альное звучание. Имеющимися ресурсами 40-я армия могла закрепиться в определенных районах, но не могла стабилизировать ситуацию в масштабах всей страны, так как нужно было перемещаться из одного ареала в другой, оставляя регион уязвимым для действий оппозиции. Советские лидеры особенно подчеркивали высокий приоритет минимизации контингента и вооружений.
Кроме ограниченности контингента и невозможности его расширения, по оценкам отечественных и иностранных экспертов, были и другие факторы, влиявшие на природу афганской войны Советского Союза:
• прохождение основных магистралей и дорог по горнопустынной местности, неразвитость транспортных коммуникаций в большинстве регионов Афганистана создавали трудности прохождения воинских автомобильных колонн с точки зрения маскировки и скрытности, а также обеспечения их безопасности;
• недооценка афганским правительством степени религиозности местного населения, особенностей национальных и межплеменных отношений приводила к существенным противоречиям с исламской оппозицией, а отсутствие хорошо развитого, унифицированного националистического чувства не позволяло найти основу для сближения позиций как между правительственными и оппозиционными силами, так и внутри исламской оппозиции;
• слабая развитость афганской экономики, стремление решить все экономические вопросы за счет международных спонсоров не позволяла правительству Афганистана обеспечить население продуктами питания и предметами первой необходимости, повысить его уровень жизни.
Данные характеристики весьма сильно отличались от тех целей и задач, которые прописывались советскими военными теоретиками, разрабатывавшими стратегию использования советских вооруженных сил, вооружения и боевой техники к потенциальному конфликту со странами НАТО. В Афганистане СССР ждала не высокотехнологичная кампания с современным вооружением, боевой техникой, военно-воздушными силами, регулярными воинскими формированиями. Вместо этого Советский Союз получил затяжную партизанскую войну, часто лишенную высокой интенсивности боевых действий и стремительного темпа, идущую только на тактическом уровне. Многочисленные вооруженные отряды оппозиции действовали практически по территории всей страны и контролировали около 80 % кишлачной зоны[453].
Многие уроки афганской войны для Советского Союза оказались весьма похожи на те, которые получили США во Вьетнаме. Афганские события ставили перед советским командованием множество схожих тактических дилемм, но СССР не «выучили» уроков вьетнамской войны и других похожих операций (борьбы с басмачами в 1920-е годы, контрпартизанских операций периода Второй мировой войны), потому совершили много схожих ошибок.
Сильными сторонами афганской исламской оппозиции были: прекрасное знание местности, на которой они воевали; высокая мобильность вооруженных отрядов и хорошая физическая выносливость бойцов сопротивления; внезапность нападений, в том числе ночных; широкая социальная база и поддержка населения; мощная мотивация (исторически сложившаяся ненависть к иностранным захватчикам, джихад как религиозное основание сопротивления); внешняя материальная и моральная поддержка, особенно активная со стороны США, Пакистана и Ирана.
Полевые командиры часто использовали родовую, культурную и языковую общность для получения информации из афганских правительственных кругов и афганской армии (например, Ахмад Шах Масуд активно использовал в этих целях выходцев из долины Панджшер, работавших в государственных и военных структурах, Туран Исмаил — выходцев из Герата), но очень редко происходило наоборот, так как оппозиционные отряды группы были небольшими и внедриться в них было крайне сложно[454]. Парадоксально, но факт: некоторые слабости афганской оппозиции могли оборачиваться ее сильными сторонами на тактическом уровне. Например, разрозненность повстанцев и нескоординированность их планов мешала советскому военному командованию и органам разведки их раскрыть: общих планов просто-напросто не было.
Важный урок состоит в том, что традиционная партизанская тактика может быть успешно использована против современной армии. Это нужно учитывать при подготовке войск к антипартизанским действиям, проведении операций «зачисток» в сельской местности или городских кварталах, в разнообразном этническом и политическом окружении.
Практические рекомендации, связанные с противодействием распространению радикальной идеологии и практики в регионе, по большому счету являются универсальными для всех ареалов, «зараженных» идеями псевдорелигиозного экстремизма. Опыт советского военного присутствия в Афганистане подтверждает следующее:
• нормализация обстановки непосредственно связана с обретением гражданского согласия и стимулированием социально-экономического Афганистана. В ситуации, когда векторы социальных устремлений местных элит (как следствие, ведомых ими этносоциальных групп) не совпадают, а большинство населения живет за чертой бедности и на средства, полученные от выращивания наркотиков, сложно ожидать нормализации обстановки путем «принуждения к миру»;
• российскому руководству не следует идти на поводу у тех потенциальных лидеров-союзников, которые могут обозначать свою особую заинтересованность в присутствии российских военных сил в регионе. Непосредственного присутствия следует избегать любой ценой, так как оно будет лишь подогревать антироссийские (шире — антизападные) настроения, стимулировать консолидацию на почве радикальных псевдоисламских высказываний и провоцировать новый всплеск террористической активности в Центральной Азии и в Российской Федерации. Эффективными могут быть опосредованные (экономические, гуманитарные) формы влияния на ситуацию.
Афганская кампания 1979–1989 гг. с очевидностью продемонстрировала, что сражение с оппозицией было проиграно не только «мечом», но и «пером», так как ведущей стала идея антисоветского джихада, который афганцы и их западные союзники попытались распространить на территории среднеазиатских республик СССР, Казахстан и даже в Татарскую и Башкирскую АССР. К подобной информационной атаке советская сторона была явно не готова. В рамках общей стратегии продвижения «мягкой силы» в регионе может быть эффективным привлечение к переговорному процессу исламских лидеров Российской Федерации, способных предложить афганской стороне информационную, теологическую, организационно-образовательную поддержку. Целью данной поддержки может стать воздействие на подрастающее поколение в русле формирования у афганцев более терпимого взгляда на христианско-исламское взаимодействие и дружбу с Россией, покровительствующей исламу.
И, наконец, любые активные и пассивные действия России в Афганистане нуждаются в корректном, выстроенном с учетом ошибок советской кампании информационном сопровождении. В противном случае они не будут служить антитеррори-стическим целям, а, напротив, сделают Россию заложницей глобальной афганской «игры» и полем новых экстремистских атак.
Заключение
Разнообразие «восточных» сюжетов, ставших предметом пристального изучения, описания и воздействия со стороны отечественных спецслужб в XX в., тем нс менее имеет ряд устойчивых, переходящих из века в век форм и ориентально-управленческих предпочтений. Зародившиеся еще в XVIII–XIX вв. под влиянием школы европейского ориентализма и собственного негативного опыта взаимодействия с представителями нерусской элиты опасения в отношении народов России, исповедующих ислам, на рубеже XIX–XX вв. перешли в твердую уверенность в антигосударственном характере любых форм общественно-политической активности т. и. мусульманских народов Российской империи. «Исламский вопрос» в практике работы губернских жандармских управлений де-факто свелся к постоянному поиску внутреннего и внешнего врага, подстрекающего мусульманское население к объединению на национальной (т. и. пантюркизм) и религиозной (т. и. панисламизм) почве.
Накопление информации советскими спецслужбами, ее логическое обобщение и соответствующая экстраполяция в партийные структуры в «угрожающем» интересам центра контексте началась в регионах фактически с момента создания местных органов ВЧК, а к концу 1920-х годов обрела сравнительно законченный вид. На всех «восточных окраинах» органы контрразведки решали своеобразную задачу социального конструирования — выявления про- и антибольшевистски настроенных лиц и организаций. Им нужно было не только определить объект воздействия и конкретных потенциальных и реальных противников новой власти, но и выявить систему связей, в идеале — с единым «контрреволюционным» центром (центрами) внутри страны и за рубежом.
Продолжая линию, выстроенную российским МВД, курировавший тему национально-религиозной контрреволюции в «мусульманских» ареалах страны Восточный отдел ГПУ-ОГПУ (равно как и его европейские коллеги) рассматривал т. н. панисламистское и пантюркистскос движение как результат совместной антигосударственной деятельности внутренних и внешних сил. Общим для непримиримых оппонентов — имперских и раннесоветских — было и то, что они представляли мусульманское население стран Ближнего и Среднего Востока как фанатически настроенную, полуцивилизованную и неразделимую массу, слабо способную к политическому самоопределению и самоуправлению, потому постоянно нуждающуюся в пастырской поддержке извне.
Неприятие советскими контрразведчиками на данном историческом этапе профессиональных наработок царских жандармских и охранных подразделений тем не менее не означало рождения принципиально иных моделей, объясняющих логику деятельности национальной интеллигенции и широких слоев населения. «Панисламистскими» могли именоваться стремления местной элиты к национальному объединению в пику большевистским идеям национального размежевания под началом единого центра, а также интерес и симпатии к Турции. Новации коснулись лишь усиления социально-экономической составляющей данного анализа: не всегда удачных попыток трактовать общественные процессы через марксистскую призму борьбы классов. В остальном мы имеем дело с тем же комплексом представлений, будораживших умы имперской разведки и контрразведки в конце XIX — начале XX вв.