную важность стоявших перед партизанами политических и пропагандистских задач в сравнении с выполнявшимися ими военными и экономическими функциями, но такие задачи, несомненно, оставались крайне важными до самого конца.
Учитывая сложный и эффективный механизм советского контроля за партизанским движением, вряд ли стоит удивляться тому, что выбор и использование методов, средств и тематики психологической войны происходил в строгом соответствии с официальными советскими правилами. Хотя существовали примеры, когда отдельные партизаны или командиры занимались пропагандой по своей собственной инициативе, отклоняясь от официальной линии, проводимые партизанами операции психологической войны, как правило, никогда не выходили за рамки, предписанные им с советской стороны. В этом смысле советский контроль отчасти снижал гибкость пропаганды. В целом вариативность официальной партизанской пропаганды была относительно небольшой, и почти не наблюдалось стихийности в использовании новой или «недозволенной» тематики.
Однако это стремление к «жесткости» удавалось компенсировать той гибкостью, с какой официальные органы умели приспосабливать пропагандистские лозунги и темы к тем специфическим условиям войны, в которых действовали партизаны. Наиболее ярко это можно проиллюстрировать на примере политики «уступок», к которой прибегли после первых недель войны (в течение этого времени сохранялось использование довоенных схем ведения пропаганды). Начиная с конца лета 1941 года и почти до конца оккупации партизанская пропаганда отказывалась от коммунистической, идеологической и классовой риторики и уделяла особое внимание патриотическим лозунгам и призывам к созданию Народного фронта. В этом отношении партизанская пропаганда была полностью созвучна с советской пропагандой в тылу. Существенные различия между этими двумя разновидностями пропаганды кратко можно охарактеризовать следующим образом:
1. Партизанская пропаганда, вести которую приходилось в более опасных условиях, могла заходить дальше, чем советская пропаганда в тылу; например, в обещаниях удовлетворить чаяния народа в столь важной сфере, как сельское хозяйство.
2. Перед лицом немецкой пропаганды партизанская пропаганда не могла позволить себе игнорировать предпринимаемые противником шаги; в частности, хотя обращенная к населению тыла советская пропаганда никогда не предпринимала ответных мер в отношении широко рекламируемого немецкой пропагандой движения Власова, партизанская пропаганда была вынуждена уделять большее внимание этой проблеме.
3. Вместе с тем ограничения в политике «уступок» были четко определены. Даже в пропагандистских целях не разрешалось использовать лозунги и темы, затрагивавшие допущенные в прошлом ошибки или содержавшие критику в адрес советского руководства. Лишь в устной пропаганде делались заявления (иногда с официального разрешения, но чаще, несомненно, без него) о том, что советский режим представляет собой меньшее из двух зол; что нападение Германии требует забыть о внутренних разногласиях перед лицом более страшного внешнего врага; что правительство в Москве со временем исправит все ошибки.
Таким образом, сама политика уступок со всеми присущими ей ограничениями определялась советским пониманием степени уменьшения лояльности к режиму простого народа в момент кризиса, что стало особенно заметно в начальный период войны. По существу, советский ответ на определенные усилия немецкой пропаганды, в частности в таких областях, как сельское хозяйство, религия и национальная политика, являлся мерой, обусловленной оценкой Москвы степени уменьшения лояльности населения.
Еще одним отражением восприятия советским руководством и партизанским командованием возможности утраты поддержки населения является быстрый отказ от первоначально принятой в 1941 году направленности пропаганды, подчеркивавшей крайнюю опасность, грозящую Родине. Направленность партизанской пропаганды была изменена, и в качестве основного аргумента стал использоваться крайне преждевременный и сильно преувеличенный довод: «Мы сильнее, и потому мы победим».
С определенными изменениями данная аргументация в разумном сочетании с политикой «уступок» продолжала присутствовать в партизанской пропаганде до 1943–1944 годов. Лишь в последние месяцы оккупации, когда советская мощь возросла и получила объективное признание, пропаганда отказалась от ряда «уступок», хотя некоторые (такие, например, как религиозная терпимость) сохранились и продолжали использоваться даже в послевоенный период.
Другой основной линией советской пропаганды являлось «разоблачение» целей и практических действий немцев. Сначала основной упор делался на колониальных замыслах нацистов; позже, когда население на личном опыте смогло убедиться, как на самом деле ведут себя немцы, партизаны получили возможность использовать в своей пропаганде массу примеров жестокого обращения и зверств фашистов. Парадоксально, но вначале именно эту линию для усиления своего влияния партизаны использовали меньше всего. Хотя зверства немцев стали основной причиной изменений в настроениях населения и вписывались в рамки советской и партизанской пропаганды, степень проявляемой ими жестокости и ее повсеместное проявление оказались полной неожиданностью даже для партизанских пропагандистов.
Действительно, при оценке эффективности партизанской пропаганды эти действия немцев должны считаться решающими. В первые месяцы в партизанских листовках присутствовало много сознательной лжи, в частности, преувеличивались потери немцев и даже их зверства. Но впоследствии необходимость лгать отпадала, поскольку своими действиями немцы предоставляли партизанской пропаганде огромный фактический материал. Тем самым в сознании населения укреплялось мнение, что расхождений между пропагандой и реальностью у партизан было значительно меньше, чем у немцев; даже если такие расхождения в действиях партизан и существовали, они не поддавались проверке, поскольку представляли собой либо обещания будущих благодеяний, либо сообщения о событиях, происходивших за пределами оккупированных территорий.
Вместе с тем партизаны имели возможность подчеркнуть правоту своих заявлений и предсказаний путем выполнения своих угроз. Страх перед партизанами (и перед немцами) эффективнее всего действовал при принуждении к повиновению и оказанию помощи; помимо этого, предпринимаемые меры по запугиванию усиливали впечатление о мощи партизан. По сравнению с террором немцев партизанский террор оказывал менее пагубное влияние на состояние общественного сознания, поскольку партизанское командование отличалось большей избирательностью в его использовании. Для него он являлся не столько целью, сколько средством. Его применение, пусть он и отличался крайней жестокостью, не помешало партизанскому командованию осознать – чего не произошло с немцами, – что добиться успеха можно лишь при широкой поддержке населения, заручиться которой можно путем разумного сочетания силы с уступками, подкрепленными действиями.
После угроз требовались более позитивные стимулы для сохранения лояльности населения, когда партизаны, например, покидали деревню после своего «посещения» (или рейда). Поэтому партизанская, как и советская, пропаганда сочетала угрозы с обещаниями. Но принцип кнута и пряника, если сравнивать с подходами советских листовок, обращенных к населению тыла, использовался партизанами не только не столь изощренно, но и к угрозам применения силы они прибегали даже чаще, чем к «искушениям», – подход, обусловленный, по всей видимости, самой природой партизанского существования и характером партизанских действий. Вместе с тем призывы партизан к сражавшимся на стороне немцев бывшим советским военнослужащим, пусть это и делалось по принятому высшим советским руководством решению, демонстрировали способность партизан пользоваться рассчитанными на «искушение» приемами, когда это считалось необходимым.
С учетом сложившейся в первые месяцы войны ситуации, когда большая часть населения на оккупированной немцами территории еще твердо не примкнула ни к той, ни к другой стороне, задачами партизан было: 1) удержать людей от сотрудничества с противником и 2) привлечь на свою сторону занимавших нейтральную или выжидательную позицию и тех, кто искал «третий путь». При прочих равных условиях более сильной стороне была гарантирована поддержка населения; поэтому, как только партизаны стали представлять собой реальную силу и продолжали увеличивать свое влияние, превосходство оказалось на их стороне. Кроме того, они обладали тем очевидным преимуществом, что являлись представителями коренного населения, говорили на родном языке, а иногда даже были лично знакомы с местными жителями. И наконец, пережитое в период оккупации было более свежо и оставляло более глубокий след в памяти населения, чем расплывчатые и отдаленные воспоминания о довоенных «ошибках» советского режима; влияние, оказанное на население поведением и обращением с ним немцев, затмило скрытые антисоветские тенденции, ослабевавшие под воздействием советской и партизанской пропаганды «уступок».
Оценивать степень влияния партизанской пропаганды трудно и рискованно. Не приходится сомневаться, что даже при отсутствии партизан возникли бы сильные антигерманские настроения, например на большей части Украины. При всем том возраставшая поддержка населением партизан явилась скорее следствием, а не причиной антигерманских настроений. Подобным же образом, там, где действия немцев не способствовали усилению просоветских настроений (например, на Кавказе), население в значительно меньшей степени оказывало поддержку партизанам. Однако нельзя отрицать, что в районах действий партизан партизанская пропаганда во многом предопределяла лояльность поведения гражданского населения. Прежде всего, само присутствие и действия партизан подрывали попытки немцев по «умиротворению» и ослабляли веру в победу Германии; они лишний раз напоминали о постоянном присутствии «бдительного ока Большого Брата»; помимо проводимых военных операций, держали в постоянном напряжении и немцев, и коллаборационистов и помогали привлечь на сторону партизан сельское население. На осведомленность советского руководства в данном вопросе указывают ряд порученных в 1942–1943 годах различным «кочующим» отрядам заданий, которые, несомненно, оказывали весьма существенное психологическое воздействие на местное население.
В регионах, где оставались партизаны, их присутствие давало возможность тем, кто решил сражаться против немцев, воплотить свою ненависть, чувство долга или мести в реальные действия. Если в общей совокупности факторов, влиявших на отчуждение населения (или, во всяком случае, большей его части) от немцев, действия партизан играли лишь второстепенную роль, само их существование помогало сделать выбор и направить свои действия в нужное русло тем, кто принял решение. В таком свете общее психологическое воздействие партизанского движения, как такового, на население оккупированных территорий следует рассматривать как значительно более важное, чем особые пропагандистские приемы, средства и тематика, используемые партизанами. Они просто помогали путем простых и эффективных лозунгов превратить негативное отношение к немцам в патриотизм, а праведный гнев в священную войну. Но в силу постоянного пичканья идеологией советскому населению столь сильно приелась пропаганда и оно было столь невосприимчиво к печатному слову, что средства партизанской пропаганды оказывали куда меньшее влияние, чем само их существование и их умение воплотить свои заявления в реальные дела. В целом усилия партизанской пропаганды были важны, ибо с непреднамеренной «помощью» немцев они восстанавливали лояльность населения к советскому режиму.