Алексей Алексеевич Лебедев родился 1 августа 1912 года в Суздале. Отец — юрист по образованию, мать — учительница. Детство провел в Костроме. В 1927 году семья Лебедевых переехала в Иваново. После окончания средней школы А. Лебедев некоторое время работал подручным слесаря-водопроводчика. С детстве мечтая о море, он поехал на Север, три года плавал на судах Севрыбтреста и торгового флота. Вернувшись в Иваново, работал и одновременно учился в индустриальном техникуме, на строительном отделении. В 1933 году по комсомольской путевке ушел служить на флот. Был радистом, подводником. Срочную, а затем сверхсрочную службу проходил в Кронштадте.
С 1936 по 1940 год А. Лебедев учился в Высшем военно-морском училище имени М. В. Фрунзе (Ленинград). После окончания училища был назначен штурманом подводной лодки.
Первое стихотворение Лебедева было опубликовано в 1933 году в журнале «Звено» (Иваново), а с 1934 года он систематически печатался в газете «Красный Балтийский флот» (Ленинград), с 1938 г. активно сотрудничал в журнале «Краснофлотец», в других периодических изданиях. В 1939 году выходит первая книга стихов поэта — «Кронштадт». В этом же году А. А. Лебедев был принят в Союз писателей. В 1940 году появляется вторая книга — «Лирика моря».
С первых дней Великой Отечественной войны Лебедев — на боевых кораблях Балтики. В ноябре 1941 года подводная лодка Л-2, на которой поэт служил штурманом, наскочила на мину при выполнении боевого задания в Финском заливе. Весь экипаж лодки погиб.
186. Осень на флоте
Шумит над Кронштадтом балтийская осень,
Созревшие падают в воду каштаны.
Булыжник дождями и ветром исхлестан,
А с норда и веста летят ураганы.
И небо дымится — от взрывов прибоя,
Идущего минной атакой на молы,
И дно якоря покидают морское.
Эскадры идут в напряженный, тяжелый
Маневренный рейс, и колышется воздух
Осенних ночей над водой и гранитом,
Наполненный гулом стальных бомбовозов,
Сияньем прожекторов, ревом зениток.
Пред нами волна, непогода и запад,
За нами — страна пятилетнего плана.
Буруны взлетают и рвутся, как залпы,
Ведут корабли в темноту капитаны.
На теплой земле под Москвой, за Москвою
Ребят провожают друзья на вокзалы,
И пески взлетают над желтой травою,
Как вымпел балтийский, от осени алый.
Ребята вступают на борт «Аммермана».
Врывается в ноздри просмоленный ветер,
Кронштадт возникает уже из тумана
Тончайшими красками флажных соцветий,
Сиянием всей корабельной «медяшки»,
Звенящими склянками, дудок призывом.
Неплохо рубашки сменить на тельняшки,
Взглянуть на тяжелых орудий массивы
И чувствовать гордо, что мы, краснофлотцы,
Товарищи ветру, линкорам, ребятам,
Что лучшим страна доверяет бороться
И лучших она одевает в бушлаты.
Дневальный откроет широко ворота,
С штыка отряхнет заструившийся холод.
Дежурный разводит команду по ротам,
И утро начнется зарядкой и школой.
А к ночи булыжник дождями изрублен,
«Купцы» тишину разрывают сиреной.
Приходит в до блеска надраенный кубрик
Морская, хорошая, крепкая смена.
187. Строевая подготовка
До мая спрятаны бушлаты,
Суров арктический норд-ост.
По звонким улицам Кронштадта
Шагает крепнущий мороз.
Тогда в широкие просторы
Гранита, солнца и воды
Проходят, пробуждая город,
Шеренги флотских «молодых».
И взводы выровнены чище,
Винтовку стиснула рука,
И ветер, налетая, свищет
И гонит в море облака.
В шинели новой много жару,
Не обносились сапоги,
Но песня поднята, как парус,
И тверже звонкие шаги.
Так наша молодость шагает,
Глубоко, как борец, дыша;
А день — эскадра голубая —
Заходит в гавань не спеша.
188. «Свирепый ветер рвется под бушлат…»
Свирепый ветер рвется под бушлат
И гонит облака не уставая,
Так возникает утро, Ленинград,
Холодный лязг небыстрого трамвая.
Да, осень — это стынущий гранит,
Неву хранящий в сумрачных объятьях,
И в семь утра горящие огни,
И ветер этот, злобный, как проклятье.
Лежит у ног матросский сундучок,
А надо мной скупого неба просинь…
А улиц вид туманен и далек.
Стою, курю, и горек дым, как осень.
189. «Вот вечер крадется бочком, бочком…»
Вот вечер крадется бочком, бочком,
Мигнул маяк зрачком своим сторожко,
Горит закат надраенным бачком,
Склонился кок над свеклой и картошкой.
В такую пору дудкам звонко петь,
Сзывая тех, кто вахтою не занят,
И увольнений блещущая медь
Летит в ладонь и прячется в кармане.
А вечер тих, и голоса ветров
С гуденьем волн в вечерний час не спорят;
Качнулся трап… привет тебе, Рамбов,
Привет тебе, земля — подруга моря!
190. Весна на флоте
Запомнить приметы весенние просто:
То ветер — дыхание моря и льда,
И чайки, летящие быстро с зюйд-оста,
Оттуда, где плещет морская вода.
Весна возникает напором ремонта,
Теплеют квадраты обшивки стальной,
Форштевни стремятся уже к горизонту
Для бега, для яростной встречи с волной.
Канаты запахли сосною смолистой,
Чернеют разводья за грузной кормой,
И слышит привычное ухо радиста
Разряды, не слышимые зимой.
Светлее, синее часы увольнений,
На баке толкуют про дальний поход,
И песней о море, о славе сражений
Весну боевую приветствует флот.
191. Мы из Кронштадта
Так вот эта хмурая осень,
Уже отдающая верпы
В Кронштадта гранитную гавань,
Где грозно спят корабли.
Отмечены склянками восемь,
Скуп хлеб, разделенный шкертом.
Эскадрам чужим не плавать
У берега нашей земли!
Ну да, мы мальчишками были,
Когда подходил Юденич,
Британских эсминцев пушки
Грозили тебе, Кронштадт;
Но наши отцы служили,
Вели корабли на сближенье,
И запах штормов ревущих
Отцовский впитал бушлат.
Товарищ, ты видишь эту
Сухую полынь и скалы,
Гремящую воду ниже
И связанных моряков,
Ты слышишь взнесенную ветром
Последнюю речь комиссара
И раздающийся ближе
Отчетливый лязг штыков.
Республика! Мы окрепли,
Пришли на твои границы
Счастливые, гордые честью
Быть посланными во флот.
Пускай нас штормами треплет,
Но в море идут эсминцы,
И вахты стоят на месте,
Когда засвистят в поход.
192. Компасный зал
В дубовом паркете картушка компаса, —
Столетье, как выложил мастер ее.
Над нею звезда полуночного часа,
Касается румбов лучей острие.
В скрещении гулких пустых коридоров
Стою и гляжу напряженно вперед,
И ветер холодных балтийских просторов
В старинные стекла порывисто бьет.
…Стоят по углам, холодея как льдины
(Мундиров давно потускнело шитье),
Великовозрастные гардемарины,
За пьянство поставленные под ружье.
Из дедовских вотчин, из всех захолустий,
Куда не доходят морские ветра,
Барчат увезли и теперь не отпустит
Железная воля и руки Петра.
Сюда в Петербург, в мореходную школу,
И дальше на Лондон или Амстердам,
Где пестрые флаги трепещут над молом,
Где в гавани тесно груженым судам.
И тот, кто воздвиг укрепленья Кронштадта,
Чьи руки в мозолях, что тверже камней,
Он делал водителей русского флота
Из барски ленивых и косных парней.
И многих терзала телесно обида,
И многие были, наверное, злы,
Зубря наизусть теоремы Эвклида,
С трудом постигая морские узлы.
А в будущем — кортик, привешенный косо,
И мичмана флота лихая судьба:
«Лупи по зубам, не жалея, матроса» —
На то его доля слуги и раба.
С командой жесток, с адмиралами кроток,
Нацелься на чин — и проделай прыжок
Поближе к дворцу и под крылышко теток,
На невский, желанный всегда бережок.
Но были и те, кто не знал унижений,
Кто видел в матросе товарища дел,
Кто вел корабли сквозь пожары сражение,
Кто славы морской для отчизны хотел,
С кем флот проходил по пяти океанам,
Кто в битвах с врагом не боялся потерь:
И шведы разбиты, и нет англичанам
Охоты соваться к Кронштадту теперь.
Об этом я думал полуночным часом,
О славе, о бурных дорогах ее…
Звезда высока над картушкой компаса,
Касается румбов лучей острие.
193. «Превыше мелочных забот…»
Превыше мелочных забот,
Над горестями небольшими
Встает немеркнущее имя,
В котором жизнь и сердце — флот!
Идти над пеной непогод,
Увидеть в дальномере цели
И выбрать курс, минуя мели,—
Мысль каждая и сердце — флот!
В столбах огня дай полный ход,
Дай устремление торпеде,
Таким в боях идет к победе
Моряк, чья жизнь и сердце — флот!
194. «Или помните, или забыли…»
Или помните, или забыли
Запах ветра, воды и сосны,
Столб лучами пронизанной пыли
На подталых дорогах весны?..
Или вспомнить уже невозможно,
Как виденья далекого сна,
За платформой железнодорожной
Только сосны, песок, тишина.
Небосвода хрустальная чаша,
Золотые от солнца края.
Это молодость чистая ваша,
Это нежность скупая моя.{194}
195. «Возможно ли, чтоб годы эти…»
Возможно ли, чтоб годы эти
Щадили нас! Но вновь встает
Апреля горьковатый ветер,
Тревожный шум воскресших вод.
Возможно ли в разлуке дальней,
В тревогах, в помыслах, в крови
Хранить огонь первоначальной
Наивно-горестной любви!
А я, как ива в пору злую
Осенних бешеных ветров,
Клонюсь под вихрем поцелуев,
Горячечных и нежных слов.
За нами бури и походы,
И можно ли, мой милый друг,
Вознаграждать себя за годы
Былых и будущих разлук?
О, потеплевший под руками
Гранит скамейки ледяной!
Нет, не смеюсь я над слезами,
В тот вечер пролитыми мной.
Теперь мне легче и свободней.
Отбушевал внезапный гром.
…Я не могу писать сегодня
Тебе о чем-нибудь другом.{195}
196. «В июне, в северном июне…»
В июне, в северном июне,
Когда излишни фонари,
Когда на островерхой дюне
Не угасает блеск зари,
Когда, теплу ночей доверясь,
Под кровом полутемноты
Уже раскрыл смолистый вереск
Свои лиловые цветы,
А лунный блеск опять манил
Уйти в моря на черной шхуне,—
Да, я любил тебя, любил
В июне, в северном июне.{196}
197. Товарищу
На Черноморье шторм десятибалльный,
В Новороссийске буйствуют ветра.
Товарищ мой, отдай салют прощальный
Давно с тобой нам свидеться пора.
Давно пора, преграды далей руша,
Спаять сердца и руки заодно,
Шторма изрядно высушили душу,
Но дружбе в них иссохнуть не дано.
Ложись на норд с предгорий знойных Крыма,
И мы тогда, в безмолвии ночном,
Окутавшись котельным синим дымом,
Поговорим о счастье боевом.
И выйдем в ночь, где сумрачные воды
Дробят о камень черную струю,
Где в зареве немеркнущем заводы
Морскую мощь республики куют.
Спеши, товарищ, — море стало нашим,
И пусть походы холодны и злы,
Форштевнями стремительными вспашем
За Таллином балтийские валы.
На Черноморье шторм десятибалльный.
Пора вернуться в бухту кораблю.
Я жду тебя упрямым, беспечальным,
Таким, какого знаю и люблю.
198. Песня
Пускай во тьме бушует вьюга
И снег летит на паруса, —
Не плачь, не плачь, моя подруга,
Не слушай ветра голоса.
Зажгла звезда мне нынче трубку
Своею искрой голубой.
Кладет волнами на борт шлюпку,
Но не погибнем мы с тобой.
Не видно дали бирюзовой,
Дорога в море нелегка,
Но привыкать к борьбе суровой
Должна подруга моряка.
Уже мигнул огонь зеленый,
Маяк на горной высоте,
И берег, снегом заметенный,
Забрезжил смутно в темноте.
И пусть взмывают чайки, плача,
К метельно-снежной вышине, —
Не изменяет мне удача,
Пока ты помнишь обо мне.
199. Перед походом
Мы вместе курили, дул ветер осенний,
Уже холодела вода,
И серые тучи над нами висели,
И плыли над морем года.
Трещал пулемет над пустынным заливом,
Кричали в выси журавли,
Они улетали на юг торопливо
От грозной балтийской земли.
Хотелось раскрыть исполинские крылья
И ринуться в дальний простор,
Лететь, осыпаемым солнечной пылью,
Над синими гребнями гор.
Лететь, разрывая завесы тумана,
Ломать горизонта кольцо,
Чтоб пламенный ветер широт океана
С размаху ударил в лицо.
Окончена трубка и высыпан пепел,
Команда по вахтам идет.
И грохот по клюзу стремящейся цепи
Уже предвещает поход.
Сигналы трепещут на мачтах треногих,
Горит боевая заря.
Пред нами ведущие к славе дороги.
Союза большие моря.
200. Отдых на базе
Блаженство строгой тишины,
Часы, когда, придя из моря,
От грома ветра и волны
На Балтике или Босфоре,
Я вижу скромный свой приют,
Простой и убранный опрятно,
Столь чистой сухостью кают,
Которая душе понятна.
Вот стол и стопка милых книг,
Кровать под серым одеялом,
И на стене военный бриг
В боренье с океанским шквалом,
Три трубки старых и табак,
Хранящийся в большом кисете.
Что может большего моряк
Еще желать на белом свете!
Что можно большего желать
При нашем отдыхе коротком:
Сидеть, курить и вновь мечтать,
Сминая свитер подбородком.
Ничто не может тяготить —
Нет ни рояля, ни комода.
Так хорошо готовым быть
К передвиженьям и походам.
Оконных стекол легкий звон —
Ответом яростному граду…
Курить, пока не принесли
Внезапный вызов на бригаду.
201. Ночная атака
Покорный твердому уму
И смелости твоей,
Эсминец ринулся во тьму
На зыбь морских путей.
Берясь за поручень стальной,
Ты заглянул в компа с, —
Перед великою страной
В ответе ты сейчас.
За миноносец, за людей.
Во мгле морских пустынь
Ты скажешь сердцу: «Не слабей!»,
Усталости: «Покинь!»
Продуман поиск, встреча, бой,
Задача вручена.
И Родина сейчас тобой
Руководит одна.
И каждый чувствует боец
Ее призыв сейчас,
И ты сильней на сто сердец,
На двести зорких глаз.
Ты всё услышь и всё проверь,
Маяк исчез, пора.
И начинается теперь
Суровая игра.
Пронзая темноту, как нож,
Коль верен твой расчет,
Незримый никому, найдешь
Врага — линейный флот.
Но хрупкой тишины не тронь.
И должно так идти,
Чтоб заградительный огонь
Не вспыхнул на пути.
Наносит ветер дым и гарь,
Теперь ошибки нет.
Теперь рази, теперь ударь
Всей яростью торпед.
Они ударят — шесть когтей,
Что ты во тьму простер, —
Из веера прямых путей
Не вырвется линкор.
И, скользкий поручень сдавив,
Переложив рули,
Ты слышишь, как грохочет взрыв, —
Торпеды в цель пришли.
Вновь рулевой поворотил
По слову твоему,
И снова сорок тысяч сил
Несут корабль во тьму.
202. «Метет поземка, расстилаясь низко…»
Метет поземка, расстилаясь низко,
Снег лижет камни тонким языком,
Но красная звезда над обелиском
Не тронута ни инеем, ни льдом.
И бронза, отчеканенная ясно,
Тяжелый щит, опертый о гранит,
О павших здесь, о мужестве прекрасном
Торжественно и кратко говорит.
203. Сонет
Когда владеет морем мертвый штиль,
Мы видим часто бухты и маяки, —
То лжет мираж, приподнимая знаки,
А берег наш за сорок с лишним миль.
Но видно всё: седеющий ковыль,
Кроваво пламенеющие маки,
Прибрежной пены охряную накипь
И бота перевернутого киль.
Мечты мои, неуловимой тенью
Возникшие на грани сновиденья,
Коротким блеском прорезают тьму.
И в этот миг глазам открыты снова
Пути в морях тревожных и суровых.
Но берег есть. И я пробьюсь к нему!
204. Тебе
Мы попрощаемся в Кронштадте
У зыбких сходен, а потом
Рванется к рейду серый катер,
Раскалывая рябь винтом.
Под облаков косою тенью
Луна подернулась слегка,
И затерялась в отдаленье
Твоя простертая рука.
Опять шуметь над морем флагу,
И снова, и суров и скуп,
Балтийский ветер сушит влагу
Твоих похолодевших губ.
…И если пенные объятья
Назад не пустят ни на час
И ты в конверте за печатью
Получишь весточку о нас —
Не плачь, мы жили жизнью смелой,
Умели храбро умирать, —
Ты на штабной бумаге белой
Об этом можешь прочитать.
Переживи внезапный холод,
Полгода замуж не спеши,
А я останусь вечно молод,
Там, в тайниках твоей души.
А если сын родится вскоре,
Ему одна стезя и цель,
Ему одна дорога — море,
Моя могила и купель.
205. «Ты ждешь меня, ты ждешь меня…»
Ты ждешь меня, ты ждешь меня,
Владеет сердцем грусть,
И по стеклу, кольцом звеня,
В твое окно стучусь.
Звезда холодная, блести,
Гляди сюда в окно,
Ты не грусти, ты не грусти —
Я мертв уже давно.
В зеленоватой мгле пучин
Корабль окончил бег,
И там лежу я не один,
И каждый год как век.
Не внемлю, как года бегут,
Не внемлю ничего,
Кораллы красные растут
Из сердца моего.
И те, кто гибнет на волне
В тисках воды тугих,
Они идут сюда, на дно,
Что лечь у ног моих.
206. Возвращение из похода
Когда мы подвели итог тоннажу
Потопленных за месяц кораблей,
Когда, пройдя три линии барражей,
Гектары минно-боновых полей,
Мы всплыли вверх, — нам показалось странно
Так близко снова видеть светлый мир,
Костер зари над берегом туманным,
Идущий в гавань портовый буксир.
Небритые, пропахшие соляром,
В тельняшках, что за раз не отстирать,
Мы твердо знали, что врагам задаром
Не удалось у нас в морях гулять.
А лодка шла, последний створ минуя,
Поход окончен, и фарватер чист.
И в этот миг гармонику губную
Поднес к сухим губам своим радист.
И пели звонко голоса металла
О том, чем каждый счастлив был и горд:
Мелодию «Интернационала»
Играл радист. Так мы входили в порт.
207. На дне
Лежит матрос на дне песчаном,
Во тьме зелено-голубой.
Над разъяренным океаном
Отгромыхал короткий бой,
А здесь ни грома и ни гула…
Скользнув над илистым песком,
Коснулась сытая акула
Щеки матросской плавником…
Осколком легкие пробиты,
Но в синем мраке глубины
Глаза матросские открыты
И прямо вверх устремлены.
Как будто в мертвенном покое,
Тоской суровою томим,
Он помнит о коротком бое,
Жалея, что расстался с ним.