Анализ механизмов конструирования дел подобного рода позволяет сделать выводы о том, что сотрудники ОГПУ сознательно преувеличивали масштабы деятельности конкретной личности или «националистической контрреволюционной организации». В динамике ведения дел по националистическим организациям видна тенденция к расширению их масштабов от локальных проявлений к всесоюзным заговорам. Чем явственней становилась тенденция усиления репрессивной составляющей деятельности государства в начале — середине 1930-х годов и жестче звучала риторика внутрипартийной борьбы, тем очевиднее становилась тенденция оформления всесоюзной «сети» подобных структур.
Не ставя под сомнение факт наличия и распространения идей политического тюркизма и стремления к объединению на почве религии на пространстве бывшей Российской империи, считаем очевидной установку на преувеличение политического, практического, организационного потенциала этих идей. В свою очередь, центростремительность данных идеологических конструктов, активность зарубежных сторон (Турции), частота и формы взаимодействия национально-религиозных лидеров разных регионов СССР с зарубежными единоверцами отчасти также могли способствовать выработке у власть имущих универсалистского взгляда на сущность процессов, протекавших на «восточных окраинах» страны.
Глава IIКАЗАХСТАН И СЕВЕРНЫЙ КАВКАЗ КАК ОБЪЕКТЫ «ВОСТОЧНО-ОКРАИННОЙ» ПОЛИТИКИ СПЕЦСЛУЖБ
2.1. Казахстан
Политический сыск и «мусульманский вопрос» начала XX века: сбор и оценка информации о мусульманах Степного края[75]
В современной российской историографии «исламскому вопросу» периода Российской империи в различных ее частях уделено существенное внимание в работах Д. Аманжоловой[76], Д. Арапова[77], В. Бобровникова[78], Т. Котюковой[79], И. Загидуллина[80], О. Сенюткиной[81] и других авторов. Англоязычная историография также весьма разнообразна[82]. Заметно менее скромно выглядит историография деятельности различных государственных структур, в частности МВД и ему подотчетных органов, в мусульманских ареалах империи[83].
Необходимо отметить, что в большинстве исследований речь идет о таких районах компактного расселения мусульман, как Волго-Урал и Средняя Азия, в меньшей степени освещены Крым и Северный Кавказ. В то же время крайне мало работ, посвященных оценке положения мусульман Степного края. Редкое исключение представляет собой сборник документов «Россия и Центральная Азия. Конец XIX — начало XX века», в котором опубликованы донесения «временно исполняющего должность начальника Омского жандармского управления в Департамент полиции» о межэтнических отношениях в крае и о волнениях среди казахов в период подготовки выборов в Государственную думу 1905 г., извлеченные из ГА РФ[84]. Уже тогда в материалах жандармерии звучит мнение о том, что «киргизское (казахское. — В. X.) население… представляет собой очень крупную единицу, которая при миролюбивых отношениях может принести громадную пользу государству, а при немиролюбивых вызовет неисчислимый вред»[85]. Отдельные документальные сведения о ситуации в Степном крае на начальном этапе Первой мировой войны содержатся в сборнике документов МГУ и Института всеобщей истории РАН, посвященном Туркестанскому восстанию[86]. Российские региональные архивные материалы авторами-составителями в обоих случаях в научный оборот не вводились.
В данном разделе мы проанализируем, каким образом Омское жандармское управление собирало разностороннюю информацию о мусульманах Степного края, их настроениях, отношении к различным политическим, экономическим и военным событиям, происходящим в Российской империи в межреволюционный период. Попытаемся понять, были ли оценки жандармско-полицейских органов исламских рисков единодушными, отличались ли они от тех, которые бытовали в экспертной, гражданско-чиновничьей среде.
Источниковую базу нашего исследования составляют неопубликованные материалы Омского жандармского управления (далее — Омское ЖУ), хранящиеся в Государственном историческом архиве Омской области. Сбором информации о положении в Степном крае, настроениях населения, в том числе мусульманского, революционных организациях, к которым наряду с социал-демократами, эсерами, анархистами относились и различные общественные организации мусульман, именовавшиеся «панисламистскими». Политическим розыском в крае занимались: Омское жандармское управление (в лице начальника управления и его помощников), Омское и Павлодарское отделения жандармского полицейского управления Сибирской железной дороги (далее ЖПУ Сибирской ж. д.). Данные также собирались Омской городской полицией, которая включала управление и пять полицейских участков.
Материалы названных жандармских и полицейских подразделений представляют существенный интерес для исследователей, так как дают возможность оценить ситуацию в мусульманском сообществе края так, как ее видели российские контрразведчики. Рассматриваемые материалы практически неизвестны историкам, в том числе занимающимся «мусульманскими» вопросами периода Российской империи.
С какими мусульманскими подданными приходилось иметь дело сотрудникам жандармско-полицейских учреждений в этом регионе? Казахи являлись доминирующей этнической группой: составляли 74 % от общей численности населения региона, 21 % жителей причисляло себя к русским, 4 % — к татарам. Таким образом, около 80 % населения Степного генерал-губернаторства было «магометанским» и с начала XX в., момента активизации национально-религиозных движений, находилось в зоне повышенного внимания властей.
Как и в других регионах Российской империи, мусульманское население Степного генерал-губернаторства проверялось на предмет симпатии к идеям мусульманского единства («панисламизма»), тюркской общности («пантюркизма»), активизации татарских национально-религиозных лидеров за пределами Волго-Уральского региона («пантатаризма»), симпатий к Турции как центру халифата, хранительнице мусульманских святынь. В связи с этим попытаемся ответить на вопрос: на какие аспекты деятельности мусульман региона в этот период обращалось повышенное внимание и как была организована работа по сбору информации о мусульманах края?
Важным элементом в понимании источника формирования представлений российских чиновников об исламе и его приверженцах являлись материалы прессы. Работникам МВД становились известны переводы статей из периодических изданий, выходивших на казахском и татарском языках и поступавших через почтово-телеграфные конторы подписчикам-мусульманам (преимущественно муллам и богатым мусульманам). проживавшим в Омске, Семипалатинске, Усть-Каменогорске, в Акмолинской и Семипалатинской областях, Зайсанском и Каркаралинском уездах. В списках периодических изданий на киргизском или татарском языках, которые находились под наблюдением в Омском ЖУ, значились газеты и журналы: «Вакт». «Шуро», «Кояшъ», «Юлдуз», «Иль», «Мургалим». «Турмуш». «Терджиман», «Юль», «Казак», «Сибирия» и др. Начальник Омского почтово-телеграфного округа регулярно информировал главу Омского жандармского управления о количестве мусульманских периодических изданий, приходивших в почтово-телеграфные конторы различных уездов края, и адресатах, их получавших[87].
Многие из этих публикаций были наполнены новой общественно-политической риторикой, зачастую непонятной или вызывавшей у властей вопросы. Начальник Омского ЖУ генерал-майор А.П. Орлов полагал, что на территории Акмолинской области заслуживали внимания и оперативного контроля корреспонденты и подписчики мусульманских газет и журналов, издававшихся в городах Оренбурге. Уфе и Казани. Статьи из журнала «Ай-Капъ» переводил на русский язык переводчик Отдельного корпуса жандармов Коровин и направлял начальникам Оренбургского губернского жандармского управления и Туркестанского районного охранного отделения, военному губернатору Семиреченской области.
Почему особое внимание контрразведки в первую очередь было приковано к прессе? Пресса, изданная в Волго-Уральском регионе, была: а) доступна, так как массово привозилась татарскими муллами и торговцами, которые с XVIII в. при поддержке государства шли «окультуривать» население края и торговать с местным населением; б) понятна в языковом отношении. При этом она содержала призывы к политической активизации, формализовала требования национально-религиозной элиты к власти, будоражила общественное мнение. В результате, по мнению сторонних наблюдателей, способствовала тому, что в тогдашней политической риторике именовалось «пантатаризмом» или «татаризацией». К тому же в газетах публиковались сведения о революциях в Турции, Персии, общественных брожениях в Индии[88]. Вокруг татарской прессы формировалось негативное информационное поле как о застрельщике революционного, пантюркист-ского, панисламистского толка. Несмотря на все это, очевидных эксцессов на почве распространения тюркской прессы в Степном крае в 1905–1917 гг. не отмечалось.
Особое внимание работниками МВД уделялось также новым, появившимся после указа 1905 года, формам общественной деятельности. Под наблюдением омских жандармов и полицейских находились мусульманские просветительские кружки, читальни, библиотеки, общественные организации, которые, как и в иных частях империи, рассматривались как потенциальные «очаги» взращивания потенциально опасных национальных и религиозных притязаний.
В целях организации наблюдения за деятельностью разного рода мусульманских организаций и обществ начальник Омского ЖУ просил губернатора Акмолинской области о предоставлении сведений обо всех существовавших легально на территории области мусульманских организациях, составах их правлений, уставах. Так, подконтрольной стала деятельность «Магометанского общества о начальном образовании» и работавшей при нем библиотеки-читальни имени Исмаила Гаспринского в Семипалатинске, «Общества для содержания Петропавловской мусульманской библиотеки», работавшей в Петропавловске мусульманской библиотеки-читальни и зарегистрированного в 1913 г. «Акмолинского благотворительного мусульманского общества». Циркуляром Департамента полиции от 20/30 марта 1913 года № 97244 предписывалось освещать настроения мусульманского населения, культурного и панисламистского движения среди мусульман и контакты представителей «Томского общества магометан-прогрессистов» и редакции газеты «Сибирия» с мусульманами[89].
Деятельность подобных организаций была еще одним из источников получения информации о потенциальных устремлениях региональной мусульманской элиты. Очевидно, что любая ее активность, выходившая за привычные рамки, вызывала повышенный интерес работников МВД. Вместе с тем рассматриваемые документы не дают оснований расценивать деятельность мусульманских обществ как противоправную и антигосударственную.
Требует нашего пристального внимания вопрос об агентурных источниках информации о жизни мусульман Степного края. Известно, что на рубеже 1910-х годов выстраиванию агентурной сети в мусульманских регионах империи уделялось особое внимание. Архивные материалы свидетельствуют, что в Омском ЖУ, Омском и Петропавловском отделениях ЖПУ Сибирской ж. д. существовали серьезные трудности приобретения и использования агентов из числа мусульманского населения. Петропавловский уездный начальник Б.А. Оссовский, подчеркивая, что не имеет «средств на содержание в степи агентов, которые могли бы умело вести наблюдение за поведением» и настроениями «киргизов», просил губернатора по возможности поручить чинам жандармской полиции вести агентурное наблюдение за «степью». Он отмечал, что проводниками идей панисламизма среди киргизов были преимущественно муллы и верующие, побывавшие в Мекке, полагая «крайне желательным установить негласное наблюдение [за сотрудниками] издававшейся в Петропавловске газеты «Приишимье», выяснить, с кем сотрудники-мусульмане поддерживают контакты в Казани, Ташкенте, Самарканде»[90].
В целях предупреждения денежных сборов в степи, выявления приезда в степь каждого агитатора и пресечения их деятельности, по мнению начальника Петропавловского отделения ЖПУ Сибирской ж. д. ротмистра Бенковича, необходима была «широкая осведомленность, для чего он предлагал разрешить уездным начальникам иметь своих секретных вспомогательных агентов и выделить для работы с ними необходимые денежные средства»[91]. В том случае, если невозможно привлечь всех уездных начальников к агентурной работе, предлагалось предоставить такое право кокчетавскому уездному начальнику Рутланду, который имел опыт работы с секретными агентами. Сведения, полученные от агентуры, а также личные наблюдения уездного начальника, которые он получает всегда по роду своей службы, должны были корректно освещать обстановку и помогать осуществлять контроль за деятельностью агентуры в уезде.
В ноябре 1913 г. начальник Омского ЖУ полковник Н.Н. Козлов, сменивший на этом посту генерала А.П. Орлова, отмечал, что для контроля за политическими настроениями полумиллионного кочевого казахского населения, разбросанного на обширной территории, необходимо было иметь осведомительную агентуру в возможно большом количестве пунктов Акмолинской области. Нынешние агенты, находившиеся на связи у начальника жандармского управления и проживавшие в Омске, давали лишь общую информацию о настроениях кочевого населения. Козлов подчеркивал, что, находясь в центре губернаторства, он лично лишен возможности работы с агентами из числа мусульманского населения. Выходом из этого положения ему виделось приобретение помощниками начальников управления в уездах своих секретных агентов из среды «киргизов». Такая агентурная сеть, рассеянная по всей Акмолинской области, по мнению начальника ЖУ, несомненно, дала бы ценные сведения о действительных настроениях населения[92]. По мнению начальника Омского ЖУ, ссылки начальника отделения в Петропавловске на отсутствие средств для работы с секретной агентурой были несостоятельными, так как в случае приобретения агента из среды киргизов, Департамент полиции по ходатайству акмолинского губернатора не стал бы отказывать в выделении необходимых денежных средств на работу с секретной агентурой.
Департамент полиции контролировал работу жандармских управлений с агентами из числа мусульман, при их перемещении в другие регионы такие агенты передавались на связь в соответствующие жандармские управления. Так, 31 октября 1913 г. начальник Омского ЖУ полковник Н.Н. Козлов направил директору Департамента полиции С.П. Белецкому (1912–1914) информацию об убытии внутренней агентуры из Омского ЖУ: секретный сотрудник «Тропман» (по партии социалистов революционеров) поступил на службу в Омскую железную дорогу, а секретный сотрудник «по мусульманскому движению» «Осман Мусин» переехал на постоянное место жительства в г. Курган[93]. Данный сотрудник находился на связи у начальника Петропавловского отделения жандармского полицейского управления Сибирской железной дороги ротмистра Бенкови-ча. За период сотрудничества с марта по октябрь 1913 года «Осман Мусин» предоставил всего три сообщения: по мусульманскому движению; по социалистам революционерам и по РСДРП. Полковник Козлов подчеркивал, что названный секретный сотрудник «будучи человеком интеллигентным, сотрудничая с Петропавловской прессой и вращаясь среди мусульман, составляющих в городе Петропавловске значительную часть населения… несомненно, при условии надлежащего руководства мог быть полезным сотрудником»[94].
Полковник Козлов писал: «Лишившись единственного секретного сотрудника по мусульманскому движению «Османа Мусина»… и в виду предписания столичных властей вице-директора Департамента полиции А.Т. Васильева от 29 августа 1913 г. № 112049 («О принятии мер по приобретению агентуры для осуществления действительного наблюдения за сельским населением среди киргизов») и согласно Циркуляру Департамента полиции от 12 сентября 1913 г. № 112216, приму в ближайшее время поездку по области и меры для приобретения агентуры»[95].
По нашему мнению, именно агентурные сведения могли бы послужить основаниями для принятия выверенных управленческих решений администрацией Степного генерал-губернаторства и губернаторами Акмолинской и Семипалатинских областей, но незначительное количество агентов из числа мусульман не способствовало глубокой оценке настроений мусульманского населения Степного края.
Обратим внимание на то, что оценки «мусульманской угрозы», характерные для контрразведчиков региона, не были единодушными. Так, 5 июля 1912 г. уже упомянутый нами ротмистр Бенкович проверял сведения, изложенные Петропавловским уездным начальником относительно настроений мусульман, проживавших в районах уезда. Ротмистр назвал оценки уездного начальника «преувеличенным и необоснованными», мотивируя это тем, что доказательств связи отдельных беспорядков среди кочевого населения с национально-религиозными движениями нет, а существуют одни лишь предположения. По сведениям агентуры, «среди киргизов национальное движение вообще только начинало пускать корни в массы, которые до последнего времени оставались совершенно безучастными к своему положению»[96]. Однако в Петропавловском уезде никакой заметной активности приверженцев т. н. панисламизма не наблюдалось.
Следует отметить, что информация о «противоправительственном брожении среди киргизов (казахов)», поступавшая 24 сентября 1914 г. в Оренбургское губернское жандармское управление от губернатора Тургайской области М.М. Эверсмана, также существенно отличалась. Начальник Оренбургского ГЖУ генерал-майор Г.П. Бабич писал, что «никакой противоправной агитации в среде киргизов не замечается и совершаемые ими добровольные пожертвования на нужды войны могут служить убедительным доказательством их неподдельного патриотического чувства»[97].
Судя по имеющимся материалам, Первая мировая война продемонстрировала корректность заключений о весьма ограниченном распространении идей исламской солидарности в Степном крае. 12 сентября 1914 г. акмолинский губернатор запросил у региональных жандармов информацию о настроениях мусульманского населения в связи с началом Первой мировой войны. Начальник Омского ЖУ 15 сентября 1914 г. сообщил, что преобладающая часть мусульман края были освобождены от исполнения воинской повинности, к ней были привлечены лишь татары, проживавшие в городах области. Татары, «в силу большей культурности», проявили больше интереса к войне, чем казахи, но и те, и другие, вполне спокойно встретили объявление войны, а представители мусульманского духовенства провели повсеместно молебны о победе России, произносили проповеди патриотического содержания[98].
В Петропавловске, значительную часть населения которого составляли татары, мобилизация прошла образцово. В первые дни после объявления войны в городах области прошли манифестации, в которых принимали участие и русские, и мусульмане. 4 сентября 1914 г. татарским любительским театром был дан спектакль, весь сбор от которого предназначался в пользу семей воинов, а 12 сентября в двух мечетях Омска был проведен кружечный сбор на нужды Омского городского лазарета для раненых солдат. При проведении различного рода сборов мусульманское население не обособлялось от мероприятий, проводившихся среди русскоязычного населения[99].
По данным начальника Омского ЖУ, ввиду отдаленности Степного края от Турции местное мусульманское население было мало осведомлено о ней и особых симпатий к ней не питало, что выражалось в пассивном отношении во время славяно-турецкой (итало-турецкой) войны 1911–1912 гг. В ноябре 1914 г. Омское ЖУ отмечало, что настроение мусульманского населения оставалось спокойным и какого-либо сочувствия к Турции не замечалось[100].
По мнению акмолинского губернатора А.Н. Неверова, война России с Германией и Австро-Венгрией, а также сам ход исторических событий создал условия, «неблагоприятствующие успехам панисламистской и пантюркистской пропаганды, которая велась последние десятилетия в пределах Российской империи»[101]. Тем не менее Неверов не допускал того, что выходцы из Турции, турецкие подданные отказались от своих намерений и от своей деятельности в национальных интересах Турции. Губернатор отмечал, что российское мусульманство было настроено вполне лояльно, однако агитация пантюркистов и панисламистов могла найти отклик у отдельных лиц и групп, послужить толчком к возникновению брожения среди мусульман вообще. Для недопущения этого Неверов предлагал установить тщательное наблюдение за появлением турецких эмиссаров-пропагандистов, пресекать их враждебную деятельность; принимать меры по пресечению проведения среди российских мусульман каких-либо тайных сборов в пользу враждебных государств. Губернатор просил подотчетных ему чиновников регулярно представлять ему материалы об отношении российских мусульман к войне с Турцией и иную заслуживающую внимания информацию[102]. В связи с этим нам кажутся убедительными аргументы тех исследователей, которые в событиях восстания 1916 года, затронувших и Степной край, доказывают отсутствие заметного турецкого влияния на события в крае[103].
Рассмотренные нами оригинальные материалы омских жандармско-полицейских органов свидетельствуют о том, что основные направления работы органов МВД на местах по «мусульманскому вопросу» были вполне типичными. Они строились с учетом общих задач, транслируемых столичными структурами, и соотносились с местными реалиями. Как и во многих других регионах, населенных мусульманами, омские чиновники столкнулись с нехваткой переводчиков и выходцев из местной среды, готовых работать в качестве секретных сотрудников.
В чем состояла специфика чиновничьего «исламского» дискурса Степного края? Во-первых, отметим, что оценки «мусульманской угрозы» в крае чиновниками ГЖУ не были монолитными. Омские профессионалы не были готовы огульно обвинять мусульман Степного края в приверженности идеям панисламизма и пантюркизма, туркофильстве и прочих антиправительственных настроениях. События первых лет Первой мировой войны вполне подтвердили корректность их аналитических заключений.
Второй ключевой момент связан с влиянием и взаимодействием различных ракурсов репрезентаций — чиновничьего, экспертного (зачастую не разделенных между собой), миссионерского и оценок российской контрразведки. Востоковеды и православные миссионеры начала XX века (впрочем, как и сейчас) не имели единого мнения по вопросу о сущности и степени исламизации казахского общества: от поверхностного принятия исламских догматов, доминирования суфизма до глубокой укорененности коранических начал. Все это позволяло чиновникам, дававшим экспертные заключения (Н. Остроумов, Я. Коблов и др.), представлять ситуацию так, что слабо исламизированные «добродушные кочевники» попадали под негативное влияние пассионарных волгоуральских мусульманских лидеров, от которого их непременно следовало защитить, дабы удержать ситуацию в регионе под контролем[104]. Тема «татаризации», угрожающей интересам российской государственности поднималась и на самом высоком уровне: в периоды работы особых совещаний[105].
Сравнивая оценочные суждения работников МВД с экспертными и миссионерскими оценками, приведенными нами выше, мы можем утверждать: омские чиновники в структуре МВД, равно как и губернаторы, не разделяли эти опасения «татаризации», формулируя свою, довольно взвешенную, точку зрения на национально-религиозные процессы, проистекавшие в «Степи». Вместе с тем, обозначенные нами проблемы получения информации «с земли» могли стать одной из предпосылок управленческих просчетов 1916 г., привести к тому, что работники МВД были попросту психологически и организационно не готовы к ситуации 1916 г.
События Туркестанского восстания, в свою очередь, впоследствии станут «линзой» с большим радиусом кривизны, через которую будет оцениваться гражданская позиция мусульман России в целом и данного региона в частности. И эти оценки будут не в пользу приверженцев ислама.
Движение «Алаш» в ряду советских «восточных» националистических организаций: взгляд с Лубянки 1920-1930-х годов[106]
Казахская и российская историография богата исследованиями и публикациями источников, которые освещают «алашскую» проблему с различных сторон, но это отнюдь не означает, что источниковые и методологические открытия уже невозможны. В современных исследованиях, в частности, подчеркивается дефицит источников, которые могут полить свет на методы работы и выработку оценочных механизмов органов ГПУ-ОГПУ в отношении казахской интеллигенции[107]. В данном разделе основное внимание будет уделено вопросу о том, какое место в общесоюзном ряду «контрреволюционных националистических» организаций занимало движение «Алаш», какими критериями руководствовались органы госбезопасности СССР, ведя с ним борьбу и преследуя сторонников движения. Не менее интересен аспект внутриведомственной полемики, неоднозначного отношения внутри правящей советской элиты к лидерам движения.
Для ответа на поставленные вопросы нами использованы и вводятся в научный оборот рассекреченные документы и материалы ГПУ-ОГПУ-НКВД, хранящиеся в Государственном архиве Российской Федерации (ГА РФ), Государственном архиве общественно-политической истории Воронежской области (ГАОПИ ВО) и Центральном архиве (ЦА) ФСБ России, в том числе и документы ПП ОГПУ по Казахстану. Навряд ли стоит подробно обосновывать исключительную важность введения в научный оборот именно этой группы источников, которые помогают дополнить историю создания, функционирования и разгрома казахской национальной партии «Алаш» и казахского автономного правительства Алаш-Орда, уточнить некоторые факты политической биографии лидеров движения «Алаш», а в итоге — проанализировать особенности общественно-политической обстановки в Казахстане в 1920-1930-е годы.
В 1920-1930-е годы советские спецслужбы в своем лексиконе использовали термин «контрреволюционные националистические организации», которые, по их мнению, наиболее активно действовали в регионах, населенных «восточными» народами, исповедовавшими ислам, — в Крыму, на Кавказе, в Средней Азии, на Волго-Урале. ВО ГПУ-ОГПУ и взаимодействующие с ним ПП ОГПУ по Средней Азии, Казахстану, Крыму, Башкирии и Татарии в 1922–1930 годы вели наблюдение и разработку националистических организаций, формируя из них сложные структуры и «центры», а также выстраивая горизонтальные и вертикальные связи между различными партиями и организациями.
Специалисты Восточного отдела и Информационного отдела (ИНФО) ГПУ-ОГПУ полагали, что «восточная» интеллигенция в подавляющем большинстве своем поддерживала национальную и религиозную контрреволюцию. Тон в этом негативном процессе задавали «нелояльные к советской власти национальная интеллигенция и мусульманское духовенство»[108]. По их мнению, стратегическая установка «восточного» национализма сводилась к следующему. Советская власть в том виде, в котором она была во второй половине 1920-х годов, не могла существовать долго. Она должна была либо переродиться, либо уступить место другим слоям (классам), поэтому национальные группы и партии должны были быть готовыми к приходу к власти. Националисты пришли к выводу, что вооруженные выступления не могли привести к успеху, поэтому ставка делалась на идеологическую работу с населением, ведение борьбы везде, где советская власть и компартия старались закрепиться и провести в жизнь свои принципы. Основной целью усилий «контрреволюционеров» был «подрыв деятельности советского государственного аппарата»[109] .
В свою очередь, чтобы реализовать свои далеко идущие планы, националисты, по мнению наблюдателей, восстанавливали и завязывали новые связи между собой и с сопредельными странами, особенно с Турцией, вели «решительное наступление на идеологическом фронте», пытаясь уменьшить влияние Коммунистической партии, особенно в деле просвещения, и, наконец, накапливали силы для вооруженного восстания против советской власти в случае новой интервенции[110].
Усиление национализма в духе марксистской парадигмы аналитиками ВО ГПУ-ОГПУ связывалось с изменением экономической ситуации в годы НЭПа. Проводя аналогию с реалиями русской деревни, отдел заключал, что в этот период усилились социально-экономические позиции местной «восточной» торговой буржуазии, что, в свою очередь, привело к укреплению идеологии местного национализма, ориентированного на решение узконациональных задач.
Делался вывод: на «восточных окраинах» сформировались различные по своим конечным целям националистические группировки, которые антагонизировали между собой на почве национальной борьбы, но зачастую и блокировались на общих моментах борьбы с советской властью (вопросы воспитания молодежи, вопросы алфавита и др.). Постепенно устанавливались контакты лидеров, и росло их стремление обрести единую платформу по широкому кругу вопросов[111].
При этом, по данным ВО ОГПУ, на восточных окраинах СССР практически не было антисоветских партий, кроме «Милли-Фирка» в Крыму[112] и партии «Мусават» в Азербайджане[113]. В то же время на «восточных окраинах» были неоформленные антисоветские группировки нелояльной к советской власти национальной интеллигенции, кулачества и мусульманского духовенства[114].
Мы также видим, что в зависимости от той или иной задачи, которая стояла перед спецслужбами, последователи (реальные или номинальные) «Алаш» получали квалификацию как участники неоформленного движения или партии несмотря на то, что партия формально с 1920 г. не существовала. Об этом свидетельствуют и аналитические документы ИНФО ОГПУ. Так, в обзоре за декабрь 1923 г. ИНФО подчеркивает, что «организация «Алаш-Орда» распалась ввиду отсутствия почвы для антисоветского движения в среде казахской буржуазии и интеллигенции, враждебно относящейся скорее к татарской и узбекской буржуазии. Стремлению немногочисленных алашордынцев к завоеванию госаппарата мешали трения между различными группировками — отражение родовой и племенной вражды (что наблюдалось и у казахских коммунистов)»[115].
Известно, что в соответствии с постановлениями ВЦИК от 4 апреля 1919 г. и 3 июня 1920 г., а также постановлением реввоенсовета Туркфронта от 4 ноября 1920 г. «киргизы и трудовое казачество, принимавшие участие в Гражданской войне против советской власти, а также члены и сотрудники бывшего националистического правительства «Алаш-Орда» за свою прежнюю контрреволюционную деятельность никакому преследованию и наказанию» не подлежали. Кроме того, государственным органам было дано указание принять их на работу в советский государственный аппарат[116].
Несмотря на действовавшие нормативные правовые акты о прекращении преследования членов «Алаш-Орды», а также выводы ИНФО ОГПУ об отсутствии угроз безопасности со стороны движения «Алаш», сделанные в первой половине 1920-х годов, в ВО ОГПУ и ПП ОГПУ по Казахстану считали бывших алашордынцев непримиримыми врагами советской власти и вели за ними постоянное оперативное наблюдение, принимая превентивные меры по предупреждению роста их влияния в казахской среде. Это находило поддержку и у политического руководства СССР. Бывшие «алашордынцы», находясь во всех наиболее важных казахских государственных органах (Букейханов — член коллегии Наркомзема, Байтурсунов — Наркомпроса, Габбасов — заведующий Семипалатинским губэу), где, по мнению представителей ОГПУ. они проводили «националистическую политику, оказывали негативное по отношению к советской власти влияние на казахское население, в первую очередь на молодежь. Сотрудники ОГПУ, наблюдая за сторонниками партии «Алаш», находившимися в среднем и низовом звене государственного аппарата Казахстана, отмечали, что каждый алашордынец вел «антисоветскую агитацию» на том участке, где он находился. Особое значение для распространения и укрепления националистических идей сторонники «Алаш», по мнению ОГПУ, уделяли органам народного просвещения и издательствам: «все учебные заведения и газеты были наводнены алашордынцами», а издававшаяся под руководством Байтурсунова казахская литература и учебники на казахском языке составлялась алашордынцами и была пронизана «националистическими идеями»[117].
В Восточном отделе ОГПУ отмечали, что лидер «Алаш» Букейханов, располагая огромным авторитетом среди казахского населения, оказывал на него «негативное националистическое и политическое влияние», поэтому в 1922 г. «в целях изоляции от казахского населения» Букейханов был выслан в Москву и устроен на работу научным сотрудником Казахской секции Центриздата[118].
Если все вышеуказанное вполне вписывается в общие принципы и подходы, которые отличали отношение советских органов госбезопасности к национально-религиозным элитам страны, то сюжет, на котором мы остановимся далее, с нашей точки зрения, является довольно специфичным, характерным именно для казахско-алашордынских реалий.
Общественно-политическая обстановка в Казахстане (Киргизской АССР)[119] в 1920-е годы, по мнению ОГПУ, характеризовалось следующими факторами. Во-первых, чрезвычайно обострившимся антагонизмом между русскими и казахами на почве земельных споров, разжигаемых, с одной стороны, баями, с другой — кулачеством и сопровождавшихся «всеобщими свалками, побоищами». Во-вторых, неэффективностью и недостаточностью «карательной политики» в отношении баев, что было обусловлено тем, что баи и их представители смогли проникнуть в судебные, административные и земельные органы. В-третьих, слабостью кооперативных и кредитных организаций, недостатками в оказании медицинской помощи. В-четвертых, отсутствием советского регулирования общественной жизни аула[120].
Следующие два фактора возросшего влияния «алашордынцев» ВО ОГПУ напрямую связывал с именем лидера партии «Алаш» А. Букейханова, деятельность которого приводила к «искажению партийной и советской линии», особенно по вопросам землеустройства и национальной политики партии. По данным ОГПУ, перевыборные кампании в Советы, в которых активно участвовали байские группировки, проходили под руководством и влиянием алашордынцев. Основные лозунги, которые выдвигались ими в предвыборной кампании, это — борьба с «русской колонизацией», захват и подчинение своему влиянию советского аппарата, воспитание казахской массы в национальном духе[121].
В середине 1920-х годов 01 НУ фиксировал рост активности национальной интеллигенции в период проведения кампаний по перевыборам Советов. Например, летом 1923 г., когда в Казахстане велась подготовка IV Всекиргизского (Всеказахского) съезда Советов. Правая консервативная группа алашордынцев, не рассчитывая на успех в предвыборной кампании, намеревалась использовать свой авторитет, чтобы организовать протестное движение против «угнетения» казахской нации. В этих целях в степи выехали самые видные деятели алашордынцев. Они пропагандировали идею образования из восточных республик отдельного государства, поддерживая тем самым национальную рознь. При этом правые алашордынцы оказались без поддержки либералов, которые в связи с решениями XII съезда РКП(б) по национальному вопросу, предпочли пойти на союз с коммунистами. В 1926 г. ОГПУ обращало внимание на активное участие в перевыборах «алашордынствующей казахской интеллигенции». Активность ее в перевыборах в Советы районов намного превышала таковую во время перевыборов в 1925 г.[122]
Борьба между группировками сопровождалась многочисленными злоупотреблениями советских работников, покровительством тем или иным группировкам, чрезвычайным обострением отношений межу отдельными родами. Руководителями группировок, по данным 01 НУ, были бывшие алашордынцы («лишенцы»), волостные управители, крупные баи и т. д., которые поддерживая тесные контакты со многими алашордынцами и баями, пытались провести на должности председателей аулсоветов своих кандидатов. Они пользовались поддержкой не только со стороны населения, но и советских и партийных работников уездных и губернских органов власти. ОГПУ отмечало, что в борьбу были втянуты работники уездных органов, в том числе партийных, борьба за власть сопровождалась ростом взяточничества[123].
Негативное влияние на ситуацию в целом и на отношение к деятелям «Алаш-Орды» оказывала и имевшая место на всем протяжении 1920-х годов сильная неприязнь между русскими и казахами на низовом уровне и в верхах. Так, в Кустанайской губернии на заседании ответственных работников русских и казахов одним из последних был сделано заявление, что русские работники не только не нужны Казахстану, но и представляют для него «смертельную опасность», что казахи и без русских сумеют построить жизнь. Основным источником, питающим национальную склоку, была неурегулированность земельных отношений между русскими и казахами. ВО ГПУ отмечал, что в начале 1920-х годов для разрешения аграрного вопроса ничего не было сделано[124].
ОГПУ отмечало, что в 1927 г. на настроение казахского аула оказывали влияния такие политические события, как дискуссия в Коммунистической партии, появление партийной оппозиции. Аксакалы и мусдуховенство подчеркивали, что «коммунисты спорят между собой и разлагаются, а иностранцы начинают войну против них. Коммунисты снова боятся алашордынцев и сажают их в тюрьму. Но коммунистам скоро будет конец»[125]. По мнению ОГПУ, наряду с распространением слухов о войне, бывшие «алашордынцы», проводили тайные совещания, на которых обсуждали вопросы о дискредитации коммунистов и общественных работников[126].
Ведя наблюдение и анализируя деятельность алашордынцев, а также изучив всю совокупность сложных национально-родовых, общественно-политических противоречий, сотрудники 01 НУ СССР в начале 1920-х годов сделали вывод о том, что бывшие алашордынцы критически относились к мероприятиям советской власти, но внешне скрывали свое настроение», а в конце 1920-х годов они же пришли к выводу о том, что алашордынцы оставались «контрреволюционерами и националистами»: их «убеждения исключали признание советской власти», они продолжали «контрреволюционную работу», но изменили формы борьбы против нового режима. Стали легализовываться, устраиваться на работу, «внедряться в государственный аппарат и Коммунистическую партию», для того чтобы с новых позиций вести скрытую борьбу с советской властью[127]. Вывод был логичен и неутешителен: Казахская Республика, подвергаясь непосредственному воздействию со стороны национально-религиозных кругов Татарии, Башкирии и Турции, представляла вполне благоприятную почву для «национальной контрреволюции».
Даже такие меры, как переселение Букейханова в Москву, по мнению сотрудников ОГПУ, не дали того результата, на который рассчитывало советское политическое руководство. Проживая в столице, Букейханов продолжал вести «антисоветскую работу, поддерживал связи с казахским работниками и в Казахстане, и в Москве, оказывая на них негативное политическое влияние, занимался идеологической обработкой студентов-казахов» в духе «панисламизма». По данным ОГПУ СССР, каждая поездка Букейханова в Казахстан сопровождалась активизацией там националистической работы. Посещая Казахстан по приглашению «националистов, сидевших в правительстве», он разработал «мероприятия по землеустройству в контрреволюционных националистических интересах»[128]. В сентябре 1926 г. Букейханов был арестован органами ОГПУ в Актюбинске, где производил статистическое исследование, привезен в Москву и помещен и Бутырскую тюрьму, однако уже через 5 дней выпущен на свободу[129].
В ходе отслеживания деятельности национальнорелигиозной элиты «восточных окраин» во всесоюзном масштабе и в динамике начиная с 1922 г. в аналитических обзорах отдела постепенно вырисовывались определенные тенденции, обобщения, сказавшиеся на исторической судьбе национальных движений в пределах СССР, и «Алаш» не была исключением. Интересно отметить, что уже в начале 1923 г. работники ВО ОГПУ предполагали в перспективе усиление и объединение разнородных групп и движений подобного рода, заключая, что вскоре «национальные контрреволюционные группировки будут выступать единым организационным фронтом»[130]. В связи с этим ВО ОПТУ отмечал, что во второй половине 1920-х годов начинали формироваться блоки партий, различных слоев населения, которые ранее спорили даже по не принципиальным вопросам. Отдел подчеркивал, что к такому развитию антисоветской деятельности следовало быть готовым[131].
В отношении казахской национальной элиты приводились сходные свидетельства. Циркуляр ВО 01 НУ № 156522 от 8 июля 1927 г., подписанный помощником начальника X. Петросьяном, гласил, что в Казахстане внутрипартийные разногласия в ВКП (б) «оживили антисоветские группировки. Намечается планомерное наступление внутри Казахстана, с упором на национальные формирования и блок с антисоветской интеллигенцией других восточных районов…»[132]. В качестве доказательств приводились сведения о связях «алашордынцев» с руководителями «пантюркистского антисоветского центра»: Ходжановым, Нурмаковым, Тюрякуловым, Султанобековым. Кенжиным и другими»[133].
При этом ВО ГПУ обращал внимание, что работа органов ГПУ в Казахстане не только «более чем слаба, но и большинство из них не могут уяснить себе, что руководство борьбой с «национально-религиозной контрреволюцией» лежит на Восточном отделе ГПУ, и поэтому до сих пор свою убогую информацию шлют в Секретный отдел ГПУ»[134]. О трениях и взаимном недоверии центра и местного полномочного представительства свидетельствует следующий сюжет, который заставляет нас по-иному взглянуть на модуль взаимоотношений Москвы и регионального руководства.
В первой половине 1928 г. в Восточный отдел из Казахстана поступала информация о том, что «алашордынцы призывали казахов к объединению и борьбе с советской властью», «все казахское население было согласно с платформой алашордынцев и поддерживало ее. В городе Уральске бывшие алашордынцы Мухитов Губай и Каратаев Галлий (преподаватель нацсемилетки) в связи с кампанией по экспроприации баев, вели усиленную агитацию против конфискации»[135].
В целях пресечения дальнейшей «контрреволюционной деятельности алашордынцев ПП ОГПУ по Казахстану в 1928 г. в Казахстане были арестованы: Байтурсунов Ахмет (28 июня 1928 г.); Дулатов Мирьякуб (29 декабря 1928 г.), умер в заключении 5 октября 1935 г.; Габбасов Халил (16 октября 1928 г.); Джумбаев Магжан (июль 1928 г.); Юсупов Ахметсафа (29 января 1929 г.); Байдильдин Абдрахман; Омаров Ильдес; Аймутов Джусунбек и другие. Всего было арестовано 44 человека. Букейханов по данному делу не был арестован, так как имевшиеся в Восточном отделе ОГПУ материалы не были достаточными для его немедленного ареста[136].
Всем арестованным предъявлялись обвинения в совершении преступлений, предусмотренных статьями 58-2, 58-4, 58-7, 58–10, 58–11 и 59-3 УК РСФСР. Так, Байтурсунов обвинялся в том, что он был одним из основателей партии «Алаш», организатором и руководителем вооруженной борьбы «Алаш-Орды» с советской властью в 1918–1919 гг., а в 1921–1922 гг. создал контрреволюционную организацию и проводил враждебную работу против советской власти. Дулатов Мирьякуб — в том, что он был одним из основателей партии «Алаш», руководителем алашордынских «белых частей, руководителем и участником расстрелов советских работников», в 1921–1922 гг. якобы создал в Ташкенте подпольную контрреволюционную организацию, поддерживал связи с белой эмиграцией и проводил подготовительную работу к вооруженному восстанию против советской власти. Другим арестованным предъявлялись обвинения в участии в подготовке вооруженного восстания в казахской степи, участии в антисоветской организации, организации нелегальных кружков «Алаш», осуществлявших влияние на казахскую печать и литературу. Большинство обвиняемых (за исключением Байтасурова А., Габбасова X. и некоторых других) признали себя виновными и назвали всех известных им членов подпольной антисоветской организации. Арестованный Динмухамед Адилев нарисовал схему антисоветской организации, на которой были указаны все известные ему участники.
ПП ОГПУ по Казахстану в 1929 г. провело аресты X. Досмухамедова, Д. Досмухамедова, М. Мурзина, М. Ауэзова, Омарова, М. Тынышпаева, А. Ермекова, С.К. Кадырбаева, Ж. Акбаева и других (всего 19 человек, бывших членов правительства Алаш-Орда). Все они обвинялись в том, что входили в созданный X. Досмухамедовым еще в 1921 г. в Ташкенте «филиал подпольной контрреволюционной организации», ставивший целью свержение советской власти (срыв мероприятий партии и правительства в Казахстане по землеустройству, конфискации байских хозяйств, коллективизации хозяйств и др., пропаганда националистических взглядов, идеологическое воздействие на советских работников). Всем арестованным предъявлялись обвинения по ст. 58-7, 58–11 и 59-3 УК РСФСР. Досмухамедов, Омаров, Тынышпаев и другие, всего 6 человек, признали себя виновными. Кадырбаев С.К. и другие лица, проходившие по делу, своей вины не признали. Обвинительное заключение по уголовному делу было составлено в декабре 1931 г. и направлено на согласование в Москву[137].
Однако доказательств для вынесения обвинительного приговора было недостаточно, поэтому Особый отдел ОГПУ, рассмотревший поступившие документы, рекомендовал прекратить уголовное дело, а всех привлеченных по делу лиц освободить в связи с тем, что их «контрреволюционная деятельность» относилась к периоду 1918–1921 гг. и подпадала под акты об амнистии[138]. Несмотря на мнение Москвы, ПП ОГПУ по Казахстану настаивало на привлечении к уголовной ответственности алашордынцев и дважды направляло телеграммы в Москву с просьбой разрешить провести их аресты, так как освобождение бывших алашордынцев из-под ареста могло негативно повлиять на общественно-политическую обстановку в Казахстане. В результате «победа» осталась за местными управленцами: 20 апреля 1932 г. уголовное дело в отношении 19 бывших членов правительства Алаш-Орда рассмотрела тройка при ПП ОГПУ по Казахстану, приговорившая М. Тынышпаева. X. Досмухамедова, Д. Досмухамедо-ва, М. Мурзина к заключению в концлагерь сроком на 5 лет, М. Ауэзова и А. Ермекова — к 3 годам условно. С.К. Кадырбаев и Ж. Акбаев были приговорены к высылке в Воронеж сроком на 5 лет, остальные к различным срокам наказания [139].
В 1933 г. была арестована еще одна группа бывших членов партии «Алаш»: И.Т. Токтыбаев, Б.Д. Аралбаев и другие. По печальной традиции они были обвинены в создании «националистической антисоветской организации», ведении борьбы против ЦК Казкрайкома. Решением Коллегии ОГПУ СССР от 29 марта 1934 г. приговорены к различным срокам заключение и реабилитированы лишь в 1957 г.
Новый виток активной работы советских спецслужб по «восточным» контрреволюционным организациям пришелся уже на период «большого террора». После частичного разгрома «национального подполья» в 1929–1933 гг. («султангалиевщины» в Татарии, «Милли-Истиклял» в Узбекистане, «Алаш-Орды» в Казахстане и т. д.). по мнению ОГПУ, основанном на признательных показаниях арестованных (Т. Рыскулова и других), в «восточных» регионах была создана новая «пантюркистская националистическая организация». Одним из ее мифических лидеров был Букейханов. арестованный 26 июля 1937 г. в Москве сотрудниками ГУГБ НКВД СССР. Он «как председатель Алаш-Орды боролся против советской власти до 1920 года» и был обвинен в «контрреволюционной, националистической и антисоветской деятельности», а также «контрреволюционных связях с руководителями антисоветского пантюркистского центра»[140]. На допросе 28 июля 1937 г. Букейханов заявил: «Я не мог и не могу быть сторонником советской власти. Мои убеждения исключают признание ее. Я остаюсь верным свои алаш-ордынским идеям, за которые я боролся с советской властью»[141]. 27 сентября 1937 г. в Москве на закрытом судебном заседании ВК ВС СССР, длившимся 20 минут, было рассмотрено дело по обвинению Букейханова. в том. что он оставаясь верным алаш-ордынским идеям, боролся с советской властью. Военная коллегия Верховного суда СССР на основании ст. 17–58 п. 8 и ст. 58 п. 11 УК РСФСР приговорила Букейханова к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение в тот же день[142]. Подобная участь ожидала и его мнимых союзников [143].
После смерти Сталина началась реабилитация жертв политических репрессий. В 1954–1957 гг. были реабилитированы, осужденные за участие в «контрреволюционных действиях» Ходжанов, Нурмаков, Рыскулов. В 1989 г. был реабилитирован А. Букейханов. В его и ему подобных делах не имелось объективных данных, свидетельствовавших как о наличии в Казахстане и в Москве «террористического центра», так и о контрреволюционной и националистической деятельности алашордынцев после 1920 г., а в соответствии с решением Президиума ВЦИК от 3 июня 1920 г. бывшие члены правительства Алаш-Орды были допущены к работе в советских органах и их преследование за прошлую деятельность не допускалось[144].
Подводя итог, отметим, что материалы Восточного и Информационного отделов ГПУ-ОГПУ демонстрируют напряженное социально-политическое противостояние в различных слоях казахского общества, усугублявшееся остротой национальных проблем. Д. Аманжолова указывает на особую интенсивность т. н. группировочной борьбы в среде нарождавшейся советской бюрократии в ряде советских республик, в том числе и в Казахстане[145]. Ситуация с арестами деятелей движения «Алаш» в конце 1920-х — начале 1930-х годов демонстрирует процесс противостояния политических элит в республике: когда не московские, а местные руководители органов госбезопасности настаивали на более жестких репрессивных мерах, в то время как Москва долгое время не решалась «покуситься» на свободу основных лидеров движения.
В изученных материалах содержится большое количество терминов, производных от наименования правительства Алаш-Орда, которые активно использовались в партийных и советских документах и всегда с негативным оттенком, фактически превращаясь в ярлык — средство сведения счетов с политическими оппонентами. Мы видим также, что московские аналитики явно опирались на конструкты, хорошо знакомые им по работе в русскоязычной среде «внутренней» России, что не всегда способствовало выработке объективного видения проблем и процессов.
В сущности, задача специалистов-«восточников» была проста: нужно было выявить и подтвердить собственный прогноз начала 1920-х годов о неизбежном слиянии «ручейков» «восточной контрреволюции» в полноводную «реку». В случае с «Алаш» ко второй половине 1930-х годов они с этой задачей вполне успешно справились, накопив весомые, с их точки зрения, аргументы для применения различного рода идеологических и репрессивных мер.
Оренбург как «центр восточной контрреволюции»: неизвестные страницы деятельности казахского национального движения «Алаш-Орда» в 1920-е годы[146]
Современные специалисты подчеркивают дефицит источников, которые могут полить свет на методы работы и выработку оценочных механизмов в отношении казахской интеллигенции со стороны органов ГПУ-OГПУ[147]. Как справедливо отмечает Паоло Сартори, источниковедение Центральной Азии 1920-х годов страдает от недостатка агиографии и «местных историй» (local stories), поэтому мы вынуждены обращаться к немногочисленным, но от того имеющим еще большую ценность, свидетельствам русскоязычных официальных источников, вышедших, в том числе, из-под пера работников спецслужб[148]. Мы не можем полностью доверять информации, содержащейся в материалах органов госбезопасности, как и считать ее объективной, но можем использовать эту документацию как источник для понимания исламского дискурса, формировавшегося государственным репрессивным аппаратом и использовавшегося работниками ОГПУ и НКВД.
В данном разделе внимание уделено сюжету освещения деятельности «Оренбургского центра», который, в первой половине 1920-х годов, по сведениям спецслужб, объединял наиболее активных идеологов и сторонников «Алаш» и деятелей Алаш-Орды. Мы рассмотрим эти материалы через призму выработки оценочных суждений работниками ОГПУ. Для раскрытия основных идей мы используем ранее не введенные в научный оборот источники Центрального архива ФСБ России и Государственного архива Российской Федерации, отражающие заявленную проблематику.
Волею истории Оренбургу было суждено сыграть важную роль в судьбах российской тюркской интеллигенции: до событий 1917 г. он «был своеобразным пунктом активности и взаимодействия татарских, башкирских и казахских деятелей»[149]. В рассматриваемый период он сохранил эту роль медиатора, связующего звена между национальными лидерами различных регионов Союза. Особенно резонансной была деятельность представителей казахской интеллигенции, в силу объективных обстоятельств рассматривавших оренбургские земли как пространство, входящее в сферу их национальных интересов.
Проигрывая в политической и военной схватке с советской властью, правительство Алаш-Орды заявило о ее признании. При этом часть алашордынцев. признав политическую платформу советской власти, перешла на ее сторону, наиболее непримиримые покинули страну. Как и в случае с национально-религиозными лидерами в других частях советской России — СССР, в начале 1920-х годов власть, давая возможность «бывшим» реализовать себя в новых условиях, никогда не забывала об их «контрреволюционной сущности», поручая спецслужбам вести за ними наблюдение.
Общим местом в официальных документах и советской пропагандистской литературе той эпохи стало утверждение, рожденное в недрах советских спецслужб, о том, что активисты «Алаш-Орды» в 1920-1930-е годы вели «антисоветскую контрреволюционную националистическую деятельность»: создавали «нелегальные националистические организации», «проникали» в партийные и советские органы, «использовали органы печати и просвещения для борьбы с советским строем, препятствовали социалистическому переустройству аула, предпринимали меры к организации банд-повстанческих выступлений»[150].
Судя по материалам НКВД КазССР. в 1921 г. в Оренбурге возникла «контрреволюционная казахская националистическая организация алаш-ордынского толка»[151]. Часть активистов «организации» после перенесения столицы Казахстана в Кзыл-Орду в 1925 г. покинула Оренбург, другая осталась.
В материалах ЦА ФСБ России содержится уникальный документ, позволяющий реконструировать схему взаимодействия между различными лидерами и сторонниками «Алаш» в период 1921–1928 гг… - копия «Приблизительной схема казахской подпольной организации», перерисованная 5 мая 1958 г. помощником военного прокурора ТуркВО. капитаном юстиции Шуриным. В этом источнике Оренбург отмечен как важное место деятельности «алашевцев», именовавшееся «Оренбургским центром». Судя по схеме, он сохранял особый организационный статус в 1921–1924 гг. Именно из Оренбурга, где находился «цвет» движения, шла координация деятельности его сторонников, проживавших в Москве, Петрограде, Ташкенте. Самарканде. Чимкенте. Аулие-Ата, Алма-Ате, Петропавловске. Семипалатинске. Тургае, Акмолинске, а также Париже и Берлине[152]. По другим источникам, география деятельности организации была несколько иной: Южно-Казахстанская. Актюбинская и Западно-Казахстанская области. Она имела также «ответвления» в Башкирии (группа Джумагалиева) и в Оренбурге (группа Саулгабаева)[153]. В общем, деятельность «Центра» простиралась везде, где проживали находившиеся под наблюдением спецслужб сторонники Букейханова и его идей.
В других источниках мы находим похожие данные ГПУ-ОГПУ 1921–1925 гг., которые фиксировали наличие нескольких групп бывших «алашордынцев», в частности в Оренбурге проживали: Д. Адилев, А. Буксйханов, А. Байтурсунов, М. Дулатов. А. Кенжин, И. Омаров, Б. Сарсенов, К. Токтабаев[154]. По другим сведениям, здесь заправляли «следующие активные алашордынцы»: Аймаутов, Байтурсунов, Баймухаметов. Бисалиев, Дулатов, Казмухамедов, Коржаубаев, Кубенов. Муканов[155].
В документах ПП ОГПУ по Казахстану отмечается, что в состав «Оренбургско-Тургайского областного комитета партии “Алаш”», входили: К. Арыгензисв, А. Биримжанов, А. Байтурсунов, Г. Биримжанов, А. Буксйханов, О. Джанибеков, А. Джунубаев, А.-К. Доданов, С. Досжанов, М. Дулатов, М. Искулов, И. Нурмухамедов, И. Омаров. Т. Шонанов[156].
Сравнительный анализ материалов показывает, что обнаруженная нами «схема подпольной организации» носит более универсальный и информативный характер. Количество «подозрительных» персонажей в схеме заметно больше. Кроме того, обращает на себя внимание не уточненная география ее деятельности, что свидетельствует об отсутствии четкого понимания сущности происходивших процессов и дефиците информации у работников местного и центрального аппарата ОГПУ.
Целью нашего исследования не является критический анализ объективного или субъективного характера данных спецслужб о «подпольной» организованной работе лидеров казахской интеллигенции в «оренбургский» период ее деятельности. Для ответа на этот вопрос требуются дополнительные изыскания, однако уже опубликованные источники и исследования специалистов заставляют нас думать об определенной небезосновательности подобных заключений[157].
Для нас важно иное: в 1920-е годы ГПУ-01 НУ пристально наблюдало за деятельностью «восточных» «контрреволюционных партий и организаций», постепенно формируя совершенно определенный спектр жестких оценок и прогнозов, определивших впоследствии историческую судьбу не только «алашевцев», но и других советских национальных элит. В 1920-е годы в поле зрения Восточного отдела ГПУ-ОГПУ и полномочных представительств (ПП) ОГПУ, специализировавшихся на этих сюжетах, находились практически все нелегально существовавшие в пределах Союза национальнорелигиозные объединения: в Азербайджане («Иттихад-Ислам», «Мусават»), Средней Азии («Милли-Истиклял», «Иттихад-Ислам»), в Крыму («Милли-Фирка»), Башкирии, Татарии и в Казахстане («Алаш»),
Важно отметить, что во второй половине 1920-х годов у работников спецслужб оформилась идея о централизации усилий подобных течений и движений. «Характер деятельности баев и мулл в этот период времени заставляет представителей органов ОГПУ сделать вывод о том, что контрреволюционная работа объединяется и руководится каким-то центром, имеющим общий план контрреволюционной деятельности (выделено нами. — В.Х.)»[158].
В 1927 г. в недрах Восточного отдела ОГПУ уже обсуждалась мысль об объединении «алашордынцев» с «Султан-галиевским центром». Циркуляр ВО ОГПУ № 156522 от 8 июля 1927 г., подписанный помощником начальника X. Петросьяном, содержал следующие установки: внутрипартийные разногласия в ВКП(б) и англо-советский разрыв «оживили антисоветские группировки. Намечается планомерное наступление внутри Казахстана, с упором на национальные формирования и блок с антисоветской интеллигенцией других восточных районов, вплоть до выступления в проектируемый султан-галиевский «Центр» (выделено нами. — В.Х.)»[159]. В качестве основных М. Султан-Галиеву и его сторонникам в Крыму, Татарии, Башкирии, Дагестане и Азербайджане были выдвинуты обвинения в распространении идей «пантюркизма», попытках создания единого «Ту-ранского государства»[160].
В связи с этим вполне закономерными выглядят позднейшие, весьма нелогичные, на взгляд непосвященного, и далекие от сущности самого «алашордынского» движения, попытки НКВД в 1930-е годы «втиснуть» дело по обвинению Алихана Букейханова в прокрустово ложе концепта о заговорах «пантюркистов»-«панисламистов» в масштабах всего СССР.
В заключение отметим, что оренбургская страница движения и материалы, ее обобщающие, повлияли на оформление подобного взгляда советских спецслужб на сущность и формы деятельности национально-религиозной элиты различных советских республик.
«В целях изоляции Алихана Букейханова от казахского населения выслать его в Москву»[161].
В 2016 г. международное сообщество широко отмечало 150-летие со дня рождения выдающегося казахского государственного и общественного деятеля, ученого, журналиста и переводчика Алихана Букейханова (Букейхана) (1866–1937). Мероприятия в его честь проходили под эгидой ЮНЕСКО в Казахстане, России и Турции[162].
Долгое время имя Алихана Букейханова было под запретом. Исследователям, изучающим историю России и Казахстана XX века, политические движения начала прошлого века, было сложно получить доступ к архивным материалам о его судьбе. Дело в том, что Алихан Букейханов был инициатором формирования казахской общественно-политической партии «Алаш», стремился к созданию независимого Казахстана, стал первым председателем автономного правительства Алаш-Орды. В целях достижения независимости Казахстана во время Гражданской войны 1918–1920 гг. активно боролся против советской власти. Несмотря на то, что по решению Президиума ВЦИК от 3 июня 1920 года преследование бывших членов правительства Алаш-Орды за их прошлую деятельность категорически запрещалось и они были допущены к работе в советском государственном аппарате[163], Букейханов, как и многие его соратники, оставался под негласным контролем и прессингом советских органов государственной безопасности. Большинство участников партии «Алаш» были расстреляны. Лишь после смерти Сталина они были признаны невиновными, а их репутация восстановлена.
В советской историографии деятельность А.Н. Букейханова и других деятелей движения «Алаш» оценивалась отрицательно. После того как в 1990-е годы появилась возможность изучать ранее закрытые архивные документы, появились работы, которые по-новому освещают политическую биографию Букейханова и других представителей казахской интеллигенции начала XX в. Большинство таких работ написано казахстанскими учеными. К сожалению, работы, посвященные А.Н. Букейханову, написанные на казахском языке[164], часто остаются невостребованными среди русскоязычных специалистов, так как существуют трудности их изучения. Публикации о А.Н. Букейханове можно найти и в сети Интернет[165], однако они содержат много неточностей и ошибок.
Именно поэтому большое значение имеют работы о Букейханове, написанные на русском языке казахстанскими авторами[166]. Среди них следует назвать научные труды Султан-Хана Аккулы[167]. Автор подробно исследует научную, политическую и общественную деятельность выдающегося казахского деятеля в дореволюционный и постреволюционный периоды[168].
В связи с 90-летием движения «Алаш», которое в 2008 г. широко отмечалось в Казахстане, в российском журнале «Исторический архив» в 2009 г. были опубликованы несколько материалов по истории этого движения. Так, на основе архивных источников[169] и опубликованных материалов была подготовлена фотолетопись и справки биографического характера о руководителях и крупных деятелях движения «Алаш»[170].
Документы и материалы о казахском национальном движении в Западном Казахстане и о деятельности Западного отделения «Алаш». извлеченные из архивов Астаны, Алматы, Москвы, Санкт-Петербурга, Казани, Оренбурга, Самары, Актобе и Уральска, опубликованы в сборнике «История Западного отделения Алаш-Орды»[171].
Еще одна публикация, имеющая существенное значение для изучения истории движения «Алаш», была подготовлена В.И. Шишкиным[172], который ввел в научный оборот ранее неизвестные архивные документы[173] по истории взаимоотношений Алаш-Орды и Временного Сибирского правительства[174]. Сотрудничество алашордынцев и сибирских областников велось на основе борьбы за автономные права, оно продолжалось в процессе борьбы против советской власти. Документы свидетельствуют об объективных и субъективных обстоятельствах, которые серьезно затрудняли сближение Алаш-Орды и Временного Сибирского правительства. Публикации документов сопровождается добротной вводной статьей, именным и тематическим комментариями.
Необходимо также обратить внимание на подготовленную Д.А. Аманжоловой[175] рецензию на 4-томный сборник документов и материалов «Движение Алаш» (Алматы, 2004-2008)[176]. Рецензия дает представление о составе сборника в соответствии с хронологией истории движения «Алаш», а также причинах неравномерного распределения материалов по томам (обусловлено состоянием выявления и вовлечения в научный оборот новых источников).
По мнению Д.А. Аманжоловой, существенная ценность 4-го тома сборника состоит в том, что его содержание обнажает основные тенденции развития историографии истории «Алаш» — проблематику, изменение фактологической и концептуальной базы, разрывы и степень преемственности научных исследований[177].
Кроме того, необходимо отметить научные публикации, подготовленные о соратниках А. Букейханова, пострадавших, как и он в период сталинских репрессий. Среди них следует назвать работу Д.А. Аманжоловой и В.В. Рыскулова[178], посвященную Д. Досмухамедову. В названной работе, которая написана на основе архивного уголовного дела на Д. Досмухамедова. содержится информация об истории борьбы за создание казахской автономии, деятельности Алаш-Орды, лидерах движения Алаша Букейханова, Байтурсынова, Джангаша и Халела Досмухамедовых и других.
В советской историографии деятельность А.Н. Букейханова долгое время оценивалась отрицательно, его необоснованно обвиняли в «буржуазном национализме» и консерватизме. В научных работах С.-Х. Аккулы, других публикациях содержатся сведения о политических преследованиях А. Букейханова, его аресте, высылке, содержании под стражей, суде и последующем расстреле. Однако в подобных работах имеются некоторые неточности и «белые пятна», связанные с периодом, когда А. Букейханов находился под надзором советских спецслужб и необоснованно преследовался по политическим мотивам. Это вызвано тем. что авторам публикаций, по объективным причинам, не был доступен весь комплекс архивных документов, связанных с политическими репрессиями в СССР в 1920–1930 гг. и последующей реабилитации жертв политических репрессий в 1950-1990-е годы.
Рассекреченные и вводимые в научный оборот документы и материалы Центрального архива (ЦА) ФСБ России позволяют раскрыть ранее неизвестные факты политической биографии Букейханова, дополнить историю создания и функционирования партии «Алаш» и казахского автономного правительства Алаш-Орды. Анализ архивных документов позволяет понять механизм деятельности советского партийно-государственного аппарата по организации преследования инакомыслящих в СССР, «созданию» советскими спецслужбами мифических «антисоветских» и «националистических» организаций, арестам их «участников» и проведению показательных судебных процессов.
Алихан Нурмухаметович Букейханов родился в 1866 г. в ауле № 7 Токраунской волости Каркаралинского уезда Семипалатинской области Российской империи[179] в семье бедной, но относившейся к потомкам казахских султанов Торе (Чингизидов). После окончания русско-казахской школы А. Букейханов поступил Омское техническое училище, окончив которое, продолжил обучение на экономическом факультете Санкт-Петербургского лесного института. Завершив образование, А. Букейханов занимался педагогической и научно-исследовательской деятельностью, преподавал математику в сельхозтехникуме, работал в Омском техническом училище, принимал участие в научно-исследовательских экспедициях, писал научные труды, а также заметки и статьи, при этом постоянно занимался самообразованием.
Во время научно-исследовательских экспедиций А. Букейханов вместе с другими учеными изучал вопросы переселения русских на казахскую землю, по заданию правительства выявлял свободные земли, пригодные для новых переселений. На основе материалов экспедиций он готовил научно-публицистические труды, в которых показывал и доказывал ущемленное положение казахов в результате переселенческой политики царизма. Кроме того, А. Букейханов занимался изучением экономики, краеведения, сельского хозяйства и культуры, быта, этнографии. С 1893 г. участвовал в национально-освободительном движении Степного края.
В 1901 г. А. Букейханов женился на Елене Севастьяновой — дочери журналиста Якова Севастьянова, с которым он работал в издании «Степной край». В 1902 году у супругов рождается дочь Елизавета, в 1910 г. — сын Сергей.
Политическая деятельность А. Букейханова началась в 1905 году, когда он вступил в партию конституционных демократов (кадетов) и принимал меры по созданию ее казахского отделения в Уральске и Семипалатинске. В 1905 г. он был избран депутатом I Государственной думы от Семипалатинской губернии. В том же году Букейханов был в первый раз арестован по обвинению в призывах к гражданскому неповиновению, но содержание под стражей было недолгим. После роспуска I Госдумы он работал в Омске редактором партийных газет кадетов «Голос степи», «Омич», «Иртыш».
В 1908 г. в Петербурге сотрудничал с меньшевистской газетой «Товарищ», а также кадетскими газетами «Речь» и «Слово». В 1908 г. Букейханов был арестован за политическую деятельность и в 1909–1917 гг. находился в ссылке в Самаре. В 1912–1917 гг. был членом ЦК кадетской партии.
Во время Первой мировой войны, в июле 1916 г. на территории Туркестанского и Степного краев началось Туркестанское восстание, спровоцированное указом императора Николая II от 25 июня 1916 года о принудительном привлечении на тыловые работы в прифронтовых районах мужского «инородческого» населения в возрасте от 19 до 43 лет. 17 июля 1916 г. в Туркестанском военном округе было объявлено военное положение. Восставшие жгли деревни русских переселенцев, казаков, рабочих. Призыв местного населения на тыловые работы был отсрочен до 15 сентября 1916 г., однако это не остановило восстания в крас. Не помогли и призывы лидеров местного движения «Алаш» А. Букейханова и А. Байтасурова не оказывать сопротивления, чтобы уберечь безоружный народ от жестких репрессий. Букейханов и Байтасуров неоднократно пытались убедить администрацию не спешить с мобилизацией, провести подготовительные мероприятия, а также требовали обеспечить свободу совести, «правильную постановку просветительского дела», организовать обучение казахских и киргизских детей на родном языке, учредить местные газеты, прекратить выселение с исконных земель, допустить представительство местного населения в высшие органы власти[180].
После Февральской революции 1917 г. Букейханов вышел из партии кадетов. В период Временного правительства с апреля по октябрь 1917 г. он занимал должность комиссара Временного правительства в Тургайской области и одновременно был членом Чрезвычайной комиссии Туркестана. В июле 1917 г. Букейханов и его ближайшие соратники А. Байтурсунов и М. Дулатов выступили с инициативой создания казахской партии «Алаш», призванной объединить представителей казахской буржуазии и интеллигенции. Основной задачей партии было создание национальной автономии Казахстана в составе Российского государства. На выборах в Учредительное собрание «Алаш» как самостоятельная политическая партия выдвигала своих кандидатов. Делегаты от партии в Учредительном собрании, в числе которых был и Букейханов, намеревались добиваться объявления автономии Казахстана. «Алаш» блокировалась и с другими националистическими партиями (Татарии, Башкирии и др.), боровшимися за автономию национальных областей. Основой этих блоков были: совместное требование от Учредительного собрания автономии национальных областей, всемерная поддержка Временного правительства и борьба с большевизмом.
Организационное оформление партии «Алаш» произошло на I Всеказахском съезде, который проходил летом 1917 г. в Оренбурге. На II Всеказахском съезде с 5 по 13 декабря 1917 г. обсуждалась политическая и экономическая обстановка в районах компактного проживания казахов, сложившаяся после падения в России власти Временного правительства. и «меры по спасению казахского народа от произвола советской власти и анархии». В целях предотвращения беспорядков в районах компактного проживания казахов Всеказахский съезд постановил объявить национальную автономию казахских областей под названием Автономия Алаш, а также создать Временный всеказахский народный совет Алаш-Орды (казахское правительство). Председателем правительства был избран Букейханов. обладавший авторитетом не только среди казахской интеллигенции, но и среди простого населения. Съезд принял решение об организации борьбы за создание национальной автономии, для чего постановил немедленно приступить к формированию вооруженных отрядов[181].
В конце 1917 — начале 1918 г. представители Алаш-Орды начали закупку оружия мелкими партиями у русского и казахского населения, а также у солдат, вернувшихся с фронтов Первой мировой войны. Главным же образом оружие предоставлялось Самарским Комучем[182]. как и денежные средства в размере 2–3 млн рублей в виде облигаций, выпущенных еще во время Первой мировой войны. В качестве командиров вооруженных отрядов приглашались белые офицеры. В июне 1918 г. алашордынцы обратились за помощью и к правительству Оренбургского казачьего войска во главе с А.И. Дутовым, вскоре взявшим Оренбург. В 1918–1919 гг. отряды Алаш-Орды вместе с армией А.В. Колчака вели боевые действия против частей Красной армии на территории Тургай-ской. Уральской и части Семиреченской областей[183].
С первых дней существования Алаш-Орды Букейханов установил отношения с башкирским правительством, которое возглавлял другой открытый противник советской власти — А.З. Валидов. В сентябре 1918 г. представители руководства Алаш-Орды (Букейханов, А. Ермеков, Д. Досмухамедов, X. Досмухамедов) приняли участие в Уфимском совещании, на котором было избрано Временное Всероссийское правительство (Уфимская Директория). На совещании обсуждались и вопросы совместной борьбе против советской власти[184].
В 1918 г. Алаш-Орда поддерживала контакты и с Временным Сибирским правительством, и с правительством А.В. Колчака. Букейханов был членом аппарата главноуполномоченного по управлению территорией Алаш, созданного правительством адмирала Колчака. Однако реализовать намеченные планы по созданию автономии не удалось. В 1919 года красные части начали теснить Колчака к Уралу, выгнали дутова из Оренбурга, казаков из Уральска и разбили вооруженные отряды Алаш-Орды. В марте 1920 года большевики одержали победу на всей территории степи.
С декабря 1919 по август 1920 гг. Букейханов вместе с другими представителями правительства Алаш-Орды (К. Тохтабаевым, М. Дулатовым. К. Сейдалиновым, Т. Шо-нановым, М. Исполовым и С. Кадырбаевым) скрывался в степях Казахстана. Они вели антисоветскую агитацию среди казахов-скотоводов, пытались поднять новое восстание против советской власти. Но это им не удалось. Оказавшись бессильным в дальнейшей борьбе и получив предложение Киргизского ревкома[185], гарантировавшего сохранение жизни, явиться в его расположение, Букейханов приехал в Оренбург[186]. В соответствии с постановлениями ВЦИК от 4 апреля 1919 г. и 3 июня 1920 г., а также постановлением реввоенсовета Туркестанского фронта от 4 ноября 1920 г. «члены и сотрудники бывшего националистического казахского правительства Алаш-Орды» за «свою прежнюю контрреволюционную деятельность никакому преследованию и наказанию» не подлежали. Кроме того, соответствующим государственным органам было дано указание принять их на работу в советский государственный аппарат[187].
В октябре 1920 г. Букейханов принял участие в I Учредительном съезде Советов Киргизской (Казахской) АССР. В 1920 -1930-е годы активно занимался научной, просветительской, литературной деятельностью.
Попытки А. Букейханова получения автономии для казахского населения в глазах партии большевиков и его вооруженного отряда — ОГПУ-НКВД СССР выглядели как «контрреволюционная и националистическая деятельность». В Москве полагали, что национально-освободительные убеждения Букейханова исключали признание им советской власти. Органы политического надзора утверждали, что Букейханов и его единомышленники продолжали «контрреволюционную работу», они лишь изменили формы борьбы против нового режима: отказались от вооруженных выступлений, стали легализовываться, устраиваться на работу, «внедряться в государственный аппарат и коммунистическую партию», для того чтобы с новых позиций вести скрытую борьбу с советской властью. Программа и деятельность партии «Алаш» в советский период считались «буржуазными и националистическими»[188].
На самом деле, объективный анализ архивных документов показывает, что в пунктах программы партии «Алаш» декларировались принципы, характерные для стран с демократическим устройством. В частности, в первой части программы провозглашается, что Россия будет демократической, федеративной республикой, в которой каждое государство будет самостоятельным, но все они будут сотрудничать. Во главе правительства будет президент, избираемый Учредительным собранием и Государственной думой на определенный срок. Утверждение сотрудников ОГПУ о «внедрении в государственный аппарат» бывших членов Алаш-Орды тоже не соответствовало действительности, так как в соответствии с амнистией 1919 и 1920 гг. государственные органы были обязаны принимать их на работу, более того, они не подлежали преследованию за свою прошлую деятельность в составе правительства Алаш-Орды.
Выдвигались абсурдные обвинения в том, что с первых дней установления советской власти в Казахстане члены первого национального казахского правительства находились во всех наиболее важных казахских государственных органах. Представители советских репрессивных органов без всяких оснований утверждали, что бывшие члены Алаш-Орды проводили «националистическую политику, оказывали националистическое влияние на казахское население». При этом в документах ОГПУ в качестве «подтверждения обоснованности таких выводов» указывалось, что представители Алаш-Орды занимали руководящие посты: Букейханов был членом коллегии Наркомзема. Байтурсунов — Наркомпроса. Габбасов — заведующий Семипалатинским губернским земельным управлением[189].
В среднем и низовом звене государственного аппарата Киргизской (Казакской) АССР, как отмечалось в документах ОГПУ-НКВД, также было много сторонников Алаш-Орды, при этом утверждалось, что каждый из них вел антисоветскую работу на том участке, где он находился. В ОГПУ-НКВД обращали внимание на то, что особое значение для распространения и укрепления «националистических идей» имели школы, институты, органы народного просвещения и издательства. В Москве утверждали, что «все учебные заведения и газеты были наводнены алашордынцами», а учебники на казахском языке, написанные в духе «казахского национализма». готовились под руководством Байтурсунова. В ОГПУ-НКВД опасались, как бы национально-освободительные идеи не появились в казахской литературе[190].
Безусловно, в государственном аппарате Киргизской (Казакской) АССР в 1920 гг. было много сторонников Алаш-Орды, так как подавляющее большинство казахской интеллигенции разделяли программные положения партии «Алаш». мечтали об автономии, но в составе России. При этом они не предпринимали никаких противоправных действий, не готовили никаких выступлений против существующего режима большевиков.
Сотрудники ОГПУ. занимавшиеся работой среди националистических организаций и еще уцелевших представителей оппозиционных политических партий, отмечали, что Букей-ханов, располагая огромным авторитетом среди казахского населения, который он заслужил за годы политической деятельности, в том числе в период Первой мировой войны, событий революций 1917 г., активной позицией по защите интересов казахского населения, оказывал на него «негативное националистическое и политическое влияние». В ОГПУ, считая Букейханова непримиримым врагом советской власти, предложили оригинальный способ его изоляции от казахской политической элиты. В 1922 г. по инициативе и указанию советского политического руководства, ГПУ провело операцию по изоляции оппозиционно настроенных представителей интеллигенции (т. н. «Философский пароход»)[191].
Букейханова отправили в Москву и устроили на работу научным сотрудником Казахской секции Центриздата[192]. Группа бывших членов правительства Алаш-Орды была выслана на спецпоселение в Воронеж, где находилась под надзором местных органов госбезопасности. Наблюдая за деятельностью Букейханова в Москве, ОГПУ быстро пришло к выводу, его переселение в столицу СССР не дало ожидаемого результата. Проживая в Москве, Букейханов общался с этническими казахами, что неоправданно расценивалось как «антисоветская работа» и идеологическая обработка студентов-казахов в «контрреволюционном и националистическом духе». Каждая поездка Букейханова в Казахстан проходила под контролем сотрудников ОГПУ, которые необоснованно делали вывод об активизации им «националистической работы», проведении мероприятий по землеустройству в «контрреволюционных националистических интересах»[193].
Одной из задач ЦК ВКП(б) в 1920-1930-е годы было укрепление политической системы СССР, непременным условием которого была большевизация национальных кадров в регионах с тюркоязычным населением. В этих целях 2 января 1926 гг. в ЦК ВКП(б) было проведено совещание секретарей парторганизаций по вопросу «большевизации национальных кадров». На совещании, которое проходило под председательством секретаря ЦК ВКП(б) В.М. Молотова, руководители партийных организаций регионов с тюркоязычным населением — Казахстана, Узбекистана, Киргизии, Туркмении, а также автономных республик в составе РСФСР (Крыма, Башкирии, Татарстана и Дагестана) обсуждали проблемы формирования национального политического класса в республиках с мусульманским коренным населением, укрепления влияния советской власти в этносоциальных общностях на основе их классового расслоения, борьбы с панисламизмом и пантюркизмом[194].
Выступивший на совещании первый секретарь Казбюро ВКП(б) Ф.И. Голощёкин заявил, что на территории Казахстана не было панисламистского движения, но назвал другую проблему — Алаш-Орда. По мнению Голощекина, деятельность бывших членов Алаш-Орды создавала большие затруднения для большевизации национальных кадров в Казахстане[195]. Заметим, что на совещании в КЦ ВКП(б) присутствовал высокопоставленный представитель ОГПУ Я.Х. Петерс.
ОГПУ, находившееся по контролем и руководством ЦК ВКП(б), занималось выявлением инакомыслия в СССР, в рамках своей компетенции оказывало содействие укреплению советской власти в национальных республиках. В этих целях сотрудники ОГПУ и его подразделений на местах преследовали всех политических оппонентов, а также всех, кто высказывал любую критику либо несогласие с проводимыми большевиками мероприятиями, за связь с «националистическими» буржуазными элементами (панисламистами и пантюркистами).
В сентябре 1926 г. Букейханов, находившийся в Актюбинске, был арестован органами ОГПУ, привезен в Москву и помещен и Бутырскую тюрьму. По ходатайству С. Ходжанова и Т. Рыскулова его выпустили на свободу[196].
Советское партийно-государственное руководство в 1920-1930-е годы ставило задачи перед ОГПУ-НКВД СССР по выявлению и пресечению малейших признаков оппозиционных настроений и несогласия с политикой ВКП(б), на учет брались и преследовались все оппозиционные политические партии, организации, а также лица, допускавшие негативные высказывания (их называли «антисоветские элементы»). Для того чтобы легче было расправляться с неугодными политиками, военными, государственными служащими, представителями интеллигенции в недрах ОГПУ-НКВД «создавались мифические «антисоветские», «националистические» организации, участники которых арестовывались и в ходе следствия у них «выбивались» необходимые показания, на бумаге оформлялись «антисоветские», «диверсионнотеррористические» и другие организации. Так, в начале 1930 года ОГПУ изобрело «заговор тюрко-татарских националистических организаций с целью вооруженного отторжения национальных республик от СССР» и создания тюркотатарского государства. В рамках этого дела в национальных республиках и автономных областях РСФСР велось наблюдение за представителями существовавших здесь некогда партий и общественных движений: «Алаш» в Казахстане, «Мусават» в Азербайджане, «Милли-Фирка» в Крыму, «Милли-Иттихад» в Узбекистане. При этом игнорировалась специфика конкретного национального образования. Любые попытки защиты национальных интересов, национального самосознания в национальных областях и республиках рассматривались как проявление местного национализма, результат деятельности «антисоветских националистических элементов».
Многих деятелей национальных культур записали в мифическую организацию «пантюркистский антисоветский центр». Букейханов обвинялся в том, что он поддерживал контакты с руководителями и активными сторонниками этой мифической организации: Ходжановым, Нурмаковым, Тюрякуловым, Султановеновым, Кенжиным и другими. Полномочное представительство (ПП) ОГПУ в Казахстане в конце 1920 — начале 1930-х годов по ложному обвинению провело аресты X. Досмухамедова, Д. Досмухамедова, М. Мурзина, М. Ауэзова, Омарова, М. Тынышпаева, А. Ермекова и др. Они обвинялись в том, что входили в созданный X. Досмухамедовым в 1921 г. в Ташкенте «филиал подпольной контрреволюционной организации», ставивший целью свержение советской власти (срыв мероприятий партии и правительства в Казахстане по землеустройству, конфискации байских хозяйств, коллективизации хозяйств и др., пропаганду националистических взглядов, идеологическое воздействие на советских работников).
Шестеро обвиняемых признали себя виновными, остальные — нет. Обвинительное заключение по уголовному делу было составлено в декабре 1931 г. Однако доказательств для вынесения обвинительного приговора было недостаточно, и 2 марта 1932 г. прокуратура возвратила уголовное дело на доследование. Особый отдел ОГПУ. рассмотрев материалы, поступившие из Казахстана, предложил прекратить уголовное дело и освободить всех арестованных, поскольку их «контрреволюционная деятельность» относилась к периоду 1918–1921 гг. и подпадала под акты об амнистии. В связи с тем, что никаких доказательств виновности алашордынцев по делу собрано не было, так как они вообще не существовали, и из опасений, что суд может вынести оправдательный приговор, уголовное дело было вынесено на рассмотрение внесудебного органа — тройки при ПП ОГПУ Казахстана, которая 20 апреля 1932 г. приговорила М. Тынышпаева, X. Досмухамедова. Д. Досмухамедова, М. Мурзина к заключению в концлагере сроком на пять лет, М. Ауэзова и А. Ермекова — к трем годам условно, остальных арестованных — к различным срокам наказания[197]’.
Учитывая авторитет Букейханова среди казахского населения, спецслужбы долго не решались принимать в отношении него жесткие меры. Лишь после того как в стране наступили годы Большого террора, дошла очередь и до него. В НКВД традиционно назвал причинами ареста лидера Алаш-Орды то, что он якобы был «контрреволюционером, националистом, занимался антисоветской деятельностью, поддерживал связи с руководителями антисоветского пантюркистского центра». 26 июля 1937 г. Букейханов был арестован. Ордер на арест и обыск был подписан заместителем наркома внутренних дел М.П. Фриновским и вручен помощнику начальника 4-го отделения 3-го отдела (контрразведывательного) ГУГБ НКВД СССР старшему лейтенанту госбезопасности В.С. Рясному. Архивные документы свидетельствуют о том, что во время обыска на квартире, где проживал Букейханов, в присутствии его дочери Е.А. Садвокасовой была изъята «разная личная переписка» без указания количества и вида документов. Изъятые материалы забрал с собой Рясной, дальнейшая их судьба не ясна, на хранение в архив они не поступали.
После задержания Букейханов был доставлен в здание ГУГБ НКВД СССР, где собственноручно заполнил анкету арестованного. В графе «профессия» он указал «журналист, переводчик»; в графе «социальное происхождение» — «сын казаха»; в графе «партийность» — «член партии кадетов, с 1917 г. — партии «Алаш». на момент ареста — беспартийный». В графе «служба в белых и других контрреволюционных армиях. участие в бандах и восстаниях против советской власти» — «как председатель Алаш-Орды боролся против советской власти до 1920 года»[198].
Несмотря на то, что Букейханов был задержан 26 июля 1937 г., содержался под стражей и допрашивался, постановление об избрании меры пресечения — содержание под стражей — было подготовлено Рясным лишь 7 августа, а утверждено 3 сентября 1937 г. В постановлении было указано: «Букейханов Алихан Нурмухаметович достаточно изобличался в том, что он являлся контрреволюционером, националистом и проводил активную антисоветскую, националистическую работу и имел контрреволюционные связи с руководителями антисоветского пантюркистского центра»[199].
8 сентября 1937 г. заместитель начальника 3-го отдела ГУГБ НКВД майор госбезопасности Пассов утвердил обвинительное заключение по следственному делу Букейханова. 25 сентября 1937 года обвинительное заключение утвердил прокурор СССР А.Я. Вышинский[200].
26 сентября Букейханову под расписку была вручена копия обвинительного заключения о предании его суду Военной коллегии Верховного суда (ВК ВС) СССР. Вероятно, Букейханов надеялся на объективное и справедливое рассмотрение уголовного дела, т. к. его судьбу решал суд, а не внесудебные органы, такие как Особое совещании при НКВД или пресловутая «тройка». Однако его надежды не сбылись.
27 сентября 1937 г. в Москве в 11 часов началось закрытое судебное заседание. Вся процедура рассмотрения дела, в том числе оглашение приговора, заняла всего 20 минут. После обязательной процедуры удостоверения личности подсудимого председатель суда — диввоенюрист Голяков спросил у Букейханова, вручена ли ему копия обвинительного заключения по делу. Подсудимый ответил удовлетворительно. Были разъяснены его права и объявлен состав суда. Букейханов никаких ходатайств, а также отвода составу суда не заявлял. Секретарь огласил обвинительное заключение. Председатель разъяснил подсудимому сущность предъявленного обвинения и спросил, признает ли он себя виновным. На это Букейханов ответил, что «виновным себе признает частично». Председатель огласил показания Букейханов, в которых приводились его слова о том, что он до последнего времени оставался контрреволюционером-националистом. А также о том, что он не мог и не может «быть сторонником советской власти», оставаясь верным своим алаш-ордынским идеям, за которые боролся с советской властью. Букейханов подтвердил эти свои показания. После этого подсудимому было предоставлено последнее слово, и он заявил, что «советскую власть не любит, но признает»[201].
Суд удалился на совещание, которое заняло несколько минут. По возвращении председатель огласил вердикт — приговорить Букейханова к расстрелу с конфискацией всего лично принадлежавшего ему имущества. Приговор был окончательным и на основании Постановления ЦИК СССР от 1 декабря 1934 г. подлежал немедленному исполнению[202]. В И часов 20 минут судебное заседание было закрыто[203].
Приговор о расстреле Букейханова был приведен в исполнение в Москве в тот же день[204]. В архивном уголовном деле нет указания о месте его захоронения. Однако по сложившейся в тот период практике жертв политических репрессий хоронили на территории Донского кладбища. Поэтому с большой вероятностью можно предполагать, что тело Букейханова покоится именно там.
После смерти И.В. Сталина в Советском Союзе началась реабилитация жертв политических репрессий. 13 апреля 1957 г. дочь Букейханова Е.А. Садвокасова направила заявление на имя главного военного прокурора СССР с просьбой сообщить ей информацию об отце, о судьбе которого в течение 20 лет ничего не было известно. Одновременно она просила пересмотреть его дело и сообщить результаты[205].
Механизм советского бюрократического аппарата проворачивался медленно. Началась проверка по архивному уголовному делу: сбор дополнительной информации об обстоятельствах делах, справедливости выдвинутых обвинений, степени вины участников. Более чем через месяц после поступления обращения Садвокасовой, 27 мая 1957 г., заместитель председателя Военной коллегии Верховного суда СССР направил письма в отдел ЗАГС Исполкома Моссовета, МВД СССР и главному военному прокурору. В них содержалась просьба дать указания ЗАГС о регистрации смерти Букейха-нова, наступившей 16 мая 1938 г., и выдаче его дочери свидетельства о смерти. Таким образом, истинная дата и причина смерти были скрыты, и еще долго дети и внуки Букейханов оставались в неведении о его судьбе.
Почти через год после поступления обращения Садвокасовой архивное следственное дело на Букейханова было направлено из Главной военной прокуратуры военному прокурору Туркестанского военного округа (ТуркВО) с поручением повести по делу проверку, в связи с тем, что «преступная деятельность Букейханова протекала в основном в Казахстане»[206]. Военная прокуратура ТуркВО запросила, какими материалами (кроме архивного следственного дела) располагают КГБ и МВД Казахской ССР. Внимательно изучались и анализировались исторические документы об амнистии в связи с автономией Киргизской ССР (1920) и Постановление Президиума ЦИК «Об амнистии» от 2 ноября 1927 г. В первом из названных документов отмечалось, что «киргизы и трудовое казачество, принимавшие участие в Гражданской войне против советской власти, а также члены и сотрудники бывшего националистического правительства Алаш-Орды за свою прежнюю контрразведывательную деятельность никакому преследованию и наказанию» не подлежали[207] Президиум ЦИК 2 ноября 1927 г. принял постановление в ознаменование десятилетия Октябрьской революции, на основании которого освобождались от дальнейшего содержания под стражей все трудящиеся, осужденные по приговорам судов или административных органов за контрреволюционную деятельность во время Гражданской войны. Одновременно ПИК СССР давал разъяснения Верховному суду СССР о том, что положения Постановления от 2 ноября 1927 г. «Об амнистии» в ознаменование 10-летия Октябрьской революции распространялись «на все контрреволюционные преступления, совершенные трудящимися до 1 января 1923 года»[208].
Военная прокуратура запросила в государственных архивах Алма-Аты, Семипалатинска, Кустаная информацию о деятельности Букейханова как председателя партии «Алаш» и председателя «буржуазно-националистического правительства Алаш-Орды», а также сведения о его работе в Казахстане после разгрома алашордынцев.
Сотрудники Главной военной прокуратуры (ГВП), рассмотрев материалы архивного следственного дела по обвинению Букейханова и материалы проверки, которая велась в 1957–1958 гг. в связи с обращением его дочери, установили, что виновность Букейханова в совершенных им преступлениях материалами дела была доказана. Как отмечалось в документе ГВП, суд в 1937 г. признал Букейханова виновным в том, что, «являясь врагом советской власти, в годы Гражданской войны возглавлял контрреволюционное движение казахской буржуазии и стал во главе контрреволюционного правительства Алаш-Орды. Будучи помилован советской властью, Букейханов продолжал контрреволюционную работу и был связан с другими руководителями контрреволюционного националистического движения». Далее было отмечено, что правительство Алаш-Орды сотрудничало в борьбе с советской властью с Колчаком и башкирским контрреволюционным правительством Валидова. После занятия территории Казахстана Красной армией Букейханов несмотря на то, что был помилован советской властью, не отказался от борьбы против нее. Алашордынцы проводили «националистическую политику, обостряя взаимоотношения между казахским и русским населением». Проживая в Москве, Букейханов встречался со студентами-казахами, говорил о «гибели казахского народа и вел обработку их в националистическом духе»[209]. Особое внимание уделялось тому, что Букейханов в 1914–1915 гг. встречался с А.Ф. Керенским, в 1919 г. — с А.В. Колчаком, которого ознакомил с проектом автономной казахской республики[210]. Подводя итог многомесячному расследованию, представители ГВП сделали вывод: «Жалобу Садвокасовой Е.А. о пересмотре дела Букейханова Алихана Нурмухамедовича оставить без удовлетворения»[211].
Прошло еще более 40 лет. В СССР шла перестройка, активно работала Комиссия по реабилитации жертв политических репрессий, куда с просьбой пересмотреть архивное уголовное дело и обратился в начале 1989 года один из родственников Букейханова — Р.А. Букейханов. На этот раз материалы рассматривал лично генеральный прокурор СССР А.Я. Сухарев. И апреля 1989 г. Сухарев вынес в порядке надзора постановление, в котором просил Пленум Верховного суда СССР отменить приговор ВК ВС СССР от 27 сентября 1937 года[212]. 16 мая 1989 г. Пленум Верховного суда СССР под председательством и. о. председателя Верховного суда СССР А.М. Филатова рассмотрел протест генерального прокурора СССР по делу Букейханова. Заслушав доклад члена Верховного суда СССР В.Б. Белявского и выступление и. о. генерального прокурора СССР О.В. Сороки. Пленум пришел к выводу о необходимости поддержать протест. Пленум отметил, что, во-первых, обвинение Букейханова в антисоветской деятельности было основано лишь на его показаниях на предварительном следствии. На судебном заседании Букейханов вину свою признал частично. Доказательств же его виновности приговор не содержал, какие-либо свидетели во время следствия и на суде не допрашивались. Во-вторых, в деле не имелось и иных объективных данных, свидетельствовавших как о наличии в Казахстане и в Москве так называемого террористического центра, так и об антисоветской деятельности Букейханова после 1920 г. В-третьих, осужденные по другим делам за участие совместно с Букейхановым в контрреволюционных действиях Ходжанов, Нурманов, Рыскунов в 1954–1957 гг. были реабилитированы, а уголовные дела на них прекращены. В-четвертых, в соответствии с решением Президиума ВЦИК от 3 июня 1920 г. признано необходимым допустить бывших членов правительства Алаш-Орды к работе в советских органах и категорически запретить их преследование за прошлую деятельность.
Таким образом, Пленум Верховного суда СССР постановил приговор ВК ВС СССР от 27 сентября 1937 г. в отношении Букейханова Алихана Нурмухаметовича отменить и дело о нем прекратить за отсутствием состава преступления[213]. Так, спустя более чем 50 лет после расстрела было восстановлено доброе имя Алихана Букейханова, основателя партии «Алаш» и первого председателя казахского автономного правительства Алаш-Орды.
Рецензия на монографию Султан-Хана Аккулы «Алихан Буксйхан» [214]
Практически все новые независимые государства, обретшие суверенитет в результате распада СССР, стремятся к национальной консолидации, интеграции полиэтнического населения в единое сообщество. Республика Казахстан — не исключение. После того, как 25 октября 1990 г. Верховный Совет Казахской ССР принял Декларацию о государственном суверенитете республики, актуальной задачей региональной интеллектуальной элиты стало исследование деятельности тех, кто еще в начале XX в. боролся за создание независимого Казахстана, стоял у истоков формирования государственности.
Долгое время имя выдающегося казахского государственного и общественного деятеля, ученого, журналиста и переводчика Алихана Нурмухамедовича Букейханова (Букейхана) (1866–1937) было под запретом. Причина заключалась в том, что Букейханов, будучи инициатором формирования казахской общественно-политической партии «Алаш», стремился к созданию независимого Казахстана, был первым председателем автономного правительства Алаш-Орды и в годы Гражданской войны активно боролся против советской власти. Несмотря на политическую амнистию, Букейханов и многие его соратники длительное время находились под негласным контролем органов государственной безопасности и подвергались репрессиям. В итоге большинство их, в том числе Букейханов, были безвинно расстреляны и реабилитированы лишь после смерти И.В. Сталина.
В советской историографии позиция сторонников движения «Алаш» рассматривалась как «контрреволюционнонационалистическая», а деятельность Букейханова оценивалась отрицательно: его обвиняли в «буржуазном национализме» и консерватизме. Ситуация изменилась лишь после того, как в 1990-х годах у исследователей появилась возможность работать с ранее закрытыми архивными документами. Несмотря на публикацию ряда работ о движении «Алаш», деятельность и биография Букейханова оставалась малоизученной.
Алихан Букейхан был незаурядной личностью: общественный деятель, преподаватель, журналист, этнограф, один из лидеров партии «Алаш», комиссар Временного правительства по Казахстану (1917), председатель (премьер-министр) Алашской автономии (1917–1920). Его вклад в общеполитическое развитие человечества сложно переоценить, и очередная, 38-я, сессия ЮНЕСКО, состоявшаяся в Париже в ноябре 2015 года, признала Букейхана «выдающимся деятелем подлинно всемирного масштаба».
Монография Султан-Хана Аккулы[215], посвященная жизни и политической деятельности А. Н. Букейханова представляет собой всего одну публикацию из целой серии книг, изданных НИИ «Алаш» в рамках празднования 150-летия Алихана Букейхана под эгидой ЮНЕСКО.
Говоря об актуальности исследуемой проблемы, сам автор отмечает, что изучение движения «Алаш», самым ярким представителем которого был Букейхан, только начинается. Сейчас, когда архивы открывают доступ к ранее засекреченным документам, появилась возможность по-новому взглянуть на этот этнополитический феномен, охватить масштабы деятельности алашевцев, увидеть истоки современного независимого Казахстана.
Неоспоримой заслугой автора следует назвать подробный анализ жизни, творческой и научной деятельности Букейхана, его влияния на события общегосударственного масштаба и судьбу казахского народа. Султан-Хан Аккулы стал одним из первопроходцев в изучении биографии Алихана Нурму-хамедовича. При написании монографии автор тщательно исследовал труды Букейхана, многочисленные комплексы архивных документов, мемуары и материалы периодической печати.
Автор монографии вводит в научный оборот документы Государственного архива Российской Федерации (ГА РФ), Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), Российского государственного исторического архива (РГИА), Центрального архива (ЦА) ФСБ России, Центрального государственного архива Республики Казахстан (ЦГА РК), Центрального государственного архива Республики Узбекистан (ЦГА РУ) и других государственных архивов Казахстана и России, что позволяет раскрыть ранее неизвестные факты политической биографии Букейханова, дополнить историю создания и функционирования партии «Алаш» и казахского автономного правительства Алаш-Орды.
Работа Султан-Хана Аккулы состоит из двух томов: первый — «Творец истории» — включает две главы, второй — «Завещание» — три главы. В первом томе автор детально исследует биографию Букейханова: говорит о его детских годах, учебе в медресе, русско-казахской школе, Каракаралинском ремесленном и Омском техническом училищах, Лесном институте в Санкт-Петребурге. Далее автор рассматривает жизнь Букейханова после возвращения в Степной край, первые шаги в науке, процесс становления крупного ученого, исследователя Казахского края. Важными этапами в политической биографии Букейханова стали борьба за депутатский мандат (т. 1. с. 480 507). протест против досрочного роспуска I Государственной думы, подписание «Выборгского воззвания» (т. 1. с. 508–548. 586–598). ссылка в Самару (т. 1, с. 599–600).
Второй том содержит три главы, в которых рассматривается жизнь и деятельность Букейханова в «самарский», «алаш-ордынский» и «московский» периоды, охватывающие 1909–1917. 1917–1922 и 1922–1937 годы соответственно. Это время имело решающее значение в воссоздании и становлении современного казахского государства.
Исследуя самарский период, автор на основе документов Самарского областного историко-краеведческого музея им. П. А. Алабина и Центрального исторического архива Санкт-Петербурга показывает, чем занимался, где и кем работал, где и в каких условиях жил Букейханов в первого дня пребывания в первой своей политической ссылке в Самаре (т. 2. с. 7–27). Автор анализирует материалы Самарского губернского жандармского управления, которые свидетельствуют о наблюдении за Буксйхановым, его передвижениями и встречами. в том числе с представителем Верховного совета масонской ложи «Великий Восток народов России» депутатом IV Государственной думы А. Керенским, депутатом Самарской городской и Государственной думы, лидером самарской группы кадетов Н. Гладишем и другими лицами (т. 2, с. 80–82). Автор монографии уделяет существенное внимание вопросу масонства в самодержавной Российской империи и связям Букейханова с самарской группой масонов (т. 2, с. 85–107).
Ценные сведения приводятся в разделе второго тома, посвященном деятельности Букейханова по созданию партии «Алаш», истории взаимоотношений Автономии Алаш с советской властью, а также деятельности Алаш-Орды периода Гражданской войны в 1918–1920 годы, рождению идеи о Великом Туркестане, взаимоотношениях Алаш-Орды с правительством Колчака (т. 2. с. 327–492).
Здесь же содержатся сведения не только о политических преследованиях Букейханова со стороны жандармских подразделений царской России, но и его арестах, высылке, нахождении под надзором советских спецслужб, содержании под стражей, неправедном суде и расстреле. Автор монографии детально исследовал комплекс архивных документов, связанных с политическими репрессиями советской власти в отношении Букейханова, его сторонников и их последующей реабилитацией[216].
В монографии подробно раскрывается механизм деятельности советского партийно-государственного аппарата по преследованию инакомыслящих в СССР (создание органами ОГПУ-НКВД мифической «тюрко-татарской националистической организации», «пантюркистского антисоветского центра», к которым якобы принадлежал Букейханов, арест «участников» этих организаций и их безвинное осуждение). Любые попытки защитить национальные интересы, самосознание в областях и республиках рассматривались как результат деятельности «антисоветских националистических элементов».
Учитывая авторитет Букейханова среди казахского населения, спецслужбы долго не решались принимать в отношении него жесткие меры. Лишь после того как в СССР наступили годы «Большого террора», дошла очередь и до лидера Алаш-Орды: 26 июля 1937 года Букейханова арестовали в связи с тем. что он был «контрреволюционером, националистом. занимавшимся антисоветской деятельностью, поддерживавшим связи с руководителями антисоветского пантюркистского центра». В анкете арестованного в графе «служба в белых и других контрреволюционных армиях, участие в бандах и восстаниях против советской власти» Букеханов записал: «Как председатель Алаш-Орды боролся против советской власти до 1920 года»[217].
27 сентября 1937 года на закрытом судебном заседании в Москве в течение 20 минут было рассмотрено уголовное дело Алихана Букейханова. Он признал себя виновным лишь частично, заявив в последнем слове подсудимого, что «советскую власть не любит, но признает». Суд приговорил Букейханова к расстрелу, который был приведен в исполнение в тот же день[218]. В архивном уголовном деле нет указания о месте его захоронения. Однако по сложившейся в тот период практике жертв политических репрессий хоронили на территории Донского кладбища, поэтому можно предполагать, что тело Букейханова покоится именно там.
При прочтении рецензируемой работы становится очевидна глубокая эмоциональная привязанность автора к изучаемой тематике. Зачастую от научного стиля он переходит к не характерному для подобного труда лирическому нарративу. Использование эмоциональной, оценочной лексики, безусловно, уводит автора от взвешенных академических оценок, отнюдь не способствуя объективации результатов исследования. Обращает на себя внимание и специфическая, восточная, литературная манера изложения материала, изобилующая повторами, постоянными отклонениями в логике изложения, своеобразным хождением по кругу, нетипичная для европейской научной школы.
Следствием вышеуказанного стали фактические неоднозначности и противоречивые утверждения.
Книга Аккулы являет собой яркий пример искусственно сконструированной реальности — создания образа «отца нации». Как ни удивительно, подобно тому, как это происходило в момент распада СССР, ученые из бывших союзных республик продолжают рождать лакированные, «без единого пятнышка», образы национальных героев. Можно, к примеру, вспомнить аналогичное, по сути, жизнеописание азербайджанского национального лидера Алимардана Топ-чибашева[219].
Панегирик в адрес главного героя сменяется публицистически-обличительными и зачастую бездоказательными сентенциями в адрес Советской власти (см., например, с. 68, 71 (т. 1), с. 542–543 (т. 2) — здесь Ленин и Сталин именуются двумя «маниакальными мстителями»)[220].
Оставляют у читателя чувство недоумения и фигурирующие на страницах книги нелогичные аргументы. Например, на с. 71 (т. 1) в качестве аргумента в пользу одновременного окончания юридического факультета Санкт-Петербургского университета Букейхановым и Ульяновым приведен не официальный документ, а некое интервью человека (чье имя мало что говорит читателю), записанное казахским радио «после возвращения из ГУЛАГа в Караганды». Видимо, прозорливый читатель должен угадать, когда произошло это событие и как оно может служить объективным доказательством.
Нелогичность аргументации присутствует и в более серьезных сюжетах: всеми силами подчеркивая «имперско-колониальную» сущность российской власти досоветского и советского периодов, ее стремление всеми силами задавить казахскую интеллектуальную элиту, Аккулы тем не менее на страницах 28–29 (т. 2) с гордостью перечисляет неединичные имена казахских интеллигентов, получивших возможность в годы «кровавого царского режима» свободно учиться «в вузах и средних учебных заведениях Семипалатинска, Омска, Томска, Москвы, Санкт-Петербурга».
Идеологический ориентир на Японию, активно продвигавшую в первой трети XX века идеи объединения тюркского мира под своим началом и началом Турции, а также подчинение интересам масонских орденов, руководимых досточтимыми мастерами, нередко располагавшимися за пределами Российской империи. — все это трактуется автором в комплиментарном ключе. Хочется задать вопрос: если бы в современном Казахстане действовали лидеры, имевшие «поводырей» среди зарубежных коллег, то как бы на это смотрели государственные структуры? Вряд ли бы они бездействовали или восхваляли их деятельность.
Задача автора, увы. зачастую сводится к тому, чтобы заклеймить и обличить советское наследие ровно с той же силой, как это делали советские идеологи и ангажированные ученые, только поменяв полярность. Фактически признавая стремление одной из организаций бывших алашордынцев «Алка» к подготовке вооруженного восстания, Аккулы заявляет, что активисты данной организации поставили такие цели из «опасения о тайных замыслах вождей советской власти по уничтожению автономной самостоятельности национальных республик, прежде всего Казахстана» (т. 2, с. 600–601). Оставим на совести автора заявление о замыслах ликвидации Казахстана как республики, поражает другое: как могли рядовые члены «Алки» знать о неких «тайных (!) замыслах» руководителей Советского государства.
Наибольшее напряжение вызывает посыл сочинения, де-факто имеющий провокационную направленность. На с. 6, И и 104 первого тома оспаривается справедливость современных границ Казахстана («Сегодня Казахстан владеет лишь частью тех территорий, которыми монопольно владели казахские ханства на момент вхождения в Российскую империю» — с. 6; «Узбекской ССР без разумных оснований достались пастбищные угодья…» — с. 104). Не менее провокационно, если не сказать жестче, антироссийски, звучит фраза о «навязанности советской политической конъюнктурой» «стереотипного взгляда на историю взаимоотношений казахского и русского народов и их государств, как “добровольно присоединившихся друг к другу”» (т. 1, с. 6).
Итак, общая негативная оценка российского и советского наследия, отсутствие современных методологических наработок российской, европейской и американской исторической науки[221] и практически полное игнорирование актуальной мировой историографии позволяют констатировать, что болезнь роста казахской научной школой, увы, не преодолена. Идеологические тренды начала 1990-х годов упорно демонстрируют свою живучесть, мешая региональному научному знанию выходить на мировой уровень.
В качестве пожелания хотелось обратить внимание автора монографии на более тщательную подготовку научно — справочного аппарата: написание предисловия, библиографии и составление указателей. Многочисленные и авторитетные концевые сноски не исключают наличия в работе списка источников и литературы. Следует отметить мелкие терминологические неточности — на с. 14 и 15 первого тома автор упоминает некую «русскую империю», а на с. 7 второго — «спецгосархив ФСБ РФ», а также недочеты допечатной подготовки издания — опечатки, ошибки в форматировании.
Несмотря на указанные недостатки, монография вносит существенный вклад в казахстанскую и российскую историографию, в развитие национальной идентичности казахского общества.