Юрий Поляков родился в 1920 году. Жил в Ленинграде. В 14 лет конкурсе юных дарований (март 1934 года) получил одну из первых премий и был направлен в Детский литературный университет, в котором занимался под руководством С. Я. Маршака. В семнадцать Ю. Поляков поступил на исторический факультет Ленинградского государственного университета.
В июле 1941 года вместе с товарищами добровольцем ушел в народное ополчение. Юрий Поляков погиб в боях на подступах к Ленинграду.
313. Батарея
Царят над улицей неугомонной,
Жерло обратив к облакам,
Мортиры тяжелые с бронзовым звоном
И гаубицы по бокам.
Колеса их врыты в обтесанный камень,
Снегом белеют хребты,
Их пасти отверстые глохнут веками
От ржавчины и пустоты.
Но если проходят рядами литыми
Бойцы по крутой мостовой,
Внезапно и грозно встает перед ними
Орудий заржавленный строй.
Как будто бы снова военной трубою
Разбужена медная рать…
Так предки из гроба встают перед боем,
Чтоб мужеством нам помогать.
314. Крузенштерн
На Неве в пароходном дыме
Стук лебедок и скрип досок.
Там чернеет над мостовыми
Металлический островок.
Это сгустком чугунной лавы
Строгий памятник четко встал…
Вам, отцу кругосветной славы,
Я завидую, адмирал!
Я хотел бы, всю ветошь скинув,
Юнгой быть на том корабле,
Что открыл просторы морские
Начинающей жить земле.
Но начертан нам новый жребий:
Бортовые огни горят,
Цепи стонут, и морем бредят
Меднорукие якоря.
И, завидуя славе нашей,
Словно в сердце вонзился терн,
Нам тяжелой шляпой помашет
Мореплаватель Крузенштерн.
315. «На краю страны, у границы…»
На краю страны, у границы,
Окруженный кольцом дождей,
Всё чернеет царь меднолицый
На гранитной глыбе своей.
И на площади тут же рядом,
Прошагав от ранней зари,
Останавливаются отряды
Возле памятника покурить.
В кулаках горячи окурки,
Наползает горький дымок…
Скоро двинусь и я по гулким,
По широким плечам дорог.
ИВАН ПУЛЬКИН
Иван Иванович Пулькин родился 12(25) января 1903 года в селе Шишкове, ныне Волоколамского района Московской области в крестьянской семье. После окончания трех классов церковноприходской школы служил мальчиком в трактире. В 1915 году Пулькин приехал в Москву и поступил учеником наборщика в типографию, но в 1917 году ему пришлось вернуться в деревню. После Октябрьской революции Пулькин учился на курсах политпросвета в Волоколамске — занимался пропагандистской работой. В 1920 году воевал в Красной Армии.
С 1924 года Пулькин жил в Москве, работал в газете «Молодой ленинец», учился в Высшем литературно-художественном институте имени Брюсова. В 1929 году он работал в газете «Московский комсомолец», а с 1930 по 1934 год был редактором в Государственном издательстве художественной литературы.
Печатался Пулькин с 1924 года: сначала в молодежных изданиях, а затем и в «толстых» журналах — «Октябре», «Новом мире», но большинство стихотворений и поэм осталось неопубликованным.
В 1934 году Иван Пулькин был осужден Особым совещанием НКВД и сослан на 3 года в Западную Сибирь. Там он сотрудничал в газете «Зоркий страж» и лагерной многотиражке «Перековка». После досрочного освобождения вернулся в Москву, работал библиографом в Институте истории, философии и литературы (ИФЛИ).
В первые дни Великой Отечественной войны Пулькин пошел в народное ополчение. Был ранен при бомбежке, затем снова уехал на фронт. Иван Пулькин погиб в декабре 1941 года в боях под Москвой.
316. Вступление к поэме «Яропольская волость»
На тротуарах мокренько,
Снежок внатруску —
Скользкие…
Остановили с окриком:
«Вы русские?»
— «Нет, мы — яропольские!»
У нас о весне небеса цветут,
Травкой вью —
Тся по бережку,
На каждом кусту
По соловью,
У каждой березы — по девушке.
Самые длинные бороды у стариков —
В Яропольце.
Самые умные головы у мужиков —
В Яропольце.
Самые толстые кулаки —
у нас,
Самые тощие бедняки —
У нас.
Словом, ни для кого не новость
Что мы образцовая волость.
Наш говор экспортируется в столицы,
У нас лучшие по округу невесты
(Высокие, круглолицые).
Наш кооперативный центр
По борьбе за снижение цен
Занял первое место.
Климат влажный, воздух чудесный
(Стоит обследовать!),
Прелестная местность,
И недалёко отседова.
317. Из книги «СССР». Волхов
Будучи не из тех, что, высоко котируясь,
Отказались от прошлого,
Весь день я
Безжалостно цитирую
Любимейшее произведение.
О Баяне, соловью старого времени
(Хорошо поешь, где-то сядешь?),
Рыщешь в тропу Троянью с романтикой у стремени,
А любо — лелеешь Святославовы насады.
Садись, старик,
Побеседуем
На тему:
Нечего о прошлом сетовать.
Нам под жизнь отведен замечательный век,
Нам вручены силы:
Недр, ветров, пара, солнца и рек,
Словом, век
Изумительно милый.
Незачем ходить далеко —
Сверяться в исторических толках,
Скажи мне:
Сколько веков
Валялась без дела такая река как Волхов?
С гусель яровчатых веселого Садка
Медом сыченым песнь текла,
И будто бы с рукавов бобровых Волховны
Катились Волхова волны.
А косматые бородачи,
Надевши красные рубахи,
Подпоясывали мечи
И, как бесстрашные рубаки,
Для потехи, на досуге,
Оседлав ладьи да струги,
Плыли к стойбищам полян
Грабить мирных поселян…
Лелеял Волхов белорунный
Корму высокую ладьи,
И запевал Садко,
Перебирая струны,
Про то, как плавали они.
Рассказывал под гуслярный звон,
Как вздорил с Новгородом он:
Эх, я ли тебя, ты ли меня!
От славного города
Новгорода,
От славного озера
Ильменя
Выбегали,
Выгребали
Тридцать кораблей,
Тридцать кораблей —
Един корабь.
Базарь, ушкуйники, да грабь,
Мы здесь погуливали летось!
А после,
Именем культуры,
Историки литературы
Про это самое —
Про «летось» —
Сказали каменное:
«Эпос!»
Я не считаю пустяком
Наш эпос, слаженный на диво,
В нем мастера речитатива
Сдружили слово со стихом.
Но думается, что
Нелепо-с
Увесистое слово «Эпос».
Зачем лирическую песню,
Где отразились век и класс,
Прозвали эпосом у нас?
С их-то руки,
То есть с тех пор,
В сонных томах на книжных полках
И на губах у рифмачей
Играет пряной брагой Волхов,
Неся лихих бородачей.
А между тем
Он уяснил,
Что он
Не «эпос»,
Что он молод
И чувствует машинный голод
Всей
Массой лошадиных сил.
Бушующей в его валах.
Что «эпос» — тесно и старо,
Что зря лелеять гусляров.
Пришел мускулистый галах —
Другой, не пьяница Буслаев,
Что Новгороду нагрубил….
………………………………………….
И вот,
На Ленина ссылаясь,
Всей тяжестью, сгущенной в волнах,
Торжественно клокочет Волхов,
Вращая лопасти турбин.
Я видел тысячи Ручьев,
Речушек,
Речек,
Рек — неудержимого бега, —
Попавший к нам в оборот человек
Делался прозрачней снега.
У них с весны работы по горло:
Питать рыб,
Носить суда, —
Но только Волхов
По-настоящему гордо
Несет красное знамя труда.
Судите:
Мало ли
Волхову дел,
Легка ли валам
Работа,
Ежели
Вал Волхова
Бел —
В белой кипени пота.
Седобород и гриваст,
Вал Волхова
Идет вприсядку,
Громом обдаст
Как пить даст
И…
Мимо!
Без пересадки!
У Волхова
Восемь турбин,
В каждую — воду неси!
Я слышал:
Волхов трубил
Тревогу
От нехватки сил,
Но чтобы накалить кабелей
Всё заглушающий звон,
Он падал
Последней каплей,
Равной тысячам тонн!
Я спрашиваю:
Каждому ли вдомек
Такое самосвержение?
Волхов,
Как сердце, сжимается в комок
Неопровержимого напряжения!
Когда нарушается связь
Узко ограниченной зоны
И материя, раздробись,
Превращается в электроны,
Когда в грохоте
И в кипенье
Стали,
В сплошном пенье
Гудков
Сплошь нарушено сердцебиение
(И столько лет не сдались —
Неуклонно стройны!),
Когда строится социализм
Силами одной страны!
318. Из цикла «Дикие песни»
О, как давно я не пил за белою скатертью чаю,
Как давно мой каблук не стучал об асфальт и торец,
И песни мои дичают,
И я дичаю, их веселый отец.
Где слова мои — быстрые рыбки,
Пересекавшие звонкий поток?
Возьмешь книгу и прошлогодней улыбки
Найдешь засушенный на память цветок.
Он ласково твой взор повстречает
И тихонько запоет,
И ты увидишь, как песни мои дичают
И как дичает сердце мое.
Возьми и перелистай, если можешь,
Эти сухие цветы,
И ты найдешь под умершей кожей
Живые сны мои и мечты.
Дело было к весне,
Накануне мая,
Шел, как полагается, снег,
По улицам пыль подымая.
И я, тишины тише,
Той, что, грустя, поет,
Прислушивался, как бьется выше
Веселое сердце мое.
Шел снег в густой оправе
Филигранного серебра,
Я думал: «А разве вправе
Сердце рваться из-под ребра?
Разве вправе оно на свободу
Проситься, памятуя о том,
Что, как воду, горячий воздух
Ловлю обгоревшим ртом?»
Воздух обжигал губы,
Как и всякому, кто поет,
И шло постепенно на убыль
Веселое счастье мое.
В решетку солнышко разграфлено,
И потому так душно и темно,
И потому в глазах такая муть,
И хочется поверх тоски взглянуть
В лицо весны такой большой и теплой,
Сверкающей на кирпичах и стеклах.
И хочется глаза открыть как можно шире,
Чтоб увидать, как всё свежеет в мире:
Как крепнут мускулы, как набухают почки,
Как на дворах резвится детвора,
Как, разговаривая, идут трактора,
Распахивая впадины и кочки.
Я вышел бы, как прежде, на крыльцо,
Чтоб ветер брызнул дождиком в лицо,
Чтобы обжег скользящий с синих круч
Отточенный звонкоголосый луч.
Но ветра нет, и душно и темно,
Откуда он возьмется, звонкий луч-то,
Сквозь этот мрак тяжелый, потому что
В решетку солнышко разграфлено.
319. Не верю!
Я мир прошел из края в край
Земля мокра
От слез…
Мир мраком и чумой оброс
До самых глаз
Как раз…
Тут духоты —
Не продышать — от крови,
Тут темноты
И тошноты
С краями вровень!
Мир оплыл жиром!
Тут тоски —
С пеленок и до гробовой доски
Не расхлебать всем миром!
Тут пухнет с голоду бедняк,
Не видя света, —
Ни хлеба, ни мечты, ни дня.
Да разве это
Жизнь, когда
Сплошной туман и кровь!
Смерть формирует поезда
И гонит в бой любовь!..
Я мир прошел из края в край —
У мира морда зверя,
От крови вся земля мокра, —
И всё ж не верю!
Не верю в ночь и в темноту,
Не верю в смерть и в пустоту,
Не верю в голод, в кровь и вой,
Ни в бойню пополам с чумой, —
Пока на небе солнце есть,
Есть освещающие весь
Мир звезды на седом Кремле —
Есть правда на земле!
Есть в мире майская гроза —
На страх гнетущей мгле,
Глядящая во все глаза
Есть стража на земле,
Есть труд — славнее всяких слав —
Есть песен медь
И право выше всяких прав —
Творить и петь,
Есть доблесть в боевом строю,
Есть смерть за родину в бою,
Есть звезды на седом Кремле —
Есть счастье на земле!
320. Пролив детства
Будто у этой ночи есть свое тепло:
невиданное греющее солнце.
Ты спишь — щенок щенком, уткнувши нос в ладошки,
Прижмурив взгляда омут голубой…
Ты спишь и видишь: за ночным окошком
К большой луне, мурлыча словно кошка,
Разнежась, ластится недремлющий прибой…
Вдоль побережья трав безбрежное кипенье,
Ласкающее спящие зрачки, —
В них будто в море мира отраженье
Плывет торжественно… Задвижки и крючки
Не в силах воспретить ему плескаться в спальне,
Запорам не смирить неукротимый бег, —
Сквозь камень стен, сквозь древесину ставней
Оно проникло в комнату к тебе!
Тебя невидимо ночное солнце греет —
На лбу солоноватая роса…
И шумный мир не для тебя стареет,
Ты дышишь глубже, чище и острее,
Ты видишь белые, как сахар, паруса,
Ты твердою ногой на палубу ступаешь,
Ты бродишь в зарослях, ты покоряешь мир;
Старуха жизнь, на радости скупая,
С тобой щедра, боец и командир!
Я вижу, ты оседлываешь ветер, —
Он крутится, виляя и юля,
Но он тебе и лучший друг на свете,
Он ветер времени — у ног твоих земля!
Ты мне не сын, ты мне чужой ребенок.
Я имени не знаю твоего,
Но голос твой знаком, он золотист и звонок,
Нежней, пожалуй, солнца самого!
Ты мне не сын, но чувствую, как дышишь,
Чужого счастия любимая слеза.
Я не встречал тебя и имени не слышал.
Но снам твоим заглядывал в глаза!
Я знаю, что лицом ты в наше время вышел,
Что не рожден ты для обид и бед
И что для матери нет в мире счастья выше,
Чем заглянуть в твой розовый расцвет,
Наполненный весенним жарким соком,
Что в мире выше нет звезды твоей высокой!..
С реальностью такое детство в ссоре,
Мне скажут — влаги розовой стакан!..
Но я ж не говорил, что детство — это море,
Оно лишь только путь в просторный океан!..
321. «День распускается ярким…»
День распускается ярким
Венчиком лютика. Зной
Сияющий и жаркий
Над задремавшей рекой!..
Ласточка крылом режет
Тонкий шелк вышины;
Цветет над побережьем
Воздушный лес тишины…
Стрекозы зеленокрылой трепет,
Дробя стекло синевы,
Уплывает в лепет,
В лепет, в шелест листвы…
И в полупрозрачные ветви,
Склонившись на грудь воды,
Будто читают ветром
Оставленные следы…
И ты стоишь не дыша, внимая
Мелодии сладостного молчанья,
Всё видя, всё слыша, всё понимая
Всевидением печали.
Вставай же из мглы безвестной
На солнечный светлый пир,
С высокого берега песни
Еще необъятней мир!