Елена Михайловна Ширман (она иногда печаталась под псевдонимами Ирина Горина, Алена Краснощекова и др.) родилась 3 февраля 1908 года в Ростове-на-Дону. Ее отец — штурман, плавал на Азовском и Черном морях, впоследствии стал служащим. Мать учительствовала, после Октябрьской революции окончила Археологический институт и работала в музеях.
Елена с детства сочиняла стихи, увлекалась рисованием, занималась спортом, была пионеркой одного из первых ростовских отрядов в 20-е годы, училась в школе, потом в библиотечном техникуме. В 1933 году окончила литературный факультет Ростовского пединститута, работала в библиотеке, вела культпросветработу на селе, была учетчицей в бригаде трактористов. 1937–1941 годы — учеба в Литературном институте им. Горького (творческий семинар И. Сельвинского). Одновременно с учебой Е. Ширман сотрудничала в различных ростовских редакциях, руководила литературной группой при газете «Ленинские внучата», была литературным консультантом газеты «Пионерская правда».
Печаталась с 1924 года. Вначале в ростовских, а потом и в московских изданиях («Октябрь», «Смена» и др). Много занималась собиранием и обработкой фольклора.
С начала Великой Отечественной войны Елена Ширман — редактор выходившей в Ростове агитгазеты «Прямой наводкой», где печатались многие ее боевые сатирические стихотворения. Писала агитационные листовки и открытки. В 1942 году издан стихотворный сборник Е. Ширман «Бойцу Н-ской части».
В июле 1942 года в составе выездной редакции ростовской газеты «Молот» Елена Ширман выехала в один из районов области. В станице Ремонтной была схвачена гитлеровцами со всеми материалами редакции и героически погибла.
512. ВЕТЕР
Ветер, ветер, ну что ты наделал?
Ты, должно быть, сошел с ума!
Это из-за тебя, оголтелый,
У меня не волосы, а кутерьма.
Ведь и так на других не похожа,
Как дикарка, хожу меж людей.
Ты ж сильнее еще растревожил,
Потянул на просторы сильней.
Не могу я ходить по дорожкам,
Жажду дебрей и троп косых.
Потому меня любят кошки
И ненавидят псы.
Люди города! Как вы жалки,
Каменных стен рабы!
Вы лишь знаете, как кричат галки
Да чирикают воробьи.
Плюнуть хочется мне в эти морды,
В пудре, в красках, в духах «Лориган»!
Мне бы шкуру носить на бедрах,
В небо метать бумеранг.
Эх, какою свистящею плетью
Разогнала бы я эту гниль!
Это ты, сумасшедший ветер,
Растрепал меня и раскрутил…
Ты мне голову сделал такую,
Что не волосы, а кутерьма.
И теперь расчесать не могу я,
Чтоб свой гребень не поломать…
513. ЖИТЬ!(Из поэмы «Невозможно»)
Разве можно, взъерошенной, мне истлеть,
Неуемное тело бревном уложить?
Если все мои двадцать корявых лет,
Как густые деревья, гудят — жить!
Если каждая прядь на моей башке
К солнцу по-своему тянется,
Если каждая жилка бежит по руке
Неповторимым танцем!
Жить! Изорваться ветрами в клочки,
Жаркими листьями наземь сыпаться,
Только бы чуять артерий толчки,
Гнуться от боли, от ярости дыбиться.
514. КОШКА
Жизнь, как большая красивая кошка,
Вкрадчивой поступью влезла ко мне.
Кошке бы надо сливок немножко,
Кошке бы шерсть приласкать на спине…
Кошка мурлычет. Подогнуты лапки.
Узкою щелью сквозит изумруд.
Кошка устала. Ей скучно и зябко,
Ей отвратительны холод и труд.
Милое дело — лежать и мурлыкать,
Усом изящным слегка вертя.
Милая кошка! Послушайте, вы-ка,
А не убраться ли вам к чертям?
Я вас любила пушистым котенком,
Диким, пружинным и шухарным.
С вами мы бегали наперегонки
По косогорам нашей страны.
Вы научили меня не бояться
Тяжеловесных и глупых псов,
Вы научили шипеть и кусаться
В ответ на претензии разных «усов».
За это спасибо. Но нынче другое:
Вам захотелось жирок нагулять.
Мне же всего ненавистней в покое
Сыто мурлыкать, зрачками шаля.
Знаете что? Так и быть, примирюсь я —
Шерстку хольте на крышах других.
Но только не здесь, дорогая Маруся,
Не на расстоянии моей руки!
Иначе возьму вас за нежное ушко,
Розовое, как греза первой любви.
О, сытая сволочь с богатой опушкой,
Иди, дармоедка, хоть крыс лови!
515. СКУЛЬПТОР
Перед тобой громада мокрой глины,
Сырая плоть встревоженных болот.
А день так мал, а ночи слишком длинны,
И отдых так мучителен.
И вот —
Встают из хаоса нагие спины,
Пудовых плеч внезапный поворот,
Безмолвный бой взъяренных исполинов
И смертной болью искаженный рот.
Но ты не рад. Тебе покоя нет
От созданных побоищ и побед,
От рук и скул, от воплей и рыданья.
Из тьмы веков воинствующий бред
И выношен, и вынесен на свет.
И пахнет мокрой глиной мирозданье.
516. ДИСКОБОЛ
Наследье веков повелело,
Чтоб вынес и выхолил ты
В Элладе точеное тело
Из мрамора и быстроты.
Не знает ни злобы, ни боли
Лепной, неулыбчивый рот.
И каменных плеч дискобола
Стремительный поворот
Пластичным, певучим движеньем
Кидается в пустоту
За линией статных коленей,
Приподнятых на лету.
Смотрю:
красота на разгоне!
И вдруг свирепею:
тоска
Такая, что стынут ладони
И хочется — до костяка
Разъять это слитное тело
Из камня и нервных узлов,
Чтоб дрогнуло и захрустело,
Чтоб длительно, вязко и зло —
Сквозь мускулов мощь и усталость,
Навылет и нараспев —
Гудело и прорастало
Веками зажатое жало,
От боли окоченев.
Чтоб книзу, и
навкось,
и прямо —
Элладу переборов —
Хлестала и пачкала мрамор
Живая
животная
кровь!
517. НЕЗРЯЧЕМУ
Г.К.
Ты глядишь непонятным взором,
Полным муки и напряжения,
У тебя глаза как озера,
Но — незрячие от рождения.
Ты на ощупь в толпе шагаешь,
Ты не видишь меня, любимый,
Ты глядишь — и не замечаешь,
И упорно проходишь мимо.
Как мучительно жить не видя,
Беспросветно бродить во мраке,—
Тебя все норовят обидеть —
Камни, женщины и собаки.
Подойти бы к тебе как к другу,
Провести ладонью по векам,
Взять бы ласково твою руку,
Повести по лесам и рекам.
Ты б увидел, как гнется стебель,
Как высокое солнце светит,
Как стрижи пролетают в небе
И как радостно жить на свете.
Ты б увидел…
Но нет — не сыщешь
Ты меня средь людей, родимый.
Ты глядишь на меня — и не видишь,
И упорно проходишь мимо.
518. ПУТЬ СКВОЗЬ СОСНЫ
Я думать о тебе люблю,
Когда роса на листьях рдеет,
Закат сквозь сосны холодеет
И невесомый, как идея,
Туман над речкою седеет.
Я думать о тебе люблю,
Когда пьяней, чем запах винный,
То вдруг отрывистый, то длинный,
И сладострастный, и невинный,
Раздастся посвист соловьиный.
Я думать о тебе люблю.
Ручей, ропща, во мрак струится.
И мост. И ночь. И голос птицы.
И я иду. И путь мой мнится
Письмом на двадцати страницах.
Я думать о тебе люблю.
519. НАД ПРОПАСТЬЮ(Вступление к поэме)
Пусть будет, как будет.
Стоят надо мною горы,
Высокие, как мечты.
Лежат подо мной Дигоры,
Невидимые почти.
«Пусть будет, как будет…» — прощаясь,
Сказал ты. И скрылся. И вот,
К словам твоим возвращаясь,
Гляжу с непривычных высот.
Пусть будет, как будет… От века
Шаманы, жрецы и попы
Внедряли в умы человека
Покорность веленьям судьбы.
Пусть будет, как будет… Ведь лучшей
Вселенной под звездами нет.
И лермонтовский поручик
Подносит к виску пистолет.
Пусть будет, как будет… Разумно
Всё сущее на земле.
И Гегель, не зная Шумана,
О прусском поет короле.
Но семя чревато ростом.
И в страхе и муке глядит
На черные язвы Панглоса
Колеблющийся Кандид.
И толпы людей взъяренных,
Земли трудовой костяк,
Швыряют в лицо законам
Разгневанное: «Не так!»
И ныне в стране, распахнутой
От синих до бурых гор,
Умы и поля распаханы
Всем судьбам наперекор.
И я, спотыкаясь в пене
Недоброй, гнедой Лабы,
Бреду вперерез теченью
Лукавой своей судьбы.
Пусть ноги скользят и берег
Не близок, но я не ропщу.
Я слишком судьбе не верю,
Я многого слишком хочу.
Хочу, чтоб тебя не обуглил
Пожар бытовых стихий,
Чтоб вечно — светлый и смуглый —
Читал мне свои стихи.
Чтоб вечно рассветное небо
В твоих зеленело глазах,
Чтоб места в душе твоей не было
Понятиям «ложь» и «страх».
Чтоб в Перу, Пальмире и Польше
(Любую страну назови!)
Рождалось людей побольше
Моей и твоей крови.
Чтоб сбросили дряхлую ветошь
Привычек, приличий, примет,
Чтоб встали, мечтою согреты,
Под знамя высоких побед
И сделали нашу планету
Прекраснейшей из планет.
………………………
Стоят надо мной вершины,
Доступные, как мечты.
Лежат подо мной стремнины
Нетроганой красоты.
И, к камню прижавшись грудью,
Над пропастью я кричу:
«Пусть будет не так, как будет!
Пусть будет, как я хочу!»
520. ПРОВОДЫ
Я буду слушать, как ты спишь. А утром
Пораньше встану, чаю вскипячу,
Сухие веки второпях напудрю
И к вороту петлицы примечу.
Ты будешь, как всегда: меня шутливо
«Несносной хлопотуньей» обзовешь,
Попросишь спичку. И неторопливо
Газету над стаканом развернешь.
И час придет. Я встану, холодея,
Скажу: «Фуфайку не забудь смотри».
Ты тщательно поправишь портупею
И выпрямишься. И пойдешь к двери.
И обернешься, может быть. И разом
Ко мне рванешься, за руки возьмешь.
К виску прильнешь разгоряченным глазом.
И ничего не скажешь. И уйдешь.
И если выбегу и задержусь в парадном,
Не оборачивайся, милый, уходи.
Ты будешь биться так же беспощадно,
Как бьется сердце у меня в груди.
Ты будешь биться за Москву, за звезды,
За нынешних и будущих детей.
Не оборачивайся. Слишком поздно.
И слез не видно на щеке моей.
521. ПОБУДКА
В шесть еще не светает. Окно
Темнотою лесною полно.
Мир спокойствием напоен,
И так сладостен утренний сон,
Но я знаю, что в этот час
Там, в Полтаве, побудка у вас
И горнист, как ты говорил,
«Зачинает зарю до зари».
Ты встаешь, как пружина тугой,
Ты бежишь и становишься в строй,
И я вижу — равняется взвод,—
Головы твоей поворот.
Стынет темная полоса.
Чуть: поблескивают пояса.
Молодых чапаевцев строй
Нерушимой стоит стеной.
И я тоже встаю, как ты,
Без волненья и суеты,
И колодезная вода
Обжигает иглами льда.
Выхожу в полутьме на крыльцо,
Иней падает на лицо,
И высокая, как всегда,
Улыбается мне звезда.
Может быть, в этот миг и ты
Замечаешь огонь звезды…
Но устав строевой не прост,
И, пожалуй, тебе не до звезд.
Впрочем, нет: у тебя всегда
Пламенеет на шлеме звезда.
Я бегу через темный бор,
Выбегаю на косогор,
Под ногою скрипят снега,
И немного скользит нога.
И мне кажется — в этом лесу
Я депешу тебе несу,
И мне верится — в этот миг
Ты услышишь условный крик.
Как бы ни был мой путь далек,
Я доставлю депешу в срок.
Ведь земля под нами одна
(Ничего, что она холодна),
Ведь над нами небо одно
(Ничего, что оно темно).
Скоро встанет рассвет голубой
Над тобою и надо мной.
Мы с тобою в одном строю,
Нам сражаться в одном бою,
И равняемся мы на ходу
На одну и ту же звезду.
Значит, незачем мне тужить,
Значит, стоит дышать и жить.
……………………………
Я бегу по замерзшей тропе
С теплой думою о тебе.
522. НЕНАЙДЕННОМУ АДРЕСАТУ
Писать тебе. Писать всю ночь. И знать,
Что голос мой тебе не очень нужен,
Что день твой мал и до минут загружен
И некогда тебе стихи мои читать.
И все-таки писать. И думать — вероятно,
Ты переехал, ты уже не там,
И дом не тот, и улица не та,
И мой конверт ко мне придет обратно,
И буду почерк свой в тоске не узнавать,
И, запинаясь, ставить знаки препинанья,
И буквы обводить, и плакать от сознанья,
Что не найду тебя.
И все-таки опять
Весь день, всю ночь — пускай бесцельно это —
Я не могу с тобой не говорить,
Как не могу не думать и не жить,
Как не могу не ожидать ответа
Всегда, всю жизнь, не в силах променять
Ни на какие сытые забавы
Голодное, но радостное право
Мечтать, надеяться и безнадежно ждать.
Истлеет лист. Умрут слова и даты.
Но звезды, замыслы и бытие само
Останутся, как вечное письмо
Тебе, ненайденному адресату.
523. ПРИЕЗД
Состав, задыхаясь, под арку влетит,
Навстречу рванутся и окна, и гомон,
И холод, и хохот. И кто-то навзрыд
Заплачет. И всё это будет знакомо,
Как в детстве, в горячке.
Ведь так на роду
Написано мне по старинной примете —
И то, что тебя я опять не найду,
И то, что меня ты опять не встретишь.
И лица. И спины. И яркий перрон.
И кто-то толкает меня. Громогласен
Гудок паровозный. И это не сон,
Что нету тебя. И приезд мой напрасен.
Клубясь и вращаясь, прокатит вокзал,
Сверкание залов и темь коридоров.
И площадь пуста. И фонарь, как запал,
Мигнет, поджигая покинутый город.
И площадь взлетит, как граната, гремя,
И хлынут осколки разорванных улиц.
…Кто-то с панели поднимет меня
И спросит заботливо:
«Вы не споткнулись?»
524. ДЕТЯМ
Всё резче графика у глаз,
Всё гуще проседи мазня,
А дочь моя не родилась,
И нету сына у меня.
И голос нежности моей
Жужжит томительно и зло,
Как шмель в оконное стекло
В июльской духоте ночей.
И в темноте, проснувшись вдруг,
Всей грудью чувствовать — вот тут —
Затылка невесомый пух
И детских пальцев теплоту…
А утром — настежь! — окна в сад!
И слушать в гомоне ветвей
Невыдуманных мной детей
Всамделишные голоса.
525. ПОЭЗИЯ(Из цикла «Стихи о завтрашних стихах»)
Пусть я стою, как прачка над лоханью,
В пару, в поту до первых петухов.
Я слышу близкое и страстное дыханье
Еще не напечатанных стихов.
Поэзия — везде. Она торчит углами
В цехах, в блокнотах, на клочках газет —
Немеркнущее сдержанное пламя,
Готовое рвануться и зажечь,
Как молния, разящая до грома.
Я верю силе трудовой руки,
Что запретит декретом Совнаркома
Писать о родине бездарные стихи.
526. Я ЖИВУ
Я живу без тебя,
В неуютной квартире,
Среди шумных соседей и облупленных стен,
Я одна в этом плохо проветренном мире.
Это быт. Это дом. А похоже на плен.
Я взбираюсь под утро на подоконник,
Прижимаюсь к стеклу и царапаю мел.
Я старею — от слез, от свирепых бессонниц,
От неконченых писем, стихов и новелл.
Это трудно. Но всё это — только снится.
Мир совсем не такой, если снять мишуру,
Если вспомнить пронзенные солнцем ресницы.
Ты со мной. Ты во мне. Я с тобой говорю.
Ты меня не ругаешь за отсутствие пудры,
За немодное платье, за мечты о тебе…
Ты меня понимаешь, спокойный и мудрый
(Не такой, как в Полтаве, а как был на Лабе),
Улыбаются умные, добрые губы,
Светло-русая прядь закрывает висок.
Я тебя называю: «Аэро, любый…»
Ты меня — полушепотом: «Еленок…»
И становится мир и просторным и светлым.
Ты мне волосы гладишь. Не во сне. Наяву.
Мы стоим над обрывом. От холодного ветра
Ты меня защищаешь.
Потому я живу.
527. ПОДАРОК
Человек…
Беспредельно влюбленный
В далекие горизонты…
В туманные ночи и свежие утра,
В росистые травы и нежные цветы,
Во все моря света и облака,
В молнии, громы и горячие споры,
В стихи и краски всех радуг,
В хорошие книги и в свою работу…
Дарю тебе весь этот мир:
Кипенье смрадное асфальта,
Ручьев бегущее контральто
И в небе ласточек пунктир.
И тучи цвета молока,
И трепетание мембраны,
И шеи динозавров — краны,
Взнесенные под облака.
В акациях прозрачных сквер,
Овал младенческих коленей,
И напечатанные тени
На желто-розовом песке.
И корректуры первых книг,
И первые раскаты грома,
И первородный женский крик
Из окон ближнего роддома…
Бери его! Он твой — весь мир!
Клубок из боли и блаженства.
Но будь к нему непримирим —
Владей, корчуй и совершенствуй!
528. ПИСЬМО ДЕВУШКИ-ДОНОРА
Прости, не знаю, как тебя зовут,
Мой друг далекий, раненый боец.
Пишу тебе от множества сердец,
Что в лад с тобою бьются и живут.
Ты видишь?
Вся огромная страна
Склонилась, как заботливая мать;
Чтобы тебя от смерти отстоять,
Ни днем, ни ночью не уснет она.
Ты слышишь?
Весь бесчисленный народ
Единой грудью за тебя встает,
Чтоб сделать наши нивы и луга
Могилой для проклятого врага…
Мой друг далекий,
ты меня прости,
Коль нужных слов я не смогла найти, —
Ты кровь пролил за родину в бою…
Мой кровный брат,
прими же кровь мою!
529. ДВА ПИСЬМА
Оно должно меня найти…
Быть может, после долгих странствий
Меж полевых почтовых станций,
Не раз теряясь по пути, —
Оно должно меня найти…
……………………………
Оно совсем не будет нежным,
В нем будет очень мало слов:
«Я жив, как видишь, и здоров,
Тружусь на линии прилежно.
Моя „эрэрушка“ со мной,
Она мне служит безотказно…
Прости, письмо мое бессвязно,
Хотя писал его связной».
Я напишу тебе ответ,
И он совсем не будет нежным:
«Живу. Работаю прилежно,
А времени для грусти нет.
Моя уверенность со мной,
Она мне служит безотказно.
Прости, письмо мое бессвязно.
Вернись с победою домой!..»
……………………………
Оно должно тебя найти
Меж полевых почтовых станций.
Быть может, после долгих странствий,
Не раз теряясь по пути, —
Оно должно тебя найти…
530. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Жди меня, и я вернусь,
Только очень жди…
Это будет, я знаю…
Нескоро, быть может, —
Ты войдешь бородатый,
сутулый,
иной.
Твои добрые губы станут суше и строже,
Опаленные временем и войной.
Но улыбка останется.
Так иль иначе,
Я пойму — это ты.
Не в стихах, не во сне.
Я рванусь,
подбегу.
И наверно, заплачу,
Как когда-то, уткнувшись в сырую шинель…
Ты поднимешь мне голову.
Скажешь: «Здравствуй…»
Непривычной рукой по щеке проведешь.
Я ослепну от слез,
от ресниц и от счастья.
Это будет нескоро.
Но ты — придешь.
531. ПОСЛЕДНИЕ СТИХИ
Эти стихи, наверно, последние.
Человек имеет право перед смертью высказаться.
Поэтому мне ничего больше не совестно.
Я всю жизнь пыталась быть мужественной,
Я хотела быть достойной твоей доброй улыбки
Или хотя бы твоей доброй памяти.
Но мне это всегда удавалось плохо,
С каждым днем удается всё хуже,
А теперь, наверно, уже никогда не удастся.
Вся наша многолетняя переписка
И нечастые скудные встречи —
Напрасная и болезненная попытка
Перепрыгнуть законы пространства и времени.
Ты это понял прочнее и раньше, чем я.
Потому твои письма, после полтавской встречи,
Стали конкретными и объективными,
как речь докладчика,
Любознательными, как викторина,
Равнодушными, как трамвайная вежливость.
Это совсем не твои письма.
Ты их пишешь, себя насилуя,
Потому они меня больше не радуют,
Они сплющивают меня, как молоток шляпку гвоздя,
И бессонница оглушает меня, как землетрясение.
…Ты требуешь от меня благоразумия,
Социально значимых стихов и веселых писем,
Но я не умею, не получается…
(Вот пишу эти строки и вижу,
Как твои добрые губы искажает недобрая
«антиулыбка»,
И сердце мое останавливается заранее.)
Но я только то, что я есть, —
не больше, не меньше:
Одинокая, усталая женщина тридцати лет,
С косматыми волосами, тронутыми сединой,
С тяжелым взглядом и тяжелой походкой,
С широкими скулами и обветренной кожей,
С резким голосом и неловкими манерами,
Одетая в жесткое коричневое платье,
Не умеющая гримироваться и нравиться.
И пусть мои стихи нелепы, как моя одежда,
Бездарны, как моя жизнь,
как всё чересчур прямое и честное,
Но я то, что я есть.
И я говорю, что думаю:
Человек не может жить, не имея завтрашней радости,
Человек не может жить, перестав надеяться,
Перестав мечтать, хотя бы о несбыточном.
Поэтому я нарушаю все запрещения
И говорю то, что мне хочется,
Что меня наполняет болью и радостью,
Что мне мешает спать и умереть.
…Весной у меня в стакане стояли цветы земляники,
Лепестки у них белые
с бледно-лиловыми жилками,
Трогательно выгнутые, как твои веки.
И я их нечаянно назвала твоим именем.
Всё красивое на земле
мне хочется называть твоим именем:
Все цветы, все травы,
все тонкие ветки на фоне неба,
Все зори и все облака
с розовато-желтой каймою —
Они все на тебя похожи.
Я удивляюсь, как люди не замечают твоей красоты,
Как спокойно выдерживают твое рукопожатье,
Ведь руки твои — конденсаторы счастья,
Они излучают тепло на тысячи метров,
Они могут растопить арктический айсберг,
Но мне отказано даже в сотой калории,
Мне выдаются плоские буквы в бурых конвертах,
Нормированные и обезжиренные, как консервы,
Ничего не излучающие и ничем не пахнущие.
(Я то, что я есть, и я говорю, что мне хочется.)
…Как в объемном кино,
ты сходишь ко мне с экрана,
Ты идешь по залу, живой и светящийся,
Ты проходишь сквозь меня как сновидение,
И я не слышу твоего дыхания.
…Твое тело должно быть подобно музыке,
Которую не успел написать Бетховен,
Я хотела бы день и ночь осязать эту музыку,
Захлебнуться ею, как морским прибоем.
(Эти стихи последние,
и мне ничего больше не совестно.)
Я завещаю девушке, которая будет любить тебя:
Пусть целует каждую твою ресницу в отдельности,
Пусть не забудет ямочку за твоим ухом,
Пусть пальцы ее будут нежными, как мои мысли.
(Я то, что я есть, и это не то, что нужно.)
…Я могла бы пройти босиком до Белграда,
И снег бы дымился под моими подошвами,
И мне навстречу летели бы ласточки,
Но граница закрыта, как твое сердце,
Как твоя шинель, застегнутая на все пуговицы.
И меня не пропустят.
Спокойно и вежливо
Меня попросят вернуться обратно.
А если буду, как прежде, идти напролом,
Белоголовый часовой
поднимет винтовку,
И я не услышу выстрела —
Меня кто-то как бы негромко окликнет,
И я увижу твою голубую улыбку совсем близко,
И ты — впервые — меня поцелуешь в губы.
Но конца поцелуя я уже не почувствую.