Москва — Грозный: проблемы советской модернизации Северного Кавказа в материалах советских спецслужб 1920-х годов[222]
Поликонфессиональный и полиэтничный Северный Кавказ. традиционно находившийся в зоне перекрестного интереса великих держав, в 1920-е годы по-прежнему оставался ареной политических баталий. Масштабная советская модернизация Северного Кавказа стала разворачиваться сравнительно позже, нежели во «внутренних» регионах России, что было продиктовано сложностью и затяжным характером межнациональной, социальной и идеологической борьбы, а также заметным влиянием религиозного фактора и интересом иностранных государств к региону[223].
Этническая пестрота региона обусловила разнообразие проблем и конфликтов, требующих политического урегулирования и последующего его закрепления в нормативных правовых актах. Каждая из противоборствующих сторон предлагала свои основания для интеграции и преобразования общества: шариат (в устах северокавказских лидеров) и светскую модернизацию, по сути, продолжавшую имперский проект интеграции в тело общей российской государственности через массовое образование, новую идеологию и пропаганду новых идей (в представлении большевиков).
В исторических реалиях данного региона столкновение этих двух установок фактически выливалось в противостояние светского и религиозного начал: борьбу за шариатизацию общества или против нее. Именно поэтому любой исследователь, пытающийся «оседлать» кавказский сюжет 1920-х годов, вынужден в большей степени сосредоточиться именно на противостоянии новой власти и национально-религиозных лидеров Северного Кавказа, учитывая при этом гетерогенность местной интеллектуальной элиты, представленной светской национальной интеллигенцией (джадидами) и религиозными лидерами, а также разнонаправленность ее общественных интересов[224]. Как указывает академик В. К. Акаев «…эти парадигмы, отражающие противоположную идеологическую ориентированность национальной интеллигенции и духовенства, не раз столкнутся в бурных политических процессах в Чечне. Аналогичная ситуация складывается в Дагестане, Ингушетии, Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии»[225].
Сохранившиеся русскоязычные архивные источники содержат совсем немного сведений о рядовых чеченцах, их жизни и восприятии происходивших перемен, о специфике городской или сельской культуры. Рассматриваемые нами документы в целом не способны восполнить этот пробел, так как выполнены в «государственном» ракурсе: вполне объяснимо, что Москву и советские органы госбезопасности в первую очередь интересовали реальные и потенциальные угрозы, способные помешать реализации грандиозных большевистских замыслов.
С другой стороны, анализируемые нами неопубликованные, сохранившиеся в Центральном архиве ФСБ Российской Федерации специальные «обзоры положений на восточных окраинах и в сопредельных с ними странах», информационные сводки и аналитические записки по Северному Кавказу, а также «обзоры политического состояния СССР», которые готовились ежемесячно в Информационном отделе ГПУ-ОГПУ СССР в 1922–1929 годы, дают возможность представить, каким виделось северокавказское общество из центра. Кроме того, изучение архивных документов проливает свет на неизвестные страницы деятельности российских спецслужб на новом историческом этапе. Рассматриваемые уникальные материалы также помогают прояснить принципиальные подходы и управленческие методы одного из важных элементов российской государственной машины — Восточного отдела ГПУ-ОГПУ. Постараемся сосредоточить свое внимание не столько на сути противостояния двух проектов обустройства северокавказского социума, сколько на понятийных особенностях, принципиальных подходах к осмыслению северокавказских проблем, характерных для периода 1920-х годов.
С момента установления контроля над основной частью Северокавказского региона в конце 1921 г. в Москву регулярно направлялся информационно-аналитический материал по Северному Кавказу и Закавказью. Особенно часто в центр приходили сведения по самым беспокойным районам Северо-Восточного Кавказа — Чечне и Дагестану[226]. С конца 1922 г. основная нагрузка по сбору и анализу информации по «восточным окраинам» легла на Восточный отдел ГПУ-ОГПУ. В рамках своих полномочий ВО ОГПУ курировал деятельность полномочного представительства ГПУ-ОГПУ по юго-востоку в Ростов-на-Дону, с октября 1924 г. — ПП ОГПУ по Северокавказскому краю (СКК), в состав которого входили 15 областных и окружных отделов[227].
Отличительной особенностью г. Грозного было то, что до апреля 1929 г. он являлся самостоятельной административной единицей[228] — это обосновывалось необходимостью сохранения единства нефтяного хозяйства, расположенного в городе и его окрестностях. Географическое положение Грозного, одной своей частью по рекам Терек и Сунжа примыкавшего к казачьим станицам, другой — к Чечне, создавало угрозу безопасности, особенно нефтепромыслам, которые регулярно подвергались нападениям. Несмотря на то, что Грозный и Чечня были разными административными единицами, у них были и точки соприкосновения. В Грозном располагались административные и партийные организации Чеченской автономной области (автономного округа). На местную администрацию были возложены задачи поддержания порядка на территории нефтепромыслов. Именно в Грозном располагался Чечено-Грозненский окружной отдел ГПУ-ОГПУ, который вел контрразведывательную работу, проводил операции по разоружению, контролировал общественные настроения населения и Чечни, и Грозного, информировал Москву о выявленных потенциальных и реальных угрозах безопасности советской власти в регионе.
По оценке экспертов ГПУ, содержащейся в обзоре № 4 по состоянию на 1 января 1923 г., население Северного Кавказа представляло собой «…благоприятную почву для контрреволюции, носящей национальную и религиозную форму, особенно в пределах трех племен: аварцев, чеченцев и ингушей. Остальные племена: кумыки (а также кази-кумыки), лезгины, даргильцы, осетины и черкесы более развиты и мирны, явления, характеризующие быт первой группы горцев, [здесь] проявляются слабее, так что, в общем и целом, [эти народы] приемлют и сочувствуют соввласти. Но из трудящихся масс до сих пор не выдвинулись администраторы и руководители, и, таким образом, советская власть здесь ФАКТИЧЕСКИ НЕ СУЩЕСТВУЕТ (так в источнике. — В. X.) и созданные по ее конституции органы на местах заполнены беками, муллами и почетными стариками. Деятельность подобных органов советской власти сводится к определенно отрицательным результатам: не проводя в жизнь ни одного из мероприятий соввласти они в то же время занимаются настоящим грабежом населения, все незаконные поборы приписывая соввласти»[229].
В январе 1923 г. ГПУ отмечало, что в Чечне повсеместно организовывались шариатские отряды и суды под предлогом, что на местах отсутствовала власть, необходимая для защиты населения от самоуправства. Кулачество и духовенство вели агитацию о неприемлемости советской власти в Чечне вследствие ее слабости и неспособности установить порядок[230].
Восточный отдел ОГПУ пытался структурировать и выявить закономерности организационных усилий шейхов как наиболее авторитетных выразителей общественного мнения. О деятельности и тактике работы с шейхами в обзорах и аналитике писалось неоднократно. Например, информационная сводка № 11–12, охватывавшая период с 22 декабря 1923 по 5 января 1924 г., заключала, что советская власть шейхами признается приемлемой, но ее характер они мыслят по-своему. Для того чтобы изменить баланс сил в регионе, предлагалось. в частности, опереться на широко использовавшуюся в других регионах практику противопоставления одних религиозных авторитетов другим[231], однако ее результаты здесь были не впечатляющими: «…Таким образом, преследуемые цели Даготделом ОГПУ и ДагЦИКом в области включения деятельности шейхов в самые выгодные для соввласти рамки и дальнейшего превращения его активности с враждебными соввласти шейхами, можно констатировать, в совершенстве не достигнуты… Местные шейхи, некогда враждовавшие между собой, заключают тактическое соглашение между собой, с одной стороны, и с турецким шпионажем, с другой»[232].
В качестве примера подобного соглашения ранее соперничавших групп приводился съезд, состоявшийся с 29 мая по 1 июня 1923 г., на котором сторонники шейха Наджмутдина Гоцинского и шейха Кунта-хаджи собрались «около селения Муни на горе Эсин-Корт (место могилы матери Кунта-хаджи) по случаю похорон дочери Кунта-хаджи, умершей в Константинополе»[233]. На этом съезде «горцев Чечни, Дагестана и Ингушетии, на котором присутствовало около 12 000 человек», мюриды и последователи шейхов, по сведениям работников спецслужб, заявили о совместной подготовке «к происходящему наступлению против русских, для чего… необходимо [было] в течение этих же двух месяцев объединиться»[234]. В этом же контексте объединительных усилий духовных лидеров звучала следующая информация: «3–4 июня [1923 года] в плоскостной Чечне, в селении Урус-Мартан под руководством прибывшего из Турции инструктора состоялся тайный съезд Шейхов, мулл и влиятельных лиц Чечни, где обсуждался вопрос о создании в Чечне национального собрания взамен существующей соввласти»[235].
Подобная консолидация под лозунгами сохранения религии и установления шариата, возрождения имамата (говоря словами московских аналитиков: «шариатской монархии» или «Северо-Кавказской мусульманской республики»[236] — однозначного определения мы в документах не обнаруживаем). — квалифицировалась работниками спецслужб на местах и в центре как «панисламистская деятельность». По оценкам ОГПУ, на всем протяжении 1920-х годов в суннитской среде Северного Кавказа были сильны т. н. панисламистские настроения[237], но каким было конкретное наполнение подобного определения, судя по документам Восточного отдела, установить затруднительно. Можно предположить, что, по мнению наблюдателей, под ней понимались «религиозная воинственность», поддерживаемая шейхами среди чеченского народа и активизация духовных, пропагандистских и военно-организационных связей с исламскими странами, прежде всего с Турцией — тогдашним лидером халифата [238].
Еще одним элементом «панисламистской» угрозы была оживленная деятельность в Чечне и, в особенности, в Дагестане «иттихадистских ячеек среди верхушечных слоев населения в целях агитации за укрепление ислама в массах» с явным антисоветским подтекстом[239]. Речь шла об особом внимании, которое в действительности проявляли к региону деятели азербайджанской партии «Иттихад-Ислам» («Единение ислама»), ставившей своей целью объединение мусульман различных областей бывшей Российской империи в единое государство.
Исследователи отмечают, что на Кавказ регулярно направлялись и представители этой партии: например, С. Эфендиев, установивший связь с предводителями повстанцев, Джабагиевым — в Ингушетии, Али Митаевым — в Чечне и Наджмут-дином Гоцинским — в Дагестане[240]. В начале апреля 1920 г. в с. Урус-Мартан состоялось совещание чеченских предводителей с турецкими офицерами, находившимися во главе с Измаил-пашой во Введенском районе [241]. Местные спецслужбы называли Назарбека Ибрагимова в качестве «руководителя всей шпионской работы на Северном Кавказе, члена ангорского меджлиса, члена ЦК ‘‘Иттихад-Ислам"»[242].
Существенное влияние на процессы модернизации на Северном Кавказе оказывал т. н. политический бандитизм, под которым понимались любые антисоветские проявления, использовавшие в качестве методов борьбы убийства представителей советской власти, разбойные нападения на стратегически важные хозяйственные и государственные учреждения, транспорт и пр. По данным ОГПУ. тактика действия одного из ключевых лидеров региона — Нажмутдина Гоцинского — заключалась в усилении «политического бандитизма»: организации нападений на нефтепромыслы, железную дорогу, красноармейские гарнизоны и терроре партийных и советских работников. От решительного выступления против советской власти Гоцинского удерживал Али Митаев, являвшийся членом Чеченского облревкома[243]. Тем не менее только за ноябрь — декабрь 1923 г. было осуществлено 40 нападений на нефтепромыслы, железную дорогу и красноармейские части. Чеченский ревком был бессилен бороться с политическим бандитизмом без Али Митаева, чем он пользовался для популяризации своего имени[244].
В целях борьбы с этим явлением на Северном Кавказе в 1923–1926 годы регулярно проводились операции по разоружению и изъятию оружия, ликвидации очагов сопротивления[245], что крайне негативно воспринималось горским населением[246].
Вместе с тем после проведения операций по разоружению в Чечне произошел значительный сдвиг в сторону ее советизации, стали массово поступать заявления о вступлении в комсомол. Комсомольские собрания в некоторых случаях превышали по числу присутствовавших сельские сходы. Мусульманское духовенство уменьшило количество критики в адрес комсомола, а в некоторых случаях муллы даже заявляли, что вступление в ряды ЛКСМ не противоречит шариату. В октябре 1925 г. в Чечне каждая ячейка комсомола ежедневно получала в среднем до десяти заявлений. Одной из причин такой тяги в комсомол была возможность получить разрешение на легальное ношение оружия[247]. Это свидетельствовало о том, что в своей деятельности духовные лидеры зачастую руководствовались не чисто религиозными мотивами или абстрактными призывами к «чистоте» веры, а установками секулярно-рационального порядка. Все это давало в руки московских управленцев дополнительные аргументы в работе с местными элитами об истинных целях их деятельности.
Доказательством того, что местное население не собиралось использовать полученное оружие для защиты советских интересов, стала неудачная кампания по призыву горцев в Красную армию, развернувшаяся в ряде районов Чечни во второй половине 1920-х годов. Как отмечалось властями, разъяснительная кампания к призыву в РККА прошла слабо, среди бедноты специальной кампании не проводилось, председатели сельсоветов не вносили в список военнообязанных молодежь из зажиточных семейств и своих родственников. Работники сельсоветов, прежде чем приступить к проведению кампании, обращались за советами к муллам, которые весьма последовательно выступали против вступления горцев в РККА. Выступая против призыва, они ссылались на опыт царской России, «давшей Шамилю слово не брать горцев на военную службу»[248]. Представители мусульманского духовенства рассчитывали добиться замены службы в Красной армии натуральным или денежным обложением горского населения. В некоторых районах Чечни под влиянием агитации мусульманского духовенства собрания горцев выносили резолюции с отказом от военной службы[249].
Исключительную познавательную ценность представляет анализ московскими специалистами сведений, добытых в Северо-Кавказском регионе советскими спецслужбами. В «обзоре № 6 положений на восточных окраинах и в сопредельных с ними странах за июнь — июль месяцы 1923 года» прямо указывалось: «Картина развертывающихся событий в Чечне и Дагестане поучительна в том отношении, что она показывает нам те условия, при которых руководители к/р [контрреволюционных] движений имеют возможность постепенно создать обстановку в крае, близкую к вооруженному выступлению»[250].
Для анализа ситуации на Северном Кавказе в этот довольно сложный для центральной власти период сотрудниками ВО ОГПУ была предложена схема, отражавшая динамику т. и. контрреволюционных усилий местных общественных лидеров, прежде всего наиболее авторитетного «руководителя антисоветского движения на Северном Кавказе» Н. Гоцинского. В схеме выделялись четыре последовательных этапа, которые, по мнению Москвы, были нацелены на «полное отделение от СССР Горского района Северного Кавказа и установление здесь шариатской монархии»[251]. «Обзор № 6 положений на восточных окраинах и в сопредельных с ними странах за июнь — июль месяцы 1923 года» содержал их описание:
Первый этап характеризовался оживлением деятельности по оформлению «ядра, вокруг которого должны были группироваться новые силы».
Второй этап включал в себе элементы информационного противостояния: появлялись слухи о прибытии турецких офицеров и англичан для поддержки скорого восстания населения Чечни.
Третий этап отмечался развертыванием активной организационной работы, пропагандой и призывами к восстанию со стороны многочисленных шейхов.
Четвертый этап ознаменовался объединительными усилиями лидеров, призвавших к консолидации сторонников Гоцинского и Кунта-хаджи, проживавших в Чечне, Ингушетии и Дагестане[252].
Все эти этапы были довольно скоротечны (охватывали 1922 г. и первую половину 1923 г.) и преследовали, по мнению московских аналитиков, далеко идущие цели: «Таким образом, мы стоим перед фактом наличия огромной организации буржуазии, дворянства и духовенства всего Северного Кавказа, обладающей многими тысячами уже сорганизованных, хорошо законспирированных и прекрасно вооруженных (не только винтовками, но и пулеметами и артиллерией) бойцов в виде шариатских полков. Существуют они на средства, собираемые путем самообложения (деньгами, натурой), а также всемерной поддержкой Турции. Это контрреволюционное объединение носит двоякий характер: панисламистский (см. обзор № 3) и националистический. Причем руководителем последней является организация «Вольный горец». Итак, деятельность Гоцинского нужно рассматривать не как явление индивидуальной воли, а как результат известной политики, идущей из-за рубежа, и главным образом из Турции»[253].
Вполне объяснимо, что усилия государственного аппарата должны были быть направлены на устранение угроз «национальной контрреволюции», а для этого следовало ограничить влияние ключевых фигур. Если в 1923 г. представители ОГПУ внимательно отслеживали их деятельность, то уже в первой декаде 1924 г. было принято решение об их задержании. В «Сводке № 2 мероприятий по Северному Кавказу на 10 марта 1924 года» содержалось предложение ПП ОГПУ по юго-востоку России в адрес Комиссии НКВД по административным высылкам о проведении «в широких размерах (до 20 человек. — В. X.) высылки общественно опасных элементов Северного Кавказа». В качестве таковых были намечены следующие общественно значимые фигуры:
1) Гоцинский — глава всего контрреволюционного движения на Северном Кавказе;
2) Али Митаев — центральная фигура антисоветского движения в Чечне;
3) Хусейн Эффенди — турецкий резидент;
4) Атаби Шамиль — тесно связанный с Гоцинским и Хусейном Эффенди;
5) Бело-Ходжи — организатор боевых отрядов по подготовке восстания;
6) Кехурза — член Северокавказского комитета «Иттихад-Ислам»;
7) Шата Истамулов — командующий вооруженными отрядами Гоцинского;
8) Идрис Алмазов — «член панисламистского» комитета;
9) Полковник Дагагуев — связан с Гоцинским и Северо-кавказским комитетом «Иттихад»;
10) Сеид-Хакял оглы — резидент Турции;
11) Эффендиевы Юнус и Ахмед — видные деятели партии «Иттихад»[254].
Противодействие общественному влиянию кавказских лидеров, не желавших сотрудничать с новой властью в нужном направлении, было далеко не единственной задачей центра. В процессе модернизации решались многие сложные вопросы, например, размежевание земли и изменение административных границ, что зачастую создавало новые очаги социальной напряженности. Так, после размежевания земли и установления границы осенью 1925 г. между Грозненским нефтепромысловым районом и Чеченской автономной областью промысловые рабочие городки оказались на территории Чеченской области. В связи с этим рабочие говорили о том. что скоро городки будут не рабочими, а городками чеченских мулл и антисоветски настроенных социальных групп[255].
Важным этапом модернизации на Северном Кавказе, а также национально-государственного строительства Чечни и Северной Осетии стал период 1928–1929 годов, когда происходило объединение Чечни, г. Грозного и Сунженского округа в единую Чеченскую автономную область, а г. Владикавказ был передан Северной Осетии. ОГПУ через Восточный отдел и ПП ОГПУ по СКК внимательно следило за политическими настроениями разных групп горского и русско-казачьего населения в Ингушетии, Северной Осетии и Чечне в связи с административно-территориальными преобразованиями и информировало И.В. Сталина. ОГПУ сообщало о том, что национальное руководство Ингушской автономной области, считая решение «ущемляющим жизненные национальные интересы Ингушетии», «оскорблением революционных чувств ингушского народа» и особенно упирая на то, что решение СКК о Владикавказе было вынесено без всякого участия и предварительного согласования с ингушской советской и партийной организацией, заняло резко отрицательную позицию, встав во главе движения протеста, охватившего все слои ингушского населения, обращалось к центру с просьбой об отмене решения крайкома ВКП(б)[256].
Основная масса казачества одобряла решение о присоединении Сунженского округа к Чечне, особенно с переходом к последней Грозного («город не даст нас в обиду»). Наряду с этим часть казачества, в том числе отдельные бедняки и середняки, проявляли боязнь, что с присоединением Сунжи к Чечне чеченцы отберут их земли, их выселят или в лучшем случае никакого улучшения в их жизни не произойдет[257].
Решение края о передаче Грозного и Сунженского района Чечне вызвало в среде чеченской интеллигенции волну общественной активности и размышлений о будущем региона. Недостаток кадров национальных работников давал надежду той части интеллигенции, которая в свое время была отстранена от руководства, вернуться к власти. Вопрос об объединении Чечни с Ингушетией встречал среди национальной интеллигенции все меньше сторонников, вместо этого усиливались разговоры о своевременности постановки вопроса о присоединении к Чечне Хасавюртовского округа Дагестана, смежного с Чечней, населенного чеченцами. Русские рабочие, проживавшие в Грозном, первоначально протестовавшие против объединения из-за боязни массового проникновения на производство местных жителей, после проведении разъяснительной кампании относились к решению края положительно. Однако в целом разговоры о возможном ущемлении взаимных интересов русского и чеченского населения и об обострении межнациональных отношении не утихали[258].
Итак, за завоеванием северокавказских территорий последовал этап советского мира, затем политика советской социальной инженерии и модернизации. Трудно не согласиться с мнением специалистов о том. что «советское упорядочение Кавказа не может быть названо «гармоничным и непротиворечивым»: слишком много соперничающих интересов и локальных проблем необходимо было переплавить внутри этого исторического проекта, который сам соткан из различных политических идеологем и управленческих принципов…» [259].
Развитие и усугубление национальных антагонизмов в смешанных по национальному составу населения районах (особенно между русскими и горцами в районах Ингушетии, Чечни, Северной Осетии, Адыгейско-Черкесской и Карачаево-Черкесской областях) вследствие административно-территориальных преобразований на всем протяжении изучаемого периода было одной из ключевых проблем модернизации на Северном Кавказе в 1920-е годы. Вкупе с иными социально-идеологическими и экономическими факторами и усиленным антисоветским воздействием извне все это становилось питательной средой для массового и точечного сопротивления советским нововведениям, сопротивления, приобретавшего самые разнообразные формы — от т. н. политического бандитизма до «восточной контрреволюции».
Идеологическое противостояние-разграничение проходило по линии светского и исламского начал. Очевидно, что в тех исторических условиях основания для союза Москвы и Грозного могли быть только светскими с учетом исламской специфики, как ее понимало тогдашнее советское руководство. Как мы видим из рассмотренных документов, наблюдатели из ОГПУ сосредотачивались прежде всего на выявлении внешнего влияния на «мусульманский» мир Кавказа в виде весьма размытой «панисламистской» составляющей. Вероятно, они не считали региональных лидеров вполне способными самостоятельно решать вопросы государствообразующего характера. Азербайджанская «Иттихад-Ислам», турецкая элита, не оставлявшая надежд на продвижение своих интересов в указанном регионе, находились в центре постоянного внимания советских спецслужб, и именно им приписывалась ведущая роль в активизации деятельности ключевых общественно значимых фигур Северного Кавказа. Мы видим, что в аналитических обобщениях внешний фактор превалировал над осмыслением сугубо внутренних проблем. С одной стороны, это существенно облегчало их объяснение, с другой — затягивало узел кавказских проблем еще туже.
Вместе с тем очевидно, что в тот исторический период исламская конфессиональная доминанта сама по себе не была способна обеспечить объединение и модернизацию северокавказского общества из-за полиэтничности и поликонфес-сиональности региона, отсутствия исторической традиции общей государственности, а также ввиду советской догматической установки на вытеснение религии из всех сфер общественной деятельности, активным проводником которой являлся Восточный отдел ГПУ-ОГПУ.
Можно также с уверенностью утверждать, что опыт, обретенный большевистским руководством на этой «восточной окраине» самым серьезным образом повлиял на восприятие всех российских мусульман и их идейных лидеров, усиливая негативный эффект и подозрительность в отношении национально-религиозных элит в пределах всего Советского Союза.
Этноконфессиональная ситуация в Чечне 1920-х годов: аналитический опыт спецслужб Советской России[260]
К ситуации в сфере этноконфессиональных взаимодействий в регионах Северного Кавказа давно приковано внимание специалистов российской и зарубежной исторической школы. Многоликость национально-религиозного ландшафта и нелинейность процессов вхождения региона в «тело» российской государственности ставят перед исследователями массу трудноразрешимых вопросов. Одним из таких вопросов является сюжет укрепления новой, большевистской, власти в Северо-Кавказском регионе, и, в частности, в Чечне: какие внутренние и внешние факторы и структуры наиболее активно влияли на конфигурацию обстановки в национально-религиозной среде в 1920-е годы? Какие понятийные и аналитические категории использовались управленцами для описания ситуации на Северном Кавказе?
Источники.
При ответе на эти вопросы авторы будут опираться на оригинальные материалы ОГПУ, результирующие деятельности Информационного[261] и Восточного отделов[262]. Прежде всего это опубликованные ежемесячные обзоры политико-экономического состояния РСФСР (СССР) за 1922–1928 годы, подготовленные Информационным отделом (ИНФО) ГПУ-ОГПУ на основе данных, поступавших из территориальных органов безопасности, дополненных материалами Секретного, Контрразведывательного, Восточного, Особого и Транспортного отделов ГПУ-ОГПУ. Они были предназначены для руководителей партии, исполнительной власти и органов безопасности в центре и на местах.
В рамках избранной темы особый интерес представляет раздел данных документов, именовавшийся «Национальные восточные республики и автономные области» или «Восток», внутри которого, в том числе, освещалась ситуация в «национальных районах Северокавказского края»[263], «Дагестане», «Закавказье» и пр. Информация о событиях в Чечне содержалась в разделе «Горская область», с 1923 г. фигурирует подраздел «Чечня»[264].
Наиболее универсальными по содержанию и объемным информационным продуктом работы Восточного отдела ОГПУ были ежемесячные (иногда готовившиеся два раза в месяц) «информационные сводки по восточным окраинам СССР и сопредельным с ними странам». Практика составления обзоров фиксируется с начала 1923 г. В них представлялась информация, структурированная в небольшие подразделы в соответствии с проблемно-географическим принципом. Изложение начиналось с анализа общей геополитической ситуации в пограничных восточных странах (раздел именовался «Общее положение на Востоке»), затем обобщались материалы по «восточным» республикам и автономиям СССР, отдельно могли раскрываться сюжеты, связанные с социально-политической активностью мусульманского духовенства как застрельщика антисоветской работы[265]. Северокавказская ситуация нередко освещалась в нескольких подразделах обзоров Восточного отдела, часто фигурировали темы «О влиянии Турции на ситуацию на Кавказе», «Национальные республики и автономные области Северного Кавказа» и пр. Материалы данной группы документов вводятся в научный оборот впервые.
В обоих случаях форма подачи документов, их содержание свидетельствуют о высоком уровне их подготовки, так как их адресатами выступали партийные и советские лидеры самого высокого уровня.
В глазах сотрудников ОГПУ нараставший в регионе в первой половине 1920-х годов клубок социальных, этноконфессиональных противоречий классифицировался как «восточная националистическая контрреволюция», целью которой являлось вооруженное сопротивление новой власти. Для анализа ситуации на Северном Кавказе ими была предложена трактовка, отражавшая динамику контрреволюционных усилий местных общественных лидеров, прежде всего наиболее авторитетного руководителя «антисоветского движения на Северном Кавказе» Наджмутдина Гоцинского, последователей других крупных шейхов — Али Митаева, Кунта-хаджи Кишиева и других.
Контрразведчики выделяли четыре последовательных этапа, которые были нацелены на «полное отделение от СССР Горского района Северного Кавказа и установление здесь шариатской монархии». Стоит отмстить, что Восточный отдел подчеркивал двойственный характер «восточной контрреволюции» — панисламистский и националистический.
Этапы формирования «восточной националистической контрреволюции» в Чечне выглядели следующим образом[266]:
1. Оформление «ядра, вокруг которого должны были группироваться новые силы». Развертывание организационной работы (съезды, совещания и пр.) со стороны мулл и шейхов по подготовке к вооруженному выступлению против советской власти. Агитация религиозных лидеров, призвавших к консолидации сторонников Н. Гоцинского и Кунта-хаджи, проживавших в Чечне, Ингушетии и Дагестане.
2. Налаживание контактов с Турцией, готовой поддержать антибольшевистское восстание народов Северного Кавказа и Закавказья.
3. Поддержка системы мусульманского образования как инструмент влияния, формирования кадровой базы вооруженного выступления.
Рассмотрим, что являлось наполнением каждого этапа.
Организационная работа
Боязнь открытого вооруженного выступления против советской власти толкала работников ОГПУ к плотному изучению ситуации в регионе, отслеживанию деятельности наиболее крупных, общественно значимых фигур и их связей с зарубежьем. В Чечне именно лидеры общественного мнения (прежде всего религиозные авторитеты), а нс партийные организации и движения становились центром формирования антибольшевистских настроений.
Подобные идеи распространялись и подогревались шейхом Али-Митаевым, шейхом Гоцинским, шейхом Мухаммад Амином Ансалтинским и известным чеченским муллой Бело-Хаджи. Религиозные деятели стремились объединить мусульманское духовенство и примирить враждующих шейхов с целью совместного противодействия большевизации Северного Кавказа. Известно, что контрразведка рассматривала Гоцинского как наиболее крупного военного руководителя повстанческого движения на Кавказе, могущего стать независимым от Москвы политическим руководителем. Центром контрреволюционного движения Чечни и Дагестана ВО ОГПУ считал 2-й участок Веденского округа, где проживал Гоцинский[267].
Мусульманское духовенство и влиятельные лица беспрерывно проводили съезды и совещания в мечетях, стимулируя рост религиозности населения, объединительные тенденции. Работниками ОГПУ тщательно выяснялись обстоятельства проведения съездов, совещаний, встреч с местным населением и приезжими, в особенности из Турции. Заглянем в обзоры: «В Чечню приехал внук Шамиля — Саид Бей и член турецкого Меджлиса Назарбек Ибрагимов с тремя соратниками»[268] ; «17–18 марта 1923 года в селении Киндергай Веденского округа состоялся съезд влиятельных лиц Горной Чечни. На съезде под руководством Гоцинского обсуждался вопрос по подготовке восстания»[269]. В Дагестане в начале июня 1923 года состоялся съезд, на котором присутствовало 12 тысяч последователей шейха Кунта-хаджи из Чечни, Дагестана и Ингушетии. На съезде муллы, мюриды и шейхи призывались к укреплению религии и сплочению вокруг себя населения для предстоящей борьбы под руководством вождя Гоцинского «за освобождение русских мусульман»[270].
Любые формы консолидации находились под неусыпным контролем. В обзоре 1923 г. говорилось, что «появилось религиозное течение мюридизма, стремившееся примирить суннитов и шиитов». В Ингушетии развивался женский мюридизм, созданный по образцу мужского: в некоторых селениях ячейки насчитывали до 220 женщин-мюридок[271]. Была выявлена тенденция к сплочению среди враждебных советской власти нацгруппировок[272].
6 марта 1924 г. состоялся съезд мюридов Каим-хаджи в с. Шара-Аргун. Председательствовавший на съезде Каим-хаджи указывал на приезд представителей из Англии, с которыми предложил подписать соглашение. Присутствовавшие на съезде кунтахаджиевцы, призвавшие присутствовавших ориентироваться на советскую власть, были обвинены в большевизме. В ответ последователи Кунта-хаджи Кишиева демонстративно покинули съезд[273].
По мнению наблюдателей, весной 1924 г. «центр контрреволюции» был сосредоточен в Горной Чечне, а движение, носившее ранее «панисламистский характер, весной 1924 г. было направлено в сторону создания самостоятельных национальных единиц (эмирств)»[274].
Подытоживались результаты аналитической работы в одном из докладов Восточного отдела: «Картина развертывающихся событий в Чечне и Дагестане поучительна в том отношении, что она показывает нам те условия, при которых руководители контрреволюционных движений имеют возможность постепенно создать обстановку в крае, близкую к вооруженному выступлению. В первом периоде деятельности Гоцинского как главного руководителя антисоветского движения на Северном Кавказе, отмечается его объезд своих старых сподвижников-мюридов и вербовка новых, чем было создано первое ядро, вокруг которого должны были группироваться основные силы»[275].
Турецкое влияние
Возрастающее контрреволюционное движение в Чечне, а также в других регионах Северного Кавказа, по мнению ОГПУ, имело поддержку извне. В докладах отмечалось, что Турция в лице своих агентов непосредственно участвовала в движении на Кавказе, направленном на ликвидацию Советской власти и укрепления здесь своего экономического и политического влияния. Так, в августе 1922 г. на границе Чечни и Дагестана состоялся съезд «контрреволюционных деятелей», на котором присутствовали и турецкие офицеры. По данным ВО ГПУ, в Чечне при поддержке турок велась подготовка к восстанию, вся ее территория была разбита на наибства (наместничества), для управления которым были намечены определенные лица[276].
ВО ОГПУ отмечал массовое паломничество горцев, в особенности мусульманского духовенства, к Али Гаджи Акушинскому, имевшему связь с ангорским (турецким) правительством. Именно он в 1920–1921 гг. обращался к Ангоре (Анкаре) от имени «глав» правительства Северного Кавказа с просьбой о присоединении Дагестана к Турции. Восточный отдел считал Акушинского лидером «панисламистского» движения в Дагестане и подчеркивал, что «установлено существование и работа ряда ячеек панисламистской организации, в которые входило преимущественно мусульманское духовенство, настроенное резко против советской власти. Резиденция панисламистской организации находилась в Темирханшуре, таковые имелись и в Самурском, Андийском и других округах Дагестана»[277].
По данным ОГПУ, Гоцинский и Каим-хаджи вели переговоры с турецкими агентами и русским генералом Рогожиным о сформировании частей и о прибытии некоторых из них[278].
Как говорилось в обзоре 1923 г., «Турция оказывает широкую помощь военными инструкторами и агитаторами. Рельеф местности дает возможность проводить любую организационную работу, не опасаясь не только активного вмешательства советской власти, но даже глубокого наблюдения с ее стороны»[279].
Вывод наблюдателей был неутешительным: «…мы стоим перед фактом наличия огромной организации буржуазии, дворянства и духовенства всего Северного Кавказа и обладающую многими тысячами уже сорганизованных, хорошо законспирированных и прекрасно вооруженных (не только винтовками, но и пулеметами и артиллерией) бойцов в виде шариатских полков. Существуют они на средства, собираемые путем самообложения (деньгами, натурой), а также всемерной поддержкой Турции. Это контрреволюционное объединение носит двоякий характер: панисламистский и националистический»[280].
Мусульманское образование
Непрекращавшееся антисоветское движение во второй половине 1920-х годов все больше принимало религиозные формы. Особую активность в этой области проявляли шейхи Али Гаджи Акушинский и Магомед Али Аджи, стремившиеся для укрепления религии среди населения организовывать и поддерживать широкую сеть шариатских школ. В Хасавюртинском округе пользовался большим авторитетом и успешно вербовал среди населения мюридов (по непроверенным сведениям, их число доходило до трех тысяч человек) Магомед Али Аджи, сторонник Гоцинского.
В июле 1924 г. ИНФО ОГПУ отмечал развитие деятельности мусульманских духовных школ, число которых на Северном Кавказе достигало 2000, в то же время здесь насчитывалось лишь 220 плохо оборудованных советских школ. В сельских общинах, в примечетских школах обучалось не менее 40 тысяч учащихся [281].
С 5 по 7 августа 1925 г. в Адыгейско-Черкесской автономной области прошел съезд мусульманского духовенства, в работе которого участвовало 124 человека. На съезде обсуждались вопросы о создании своего духовного управления и методов преподавания в предполагаемой к открытию духовной школы медресе, а осенью, по следам мероприятия, начался сбор пожертвований на постройку медресе[282].
Особенно негативно расценивалось то, что борьба мусульманского духовенства за расширение сети религиозных школ обычно сопровождалась агитацией против советских школ. Местами эта агитация имела успех, приводя как к сокращению числа учащихся в советских школах и переходу их в религиозные, так и открытию новых медресе (Дагестан, Чечня, Ингушетия, Карачай, Черкесия, Кабарда), велся сбор средств с населения на религиозные нужды и содержание духовенства (Чечня, Черкесия, Кабарда)[283].
В заключении можно отметить, что сопротивление новому режиму приобретало разнообразные формы и получало различные политические ярлыки: от «политического бандитизма» до «восточной националистической контрреволюции» и «панисламистских» устремлений национальнорелигиозных лидеров.
Общественно-политическая консолидация населения под лозунгами сохранения религии и установления шариата, возрождения имамата, «шариатской монархии» оценивалась работниками спецслужб как «панисламистская деятельность». Однако, что именно подразумевалось под «панисламизмом», доподлинно не знал никто. У сотрудников ОГПУ не было ясности в понимании целей, которые якобы ставили перед собой местные «панисламисты»: было ли это возрождение имамата, «шариатской монархии» или организация некоей «Северокавказской мусульманской республики»?
На основании рассмотренных нами документов можно сделать вывод о том, что под «панисламизмом» в Чечне и на Северном Кавказе вообще ОГПУ понимало «религиозную воинственность», поддерживаемую духовными лидерами чеченского, дагестанского народов, и активизацию идейнопропагандистских и военно-организационных связей элиты с Турцией.
Особое внимание спецслужб к фактору внешнего влияния на ситуацию на Северном Кавказе говорит, кроме прочего, о том, что Москва считала региональных лидеров не способными самостоятельно решать вопросы государствообразующего характера.
Наконец, религиозная оболочка была одним из тактически возможных инструментов сопротивления новациям Советской власти. После массового разоружения населения Чечни идеологические «сражения» разворачивались за партами советских школ и медресе.
Социально-экономическое развитие города Грозного в 1920-е годы в материалах ГПУ-ОГПУ СССР[284]
В настоящем разделе, подготовленном на основе документов Центрального архива ФСБ России (специальные «обзоры положений на восточных окраинах и в сопредельных с ними странах», информационные сводки и аналитические записки по Северному Кавказу, авторство которых принадлежит работникам Восточного отдела ОГПУ, а также «обзоры политического состояния СССР», которые готовились ежемесячно в Информационном отделе ГПУ-ОГПУ СССР в 1922–1929 годы), мы проанализируем, каким образом в аналитических документах центральных органов контрразведки освещалось социально-экономическое и политическое положение в Грозном в 1920-е годы. Помимо оригинальных фактов и оценок, содержащихся в предлагаемых источниках, изучение данного комплекса неизвестных и опубликованных архивных документов проливает свет на деятельность российских спецслужб в этом регионе на новом историческом этапе.
После революции 1917 г. Грозный и грозненские нефтепромыслы по вполне понятным причинам стали ареной соперничества различных политических сил. В феврале 1918 г. грозненских нефтепромыслах был введен рабочий контроль, по решению Грозненского совета все запасы нефти объявлены национальным достоянием[285]. Однако процессы советизации и организация работ на нефтепромыслах были сорваны Гражданской войной и переходом Грозного в ноябре 1918 г. под контроль Белого движения. Лишь после утверждения большевиков в городе в марте 1920 г. началось восстановление нефтепромыслов усилиями центральных и региональных органов власти и производственников[286].
Отличительной особенностью города Грозного в 1920-е годы было то, что до апреля 1929 г. он являлся самостоятельной административной единицей[287], не входившей в состав Чеченского автономного округа. Подобное положение обосновывалось необходимостью сохранения единства нефтяного хозяйства, расположенного в городе и его окрестностях, так как географическое положение Грозного, примыкавшего одной своей частью по рекам Терек и Сунжа к казачьим станицам, другой — к Чечне, угрожало его безопасности. Как подчеркивают современные чеченские исследователи, «объективно оценивая низкий уровень экономического развития Чечни и Ингушетии, руководители центрального аппарата делали ставку не на всеобщий подъем народного хозяйства региона, а на создание очагов промышленного развития (Грозненский нефтерайон), вокруг которых в дальнейшем должны были наращивать темп процессы индустриализации»[288].
Как мы покажем далее, процесс технической и социальной модернизации был нелинейным и сопровождался различными противоречивыми явлениями. По мнению ОГПУ, на положение Грозного как стратегически важного социально-экономического и политического регионального субъекта в 1920-е годы оказывали влияние процессы национального размежевания и административно-территориальные реформы, проходившие в этот период на Северном Кавказе, деятельность повстанческих отрядов в Чечне (в советской историографии она именовалась «политический бандитизм»), операции по их разоружению, негативное отношение мусульманского духовенства к советской власти, национальный антагонизм, а также различные слухи, распространявшиеся среди населения.
В этой ситуации критически важным было администрирование противоречивых процессов, протекавших в регионе. Выстраивание управленческой вертикали с ориентацией на Москву было невозможно без укоренения в Грозном советских и партийных органов, а также структур, обеспечивавших внутреннюю безопасность. Широко известно, что именно в Грозном располагались административные и партийные организации Чеченской автономной области (автономного округа), на которые были возложены задачи поддержания порядка на территории нефтепромыслов. В круг обязанностей Чечено-Грозненского окружного отдела ГПУ-ОГПУ входили: борьба с повстанческими отрядами, не признававшими советскую власть, противодействие «контрреволюционной» деятельности мусульманского духовенства, проведение операций по разоружению, контроль за общественными настроениями жителей Чечни и Грозного (в первую очередь рабочих объединения «Грознефть») и в целом информирование Москвы о выявленных потенциальных и реальных угрозах безопасности советской власти в регионе.
Ситуация на Северном Кавказе, в понимании аналитиков ГПУ-ОГПУ в регионе и в центре, подчинялась единой логике развития «восточной контрреволюции» на бывших имперских окраинах (Кавказ, Крым, Туркестан). В своем первом циркуляре 1922 г. Восточный отдел ОГПУ прямо указывал на экономическую подоплеку этого процесса: «Характерным признаком этой национальной и религиозной революции является стремление к отделению от Советской Федерации окраин — районов основных жизненных источников ее хозяйства, таких как уголь, нефть, железо, хлопок и т. п. Вдохновляется она в этом направлении империалистическими державами и господствующими классами, возглавляющими национально-освободительное движение этих стран»[289].
Кавказские реалии при этом имели свою явную специфику, связанную с особой ролью духовных лидеров — шейхов — как ключевых лидеров национально-религиозного движения, исторической памятью широких слоев горского населения о попытках создания собственной государственности, построенной на основе шариата (имамат Шамиля). «Кавказ вошел в полосу революции под флагом национально-религиозного уклона и мощного влияния на местах духовенства, шариатизма», — писали работники контрразведки[290].
Специально созданный для работы против «восточной контрреволюции» в июне 1922 г. Восточный отдел ОГПУ пытался структурировать и выявить закономерности организационных усилий мусульманского духовенства, в первую очередь шейхов как наиболее авторитетных выразителей общественного мнения. О работе с шейхами, се тактике в обзорах и аналитике писалось неоднократно. Например, информационная сводка № 11–12, охватывавшая период с 22 декабря 1923 по 5 января 1924 г., заключала, что советская власть шейхами признается приемлемой, но се характер они мыслили по-своему. Для того чтобы изменить баланс сил в регионе, предлагалось, в частности, опереться на широко использовавшуюся в других регионах практику противопоставления одних религиозных авторитетов другим, однако ее результаты здесь были не впечатляющими.
В начале 1920-х годов своим основным противником в Грозном ОГПУ именовало шейха Н. Гоцинского, вооруженные отряды которого нападали на нефтепромыслы, железную дорогу, красноармейские гарнизоны, представителей власти. От решительного выступления против советской власти Гоцинского, как отмечалось выше, удерживал Али Митаев, являвшийся членом Чеченского облревкома. Необходимо подчеркнуть, что Чеченский ревком был бессилен обеспечить безопасность Грозного и нефтепромыслов без участия Али Митаева, чем он пользовался, по мнению ОГПУ, для популяризации своего имени. Контрразведка подчеркивала, что репрессии, проведенные против населения Чечни и Ингушетии. давшие вначале успешные политические результаты, пришлось приостановить ввиду ответного усиления т. н. политического бандитизма, т. е. точечных, де-факто разбойных, нападений со стороны противников нового режима[291].
По мнению сотрудников ГПУ-ОГПУ, мусульманское духовенство на Северном Кавказе представляло серьезную угрозу для безопасности региона. Контрразведка пыталась выявить связи мусульманского духовенства с турецкими эмиссарами, собирала информацию о легальных и нелегальных съездах шейхов, мулл и влиятельных лиц Чечни, на которых присутствовали, в том числе, Кайм-хаджи, Н. Гоцинский, Али Митаев и обсуждались вопросы создания в Чечне национального собрания взамен существующего строя, необходимости освобождения мусульман от советской власти[292].
Архивные документы свидетельствуют, что ГПУ-ОГПУ держало в фокусе своего внимания важное в стратегическом отношении объединение «Грознефть», контролировало общественные настроения рабочих, обеспеченность их продуктами питания и предметами первой необходимости и информировало об этом Сталина, а также высшее политическое руководство СССР. Анализ архивных документов позволяет проследить динамику изменений настроений рабочих «Грознефти» в 1920-е годы.
Так, по данным ГПУ, в конце 1922 — начале 1923 гг., благодаря налаженной деятельности предприятий «Грознефти», материальное положение рабочих было удовлетворительным, а их настроение и отношение к советской власти, РКП(б) и профорганам было «вполне доверчивым» и «сочувственным». В то же время ГПУ отмечало, что взаимоотношения между рабочими и администрацией были плохими вследствие лучшего материального обеспечения вышестоящих, а также из-за злоупотреблений последних[293].
В начале 1924 г. в СССР во всех главнейших отраслях промышленности и на транспорте шло сокращение штатов, которое затронуло и грозненские нефтяные промыслы. Как следствие, происходило снижение зарплаты, ограничение приработков и уменьшение расценок, что стало одной из серьезных причин недовольства рабочих. Уже летом 1924 г. ОГПУ зафиксировало «сильное недовольство» нефтяников на нефтепромыслах в Чеченской области и грозненских нефтезаводах. Оно выразилось в протестном движении, охватившем летом 1924 г. около 1800 рабочих. К осени на предприятиях «Грознефти» увеличилось количество трудовых конфликтов, когда рабочие выступали против администрации, хозяйственных и профсоюзных органов, причем эти настроения разделяла и часть местных коммунистов[294].
В январе 1925 г., по данным ОГПУ, поднялась новая волна недовольства, вызванная низкими зарплатами на промыслах, особенно среди тружеников низших разрядов, которые указывали на невыполнение коллективных договоров[295] по снабжению рабочих. С марта 1925 г. начался усиленный уход рабочих с промыслов «Грознефти» (особенно ключников и буровых мастеров) в «Азнефть». Для того чтобы их удержать, в местной печати было объявлено, что уезжающие в Азербайджане приниматься на работу не будут. Рабочие рассматривали это заявление как давление на них со стороны власти, но исход не прекратили. Недовольство усугублялось отменой спецодежды, плохими жилищными условиями и сокращением до 2 тыс. сотрудников в связи с тяжелым финансовым положением предприятия.
Заработок рабочего не превышал 42 руб. в месяц, а в мае 1925 г. с сокращением сдельщины[296] ежемесячный доход уменьшился до 38 руб. В ноябре — декабре 1925 г. недовольство малыми заработками охватило 60 % буровых рабочих на старогрозненских нефтяных промыслах. Их заработок не превышал 35 руб. в месяц, не хватало спецодежды.
При этом профсоюзы воспринимались людьми, занятыми на производстве, как формальные органы, занимавшиеся исключительно выполнением циркулярных распоряжений высших инстанций, созывом собраний и взиманием отчислений. Рабочие не верили в работоспособность профорганизаций, отмечая, что они не вникали в производство и жалобы рабочих оставались без последствий[297].
В декабре 1925 г. на XIV съезде ВКП(б) был взят курс на индустриализацию и поставлена задача превратить СССР в страну, производящую машины и оборудование. Ведущую роль в деле индустриализации страны играли специалисты в областях промышленного строительства, конструирования и эксплуатации оборудования, большинство из которых получило образование еще в царской России или за границей, а потому априори воспринималось советскими властями как «буржуазные специалисты» (спецы). На первых порах становления тяжелой промышленности они были востребованы, но при этом находились под особым контролем государства, в том числе органов госбезопасности, и выступали удобным объектом дискредитации, на который можно было переложить ответственность за технические происшествия, ошибки и недостатки, возникавшие в процессе индустриализации[298].
Однако имевшее место в середине 1920-х годов в рабочей среде Грозного усиление негатива по отношению к специалистам было вызвано и иными причинами: более высокими окладами и премированием специалистов, перекосами в области нормирования труда, грубостью и произволом администрации. В рабочей среде ходили такие настроения: «Советская власть улучшает положение спецов за счет нашей силы»; «Рабочие в большинстве на спецов смотрели как на паразитов, не скрывая своего презрительного взгляда». Многие рабочие не считали себя ответственными за свою работу, объясняя это так: «Спец получает сотни рублей, так пусть он и отвечает за все»[299].
На грозненских нефтепромыслах звучали призывы созвать общие собрания с целью выражения протеста против премирования спецов. После происшедшего по недосмотру администрации взрыва рабочей казармы (погибло восемь рабочих и 12 тяжело ранены) на одном из предприятий «Грознефти» рабочие намеревались устроить самосуд над администрацией. Массовое недовольство рабочих «Грознефти» спецами отмечалось в ноябре 1925 г. в связи с выдачей им тантьема[300]. По мнению рабочих, которое разделяли и члены РКП(б), спецы тантьемы не заслужили, так как саботировали и разрушали производство; производство поднимали только рабочие, потому премии, выданные спецам, принадлежат им. Среди рабочих бытовало мнение о том, что центр о тантьемах ничего не знает, а местные руководители изымали деньги из причитавшейся рабочим зарплаты[301]. Негативное отношение к спецам на «Грознефти», как в целом в СССР, фиксировалось на всем протяжении рассматриваемого периода и сопровождалось громкими судебными процессами («Шахтинский процесс», «Дело Промпартии» и др.).
К середине 1920-х годов были завершены восстановительные работы на предприятиях нефтяной промышленности, обновлено устаревшее оборудование промыслов и заводов, вследствие этого в 1926 г. уровень добычи и переработки нефти превзошел уровень 1913 года. В 1929 г. в общей добычи нефти по всему СССР Грозненский и Кубанский (Майкопский) нефтеносные районы, находившиеся на территории Северо-Кавказского края, давали 41 % всего количества добываемой нефти, в масштабе же РСФСР этот процент повышался до 93 %. Основное ядро нефтяной промышленности было сосредоточено в Грозном, добыча которого за 1928–1929 годы составила 96.2 % из общей суммы краевой добычи нефти[302] .
Однако разведочные работы, проводившиеся в 1929 г. в Чечне, расценивались местным населением как «попытка новых земельных притеснений». В результате по всему району был зафиксирован ряд случаев налета и обстрелов специалистов «Грознефти» и земельных работников. Все чаще фиксировалась открытая пропаганда «выступления против русских»[303].
Следующим комплексом обстоятельств, осложнявшим социально-политическую обстановку в Грозном и Чечне, было обострение национального антагонизма между русскими и горцами, причинами которого были: земельные споры в «восточных окраинных» областях, коренизация советского аппарата и предоставление одной национальности больших льгот и преимуществ (по налогу и др.) по сравнению с другими[304].
Осенью 1925 г. в Чечне в связи с проведением операций по разоружению отмечалось, что в отдельных районах они вызвали негативную реакцию представителей национальной интеллигенции и мусульманского духовенства, которые утверждали: «разоружение было результатом жалоб русского казачества в Москву». Русские рабочие на предприятиях грозненских нефтепромыслов, в свою очередь, были настроены против местных жителей: их взаимная неприязнь приводила к уходу многих чеченцев с промыслов и возвращению их в аулы[305].
Национальное размежевание на Северном Кавказе, в том числе в Чечне, происходило весьма непоследовательно и стало предметом борьбы между партийными и государственными функционерами, не имевшими единства в этом вопросе. После того как осенью 1925 г. произошло размежевание между Грозненским нефтепромысловым районом и Чеченской автономной областью, промысловые рабочие городки оказались на территории Чеченской области. В связи с этим русские трудящиеся говорили, что скоро городки будут не рабочими, а местами жительства чеченских мулл и горцев, а в некоторых местах (городок Соляная Балка) рабочие ультимативно утверждали, что они не только не пустят ни одного чеченца к себе в городок, но и не дадут им даже ходить по нему[306].
В конце 1928 г. произошло событие, которое, по оценкам ОГПУ, оказалось в центре внимания различных групп населения Северокавказского края и также обострило национальные противоречия в регионе. Руководство СКК приняло решение о передаче г. Владикавказа — Осетии, г. Грозного и Сунженского округа — Чеченской автономной области. Постановление о ликвидации Грозненского округа и слиянии Грозного и Сунженского района с Чечней и передача Владикавказа Осетии вызвало большой резонанс среди горского и русско-казачьего населения[307].
В ОГПУ отмечали, что национальное руководство Ингушской автономной области, считая решение края «ущемляющим жизненные национальные интересы Ингушетии», «оскорблением революционных чувств ингушского народа» и особенно упирая на то, что решение края о Владикавказе было вынесено без всякого участия и предварительного согласования с ингушской советской и партийной организацией, заняло резко отрицательную позицию, встав во главе движения протеста, охватившего все слои ингушского населения. Бывшая крупная торговая городская буржуазия, интеллигенция, служащие встретили известие о передаче Владикавказа Осетии крайне враждебно. Указывая на казачье засилье в крае, национальная интеллигенция единодушно винила в этом областное руководство, «его близорукость и преступное бездействие» в борьбе за город. Национальная интеллигенция предлагала потребовать у Москвы немедленного выделения Ингушетии из краевого объединения, заявляя, что в случае окончательной передачи Владикавказа Осетии «вооруженное столкновение с осетинами будет неизбежным и вряд ли кто сумеет предупредить его».
Слухи о передаче Владикавказа Осетии вызвали массовый протест среди всех слоев ингушского аула. Во многих аулах состоялись стихийные сходы, выбиравшие ходоков в окружные центры за информацией и высказывавшие резкие протесты против решения края. В ряде случаев собирались деньги для посылки делегатов непосредственно в Москву. Передача Владикавказа называлась «кровной обидой ингушам». В связи с этим отмечался рост антагонизма к осетинам. «Надо собирать оружие и идти бить осетин», — были частые возгласы в беседах и на сходах.
Заслуживает внимание и то, что ингушская интеллигенция, которая ранее усиленно культивировала идею объединения с Чечней и «создания единой нации» во второй половине 1928 г., в большинстве своем считала, что этот вопрос нужно было на длительное время отложить[308].
Согласно сведениям наблюдателей, значительное большинство рабочих Владикавказского округа было также против передачи города Осетии. Они опасались, что осетины «зажмут» русских, «выкинут их на улицу», «развалят производство» и т. и. Среди нацменьшинств Владикавказа (персов, армян, греков и др.) бытовали схожие настроения. Исключение составляла грузинская колония, сочувственно относившаяся к позиции осетинской национальной интеллигенции[309].
Говоря о сюжете присоединения Сунженского округа к Чечне, то он также стал камнем преткновения для различных этносоциальных групп. Как отмечали источники ОГПУ, основная масса казачества одобряла решение, особенно с переходом к последней Грозного («город не даст нас в обиду»). Наряду с этим часть казачества, в том числе отдельные бедняки и середняки, опасались, что затем чеченцы отберут их земли, их выселят или в лучшем случае никакого улучшения в их жизни не произойдет и вместо русских во главе окружных властей станут чеченцы[310].
Русские рабочие, проживавшие в Грозном, первоначально протестовавшие против объединения из-за боязни усиления позиций коренного населения в промышленности, после проведении разъяснительной кампании отнеслись к решению края положительно. Наряду с этим имели место разговоры «о возможном ущемлении» русских интересов и обострения межнациональных отношений. Служащие-русские, считавшиеся с возможностью новых сокращений, с неизбежной чеченизацией русских учреждений, были недовольны решением края. Чеченцы-служащие областных учреждений, в свою очередь, боялись наплыва в объединенные учреждения русских работников[311].
По оценкам ОГПУ, угрозу безопасности и стабильности в Грозном во второй половине 1920-х годов представляли безработные. С 1926 г. начался усиленный наплыв безработных на юг, главным образом на Украину и Северный Кавказ, особенно в районы, где по слухам и заметкам в газетах, предполагалось широкое строительство. Большинство безработных, приезжавших на Северный Кавказ из центральных губерний и Поволжья, на местах оказывались в крайне тяжелом материальном положении. В самом Грозном стихийно, без прямого вызова рабочих, скопилось свыше восьми тыс. человек, исключительно благодаря появившимся в газетах заметкам о предполагавшихся работах по прокладке нефтепровода Грозный — Туапсе[312]. Так как прокладка нефтепровода была отложена, то безработные (большинство из них — крестьяне Поволжья), оказались в безвыходном положении и потребовали дать им работу или отправить на родину за казенный счет, в противном случае угрожая разбоями. Власти Грозного были вынуждены в начале апреля 1926 г. отправить на Волгу два эшелона безработных крестьян[313]. Из оставшихся в Грозном 5 тыс. человек 3,5 тыс. человек были использованы «Грознефтью» на сезонных работах, а остальные — задействованы на сельхозработах[314].
Число безработных в Грозном оставалось значительным на протяжении всей второй половины 1920-х годов. Количество городских безработных, состоявших на учете бирж труда, достигало 8,5 тысяч человек, и оно неуклонно росло. Учитывая, что в городе периодически возникали продовольственные затруднения, уровень протестного движения среди безработных был высоким, а в 1929 г. оно приняли «резкие формы»: люди подавали в советские организации коллективные заявления с требованиями увеличения нормы продовольственного снабжения, выступали с призывом провести митинги и демонстрации, добиваться увеличения выдачи хлеба, устраивали уличные беспорядки[315].
Распространение слухов о войне, бунтах в СССР, голоде и близкой гибели советской власти, по мнению наблюдателей, было одним из дестабилизирующих политическую и общественную обстановку факторов развития Грозного. Сведения об оживлении т. н. басмаческого движения в Средней Азии были подхвачены различными группами населения в качестве подтверждения слухов о «начавшейся войне», которая якобы должны была скоро развернуться между СССР и Турцией, Афганистаном, Великобританией. В Чечне распространялись слухи о предстоявшем занятии Кавказа турками и «восстановлении мусульманства». Широко хождение имели мнения о том, что «ответработники и коммунисты спешно распродают имущество, готовясь к эвакуации», внутрипартийные разногласия сопровождались призывами «быть готовыми ко всему», «запасаться оружием и боеприпасами», «расправиться с аульным активом, когда придут “наши”».
Жители Чечни пристрастно следили за ситуацией в иных мусульманских регионах страны и соседних стран. События в Афганистане и налеты т. и. басмачей в июне 1929 г. на советские пограничные пункты на советско-афганской границе взволновали население. Бегство афганского эмира Амануллы и укрепление позиций нового правителя Бачаи Сакао расценивалось как новый фактор, делавший вероятным совместное выступление Афганистана и Великобритании против СССР. Еще один слух, распространявшийся в июне 1929 г. в Чечне и негативно влиявший на обстановку — информация о том, что съезд безбожников в Москве постановил закрыть все мечети и уничтожить Коран[316]. Эти и подобные настроения, зачастую не имевшие ничего общего с реальным положением дел, служили ярким индикатором неприязненного отношения к власти со стороны консервативно настроенной части чеченского общества и отнюдь не способствовали оздоровлению социальной обстановки.
Таким образом, документы органов госбезопасности в качестве ведущих факторов, влиявших на социально-экономическое и политическое положение Грозного в 1920-е годы, указывали следующие.
Национальный антагонизм, связанный с ошибками во время поведения земельной реформы, административно-территориальным размежеванием и установлением новых границ, проведение различных радикальных преобразований на Северном Кавказе без учета местных условий и уклада горских народов, отрицание религиозных традиций — все это вызвало у чеченцев недовольство, которое нередко принимало форму сопротивления. Точечное сопротивление (т. н. политический бандитизм), процветавшее в первой половине 1920-х годов, в определенном смысле перекликалось с тем, что происходило, к примеру, в Туркестане, но, преследуя принципиально те же цели, имело сравнительно меньший масштаб.
Негативный для Москвы эффект усиливала и пропагандистская деятельность религиозных лидеров, выражавшаяся, кроме прочего, в распространении антисоветских слухов. Роль же духовных лидеров в обоих регионах оценивалась идентично, и работать с ними, по мнению ОГПУ, следовало аналогично.
Все это, в свою очередь, создавало реальную угрозу безопасности для рабочих и администрации предприятий и заводов «Грознефти». Несмотря на то, что до апреля 1929 г. Грозный был самостоятельной административной и экономической единицей, не входившей в состав Чечни, он был также подвержен влиянию изменений политической обстановки в Чечне и в Сунженском казачьем округе. Затруднительное экономическое положение всего региона, в том числе Чечни и Грозного, продовольственные затруднения, недостатки в снабжении продуктами питания и предметами первой необходимости рабочих «Грознефти» (а со второй половине 1920-х годов и безработных), равно как и трудовые конфликты, негативное отношение к спецам, попытки переложить на них ответственность за ошибки и недостатки в работе нефтедобывающих предприятий — все это осложняло процесс модернизации производства и социальных преобразований.
В 1920-е годы в ГПУ-ОГПУ была создана довольно стройная и регулярно совершенствовавшаяся система информационного обеспечения центральной власти. На основе анализа информации, поступавшей из различных областей, губерний, краев (в том числе из СКК и из Чечни), готовились аналитические документы, изучение которых и сопоставление с документами из других архивов позволяет сделать вывод, что они были актуальными и достаточно информативными. Аналитики ОГПУ выделяли наиболее существенные проблемы, характерные для ситуации в Грозном. Чечне и на Северном Кавказе, стараясь обозначить причины их возникновения и реальные или потенциальные угрозы. К недостаткам деятельности органов ОГПУ на Северном Кавказе следует отнести нехватку кадров, обладавших знаниями о специфике культурного, социального развития региона и владевших языками народов Северного Кавказа, что создавало определенные трудности при организации контрразведывательной работы.
К истории геополитического противостояния на Северном Кавказе[317]
По данным Восточного отдела ГПУ, Кемаль-паша имел своих представителей в Тифлисе и поддерживал связь с горскими центрами. Представитель Кемаля-паши Кундухов объезжая аулы Осетии, агитировал их жителей к поддержанию тесной связи с Турцией, подчеркивая, что только с Турцией может прийти спасение горцев Северного Кавказа и их возрождение[318] .
Турки активно использовали российских эмигрантов, проживавшей в Турции с XIX века, так как они имели широкие родственные связи среди народов Северного Кавказа и других регионов, служили не за страх, а на совесть своей новой родине. В сводке Иностранного отдела ГПУ по «горскому вопросу» от 28 декабря 1923 г. говорится: «В составе общественных сил, имеющих серьезное значение на Ближнем Востоке, следует отметить эмигрантов-горцев Северного Кавказа, с 1864 года поселившихся в Турции, Сирии и Египте, численностью до двух с половиной миллионов человек»[319].
Так, в циркулярном письме Восточного отдела ГПУ в полномочные представительства ГПУ по Закавказью и юго-востоку России от 7 июня 1923 г. говорилось: «…Имеются определенные сведения, что Турция при содействии Англии имеет большие надежды на закрепление своего влияния на Кавказе. Для этой цели турками используется соответствующим образом мусульманское население Кавказа. Нет сомнения, что кавказские горцы, проживающие в пределах Турции, будут ею хорошо обработаны и под тем или иным предлогом могут быть переброшены на Кавказ для определенной туркофильской работы»[320].
Турецкие эмиссары появлялась в различных регионах СССР: в Средней Азии. Крыму. Поволжье. Советское руководство начало проявлять озабоченность турецкой тайной политикой. Народный комиссар иностранных дел Г.В. Чичерин обратился в ГПУ к В.Р. Менжинскому с просьбой предоставлять наиболее ценную информацию о деятельности турецких спецслужб против Советского Союза. В письме от 20 октября 1923 г. он писал: «В данный момент я особенно просил бы Вас обратить внимание на то. нет ли возможности официально протестовать перед турецким правительством, предъявив ему соответствующий материал. Между прочим, нет ли в Вашем распоряжении указаний на различия между деятельностью иттихадистов и кемалистов на Кавказе? В комбинациях политических течений в самой Турции носителями идеи экспансии на север и на восток являются именно иттихадисты, бывшие энверисты. Их поддерживает Франция против кемалистов. Здешний турецкий посол сам иттихадист. Настоящий момент характеризуется в Турции некоторым усилением оппозиции, и, в частности иттихадистов, которые оказывают давление на правительственную политику. Разбираются ли в этих различиях те, кто занимается вопросом о турецких агентах на Кавказе? Как раз этот вопрос было бы желательно систематически освещать»[321].
Однако, судя по имеющимся в нашем распоряжении архивным документам, документальных материалов, неопровержимо доказывавших антисоветскую деятельность турецких агентов, в то время у советской разведки и контрразведки еще не было. В ответ Чичерину было сообщено: «Требуемые Вами материалы о действиях турецких агентов на Кавказе имеются у нас, но они находятся в стадии разработок на местах. Впредь, по мере поступления материалов с мест, в разработанном виде, самое существенное и конкретное из деятельности турецких агентов весьма необходимое для Вас, будет сообщаться Вам»[322].
Наиболее заметную деятельность на Кавказе в начале 1920-х годов вели сторонники турецкой партии «Иттихад — Ислам», которых также нередко называют в советской историографии «энверисты». В Турции иттихадисты находились в оппозиции к Кемалю-паше и его сторонникам, однако на Кавказе различия между их деятельностью не были особенно заметны.
К 1925 г. руководители органов ОГПУ на Северном Кавказе пришли к выводу, что «в… условиях Северного Кавказа, по мере усиления процесса национальной консолидации, «Иттихад-Ислам» имеет тенденции к развитию из организации панисламистской, на основе лишь религиозной формы объединения, в организацию пантюркистского характера, т. е. в организацию на основе религиозного и националистического объединения…Имеющиеся налицо панисламистские и пантюркистские базы могут быть использованы в контрреволюционных целях и используются западноевропейским империализмом через Турцию»[323].
Реабилитация чеченского народа в 1950-е годы и особенности исполнения российского реабилитационного законодательства[324]
Становление и развитие российской государственности на правовых демократических началах требует адекватного и взвешенного подхода к оценке исторического опыта относительно недавнего прошлого нашей страны — периода массовых политических репрессий. После смерти И.В. Сталина и смены высшего руководства Советского Союза в 1953 г. в стране постепенно начала складываться новая политическая ситуация. Первый секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущев выступил инициатором пересмотра последствий политики массовых репрессий сталинского периода.
Была образована Центральная комиссия по пересмотру уголовных дел на лиц, осужденных за контрреволюционные преступления, содержащихся в местах заключения и находящихся в ссылке на поселении, и действовала она с 14 мая 1954 по 5 марта 1956 г. Полномочия Центральной комиссии были определены Приказом генерального прокурора СССР, министра юстиции СССР, министра внутренних дел СССР и председателя Комитета государственной безопасности при СМ СССР «О порядке пересмотра уголовных дел на лиц, осужденных за контрреволюционные преступления, содержащихся в лагерях, колониях и тюрьмах МВД СССР и находящихся в ссылке на поселении» от 19 мая 1954 года № 96сс/0016/00397/00252 (приказ не рассекречен).
В состав комиссии входили: генеральный прокурор СССР (председатель), министр внутренних дел СССР, председатель КГБ при СМ СССР, министр юстиции СССР.
Центральная комиссия занималась пересмотром дел на лиц, осужденных коллегией ОГПУ, Особым совещанием при НКВД-МГБ-МВД СССР. Военной коллегией Верховного суда СССР, военными трибуналами воинских частей, находившихся за границей, а также на лиц, направленных в ссылку на поселение в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР «О направлении особо опасных государственных преступников по отбытии наказания в ссылку на поселение в отдаленные местности СССР» от 21 февраля 1948 г.
Дела на осужденных тройками НКВД-УНКВД, республиканскими, краевыми, областными судами и военными трибуналами, а также специальными судами пересматривались республиканскими (в республиках, не имеющих областного деления), краевыми и областными комиссиями.
Центральная и местные комиссии на основании подготовленных заключений выносили постановления об отмене решения по делу и полной реабилитации осужденного, о переквалификации состава преступления или о сокращении срока наказания. Пересмотр дел осуществлялся по спискам, составленным в МВД СССР, а также по жалобам заключенных.
5 июля 1954 г. Советом министров СССР было принято Постановление № 1439-649с «О снятии некоторых ограничений в правовом положении спецпоселенцев»[325], а 13 июля последовала отмена Указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 ноября 1948 г. «Об уголовной ответственности за побеги из мест обязательного и постоянного поселения лиц, выселенных в отдаленные районы Советского Союза в период Великой Отечественной войны»[326]. Данные акты советской власти фактически позволили находящимся на поселении в Средней Азии чеченцам и ингушам свободно передвигаться в пределах Казахстана или Киргизии. По новым правилам спецпоселенец был обязан отмечаться в органах МВД один раз в год, что на практике позволяло ему выезжать на длительное время в любой район страны. Это положение укрепило намерение многих ссыльных кавказцев в скором времени вернуться на родину. Доклад Н. С. Хрущева «О преодолении культа личности И. В. Сталина» на XX съезде КПСС в феврале 1956 г. окончательно подтвердил необратимость государственной политики реабилитации жертв политических репрессий.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 июля 1956 г. были окончательно отменены все ограничения по спецпоселению в отношении чеченцев и ингушей[327]. Снятие с учета спецпоселений и освобождение из-под административного надзора стало большим шагом к восстановлению справедливости в отношении депортированных народов, но при этом им было отказано в возвращении конфискованного ранее имущества и в праве вернуться в прежние места жительства. Данное решение советской власти не могло удовлетворить репрессированные народы ни в морально-этическом, ни в практическом отношении. Это ещё не была реабилитация, которая подразумевает возвращение доброго имени, полное снятие обвинений и отмену наказания, адекватную компенсацию понесенного ущерба в результате незаконных репрессий. Борьба чеченского и других репрессированных народов за свою реабилитацию и возвращение на родину продолжалась. Тысячи писем от граждан чеченской национальности поступали в партийные и советские органы с просьбами и требованиями о восстановлении справедливости, делегации представителей чеченского, ингушского и других народов добивались встреч с советскими лидерами, в ходе которых обсуждались сложные вопросы о восстановлении справедливости. Простые чеченцы во многих случаях восприняли решения XX съезда КПСС о преодолении последствий культа личности как свою реабилитацию и стремились любыми возможными путями немедленно вернуться на родину. Таким образом, создавалась сложная ситуация и затягивание принятия назревших справедливых решений со стороны государственной власти грозило непредсказуемыми результатами. Очевидно, что партийно-бюрократическая машина, сформированная и воспитанная в сталинскую эпоху, не могла без сопротивления принимать и осуществлять важнейшие решения, идущие в разрез с её мировоззрением и привычками. Новому советскому лидеру Н. С. Хрущеву приходилось вести настоящую политическую борьбу за принятие курса на полную реабилитацию репрессированных народов с некоторыми членами Политбюро (Молотовым, Маленковым, Кагановичем), имевшими множество сторонников в партийном и советском аппарате.
24 ноября 1956 г. вышло постановление Президиума ЦК КПСС «О восстановлении национальной автономии калмыцкого, карачаевского, балкарского, чеченского и ингушского народов»[328]. В этом постановлении были признаны недостаточными принимавшиеся до сих пор меры по реабилитации выселенных народов и признавалась необходимость восстановления их национальных автономий. В целях руководства и организации практической работы по восстановлению национальной автономии, вопросам переселения и хозяйственно-бытового обустройства объявлялось о создании Оргкомитета по Чечено-Ингушской АССР. Этим актом высшее партийное руководство сделало принципиальный шаг в направлении полного восстановления справедливости в отношении репрессированных народов. Окончательно были отставлены планы образования национальных автономий чеченского и ингушского народов на территории Казахстана, впервые было объявлено право высланных легально возвратиться в места прежнего проживания. Данное решение было оформлено Указом Президиума Верховного Совета СССР «О восстановлении Чечено-Ингушской АССР в составе РСФСР» от 9 января 1957 года[329].
9 января стало знаменательной датой для чеченского и ингушского народов, днем восстановления справедливости и национальной автономии (государственности). Однако процесс возвращения на землю предков не был легким и занял для многих семей не один год и даже десятилетие. Как отмечал известный чеченский историк А. М. Бугаев, «это Сталин и Берия за считанные дни в условиях войны против германского фашизма посадили сотни тысяч людей в приспособленные товарные вагоны и отправили целые народы в ссылку. А возвращать их, тем более в человеческих условиях, оказалось нелегко»[330]. Принять и обустроить за короткое время десятки тысяч людей, обеспечить их работой — крайне сложная задача для любого государства, даже в самый благополучный период его истории. Дома и квартиры чеченцев и ингушей были заняты переселенцами из других регионов, они также оказывались невольными участниками происходивших событий. Местный партийный и советский аппарат оказался не готов к оперативному решению задач по приему и устройству людей, тем более что временные и количественные квоты возвращающихся изначально были многократно превышены. В Чечено-Ингушетии происходили конфликты на бытовом уровне между возвращающимися и людьми, поселившимися в их домах после депортации. Дело дошло до попыток со стороны МВД СССР инициировать через законодательство запрет на несанкционированный переезд чеченцев и ингушей на Кавказ. Приняв судьбоносное политическое решение, центральная власть не достаточно продумала вопрос о его реализации и на первоначальном этапе практически пустила на самотек процесс возвращения депортированных народов к прежним местам жительства. По привычке силовые структуры попытались решить проблему запретительными мерами, однако в новых политических условиях они не могли быть эффективными и не получили полного одобрения высшего партийного руководства.
Такие документы, как постановление Совета министров РСФСР «О мерах помощи Чечено-Ингушской АССР» от 21 февраля 1957 г., свидетельствуют о планах государства по экономическому развитию и хозяйственному обустройству воссозданной республики[331]. Предусматривалось строительство и модернизация промышленных и сельскохозяйственных предприятий, введение в строй культурных и социальных объектов, нового жилья, обустройство территорий различного предназначения. При этом указанные планы рассчитывались исходя из цифры 17 тыс. семей (70 тысяч человек), которые должны переселиться в республику в 1957 г., с учетом прибывших ранее. Действительное количество возвратившихся уже к середине 1957 г. оказалось почти в два раза больше (33 227 семей — 132 034 человек), что не могло не сказаться на социальной обстановке в республике[332]. Оргкомитетом по ЧП АССР была разработана и утверждена 8 марта 1957 г. инструкция «О порядке возвращения чечено-ингушского населения из Казахской и Киргизской ССР в Чечено-Ингушскую АССР». Однако все расчеты и планы властей по организованному перемещению людей из Средней Азии на Кавказ и расселению их в прежних местах жительства оказались перечеркнутыми реальным положением вещей. Очень скоро выяснилось, что власти не учли желания людей поскорее вернуться на родину, при этом непременно в те же населенные пункты и дома, в которых они проживали до депортации. Функционеры на местах оказались не готовыми к массовому, стихийному перемещению людей. Более того, даже плановый переезд оказался неподготовленным. В итоге люди, как прибывающие в республику, так и проживающие на данный момент в ней, оказались в крайне сложной ситуации, находить выход из которой им приходилось в основном по собственному разумению и собственными силами.
Положение осложнялось тем фактом, что некоторые территории и районы, входившие ранее в Чечено-Ингушскую АССР, не были ей возвращены, оставшись в составе Дагестана и Северной Осетии. Кроме того, возвращавшимся к прежним местам жительства чеченцам и ингушам было запрещено селиться в южных горных районах республики. Подобные недальновидные бюрократические решения, исходившие из сиюминутных соображений чиновников, не считавшихся с коренными интересами кавказских народов и дальнейшей перспективой развития ситуации, привели к длительным, трудноразрешимым социальным и межнациональным конфликтам в регионе.
И тем не менее необходимо констатировать, что проблемы первоначального расселения возвратившихся из ссылки людей постепенно были решены. Предпринятыми руководством СССР и РСФСР мерами был заложен фундамент экономического и социального развития автономной республики и обеспечены перспективы её дальнейшего развития. Различные регионы Советского Союза оказали Чечено-Ингушской АССР существенную материальную помощь. Логическим завершением первоначального этапа национально-государственного восстановления Чечено-Ингушской АССР стало проведение выборов в Верховный Совет республики 16 марта 1958 г. Только что возвратившимся из ссылки гражданам чеченской и ингушской национальности эти выборы дали возможность впервые после вынужденного перерыва принять участие в формировании высшего органа национальной государственности. Явка избирателей была исключительно высокой -99,98 %, что свидетельствовало о высоком уровне гражданской сознательности и энтузиазме людей, вернувшихся на Родину и вновь обретших все права советских людей[333].
Избранный Верховный Совет ЧИ АССР на первой сессии сформировал высшие органы государственной власти и управления республики — Президиум Верховного Совета и Совет министров ЧИ АССР, Организационный комитет по Чечено-Ингушской АССР в связи с завершением своих функций был упразднен.
С образованием легитимных институтов власти Чечено-Ингушской АССР и восстановлением национальной государственности её коренных народов завершился первый этап их реабилитации. Однако политическая реабилитация народов ещё не означала полного и окончательного восстановления справедливости по отношению к конкретным людям, представляющим эти народы. Персонифицированный этап реабилитации растянулся на многие годы и завершается, как мы надеемся, уже в наше время. Восстановление справедливости по отношению к каждому незаконно репрессированному гражданину нашей страны, возмещение ущерба ему или его потомкам — это юридическая задача и нравственный долг современного российского государства и общества.
Особенности исполнения российского реабилитационного законодательства
Основным законодательным актом, на который опираются органы исполнительной власти Российской Федерации, занимающиеся вопросами, связанными с реабилитацией необоснованно репрессированных граждан СССР и граждан иностранных государств, является Закон Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 г. № 1761-1.
Анализ основных законодательных и нормативных правовых актов СССР и Российской Федерации о реабилитации жертв политических репрессий показал, что в некоторых из них допущены неточности, содержатся противоречия, а в отдельных случаях и дискриминационные положения[334].
В процессе реабилитации лиц, необоснованно подвергшихся репрессиям со стороны Советского государства, речь идет в первую очередь о восстановлении их доброго имени. С момента действия Закона Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий»[335] органами прокуратуры проверено более 700 тыс. архивных уголовных дел в отношении более 1 млн человек, обвинявшихся в особо опасных государственных и «контрреволюционных» преступлениях. Восстановлены честь и доброе имя более 600 тыс. российских и иностранных граждан, а также членов их семей. Обоснованными за совершение государственных преступлений оказались обвинения более 130 тыс. человек. Остальные по представлениям прокуроров признаны судами не государственными преступниками, а лицами, совершившими иные преступления[336].
Согласно статистическим сведениям «фонда номер 7» Центрального архива ФСБ России, всего с 1918 по 1990 год за государственные и иные преступления по политическим мотивам в бывшем Советском Союзе было репрессировано 8 млн 35 тысяч 819 человек. В соответствии с российским законодательством указанные лица подлежат реабилитации.
В рамках реализации Указа Президента Российской Федерации «О снятии грифов секретности с законодательных и иных актов, служивших основаниями для массовых репрессий и посягательств на права человека», органами безопасности рассекречены и переданы на государственное хранение 1 млн 520 тыс. 720 уголовных дел, опубликованы сотни ведомственных приказов, директив и инструкций, на основании которых реализовался механизм репрессий. Рассекречены и, тем самым, стали доступны для исследователей в общей сложности более 7 млн листов.
Органы Федеральной службы безопасности, являясь правопреемником органов государственной безопасности, участвовавших по указанию высшего партийного и государственного руководства СССР в реализации механизма массовых репрессий, в настоящий период «реабилитируются» перед отечественным и зарубежным сообществом, проводя кропотливую работу по исполнению реабилитационного законодательства Российской Федерации. Работа, связанная с реабилитацией жертв политических репрессий, — одно из основных направлений деятельности архивных подразделений органов безопасности.
Согласно Закону о реабилитации политическими репрессиями признаются различные меры принуждения, применяемые государством по политическим мотивам, в виде лишения жизни или свободы, помещения на принудительное лечение, выдворения из страны и лишения гражданства, направления в ссылку, высылку и на спецпоселение, привлечения к принудительному труду в условиях ограничения свободы, а также иного лишения или ограничения прав и свобод лиц, признававшихся социально опасными для государства или политического строя по классовым, социальным, национальным, религиозным или иным признакам, осуществляющиеся по решениям судов и других органов, наделявшихся судебными функциями, либо в административном порядке органами исполнительной власти и должностными лицами.
3 августа 1992 г. Коллегия Министерства безопасности Российской Федерации приняла решение, на основании которого осуществляется комплекс организационно-штатных мероприятий, направленный на исполнение реабилитационного законодательства и иных нормативных актов, направленных на восстановление прав и законных интересов необоснованно репрессированных.
В органах безопасности были созданы специальные внештатные группы из опытных сотрудников органов безопасности — в том числе оперработников и следователей. Им поручалась не только работа с заявлениями и запросами, отбор и предварительная оценка архивных уголовных дел, но также подготовка проектов заключений и справок о реабилитации. Были отработаны схемы взаимодействия с органами прокуратуры, активизирована работа экспертных комиссий, налажено информационное обеспечение органов государственной власти и управления, предоставление материалов средствам массовой информации, повсеместно оборудованы помещения для приема граждан, организована работа открытого читального зала Центрального архива ФСБ России.
В Центральный архив ФСБ России и территориальные органы безопасности поступают обращения детей, внуков и правнуков репрессированных, граждан Российской Федерации и иностранных государств, а также различных организаций с просьбой установить судьбы безвинно пострадавших, места захоронений, найти без вести пропавших родственников, ознакомиться с материалами архивных дел и все реже поднимаются вопросы о реабилитации.
Для осуществления полномасштабной проверки по поиску архивных материалов необходимы следующие сведения в отношении репрессированного лица: фамилия, имя, отчество, год и место рождения, место проживания на момент ареста и, по возможности, место отбывания наказания.
При рассмотрении обращений организаций и частных лиц проверочная работа сотрудников архивов органов безопасности направлена прежде всего на поиск следственного дела на лицо, подвергшееся уголовному преследованию. Именно архивное уголовное дело является основным источником информации для потомков репрессированных. Помимо процессуальных документов дела содержат ценнейшую для заявителей информацию биографического характера, сведения о родственниках, письма, рукописи, фотографии и пр. Как правило, такие дела хранятся в архивах территориальных органов безопасности или в государственных архивах по месту рождения, проживания, осуждения лица, а также могут находиться в соответствующих информационных центрах органов внутренних дел.
Архивные уголовные дела на военнослужащих, арестованных особыми отделами воинских частей и осужденных военными трибуналами и судами за воинские и уголовные преступления до 1940 г. включительно, хранятся в Российском государственном военном архиве, а после 1941 г. — в Центральном архиве Министерства обороны.
В ЦА ФСБ России хранятся архивные уголовные дела на лиц, проходивших по следственным делам производства центрального аппарата ВЧК-КГБ и производства особых отделов ВЧК-КГБ, на военнослужащих, родившихся за границей; на иностранцев, дела по которым расследовались в послевоенные годы органами государственной безопасности, дислоцировавшимися за границей; на военных преступников нацистской Германии и стран-сателлитов и официальных сотрудников немецких разведслужб; на лиц немецкой и других национальностей, задерживавшихся органами советской контрразведки в 1945–1950 гг. на территории стран Восточной Европы и осужденных.
Для поиска сведений о применении репрессий в отношении конкретного лица и месте хранения архивного уголовного дела на него сотрудниками архива используются: картотека уголовных дел. картотека прекращенных уголовных дел, базы данных «Пересмотр» (на лиц, в отношении которых была применена высшая мера наказания), «Русская православная церковь» (на репрессированных церковников), электронная база «Жертвы политического террора в СССР».
Доступ заявителей к материалам архивных уголовных дел проводится в соответствии со статьей 25 Федерального закона «Об архивном деле в Российской Федерации» от 22 октября 2004 года № 125-ФЗ, статьей 11 Закона Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 года № 1761-1, а также Положением о порядке доступа к материалам, хранящимся в государственных архивах и архивах государственных органов Российской Федерации, прекращенных уголовных и административных дел в отношении лиц, подвергшихся политическим репрессиям, а также фильтрационно-проверочных дел, утвержденном приказом Министерства культуры России, МВД России, ФСБ России от 25 июля 2006 г. № 375/584/352.
В соответствии с указанными нормативными правовыми актами предусмотрены ограничения на доступ к документам, в которых содержатся сведения, составляющие государственную или служебную тайну, а также персональные данные, раскрывающие личную и частную жизнь третьих лиц, проходящих по делу; до истечения 75 лет со дня создания этих документов. Ранее этого срока доступ к данному виду архивных документов и получение их копий предоставлено реабилитированным лицам, а с их согласия или в случае их смерти — родственникам, при предоставлении документов, удостоверяющих личность и подтверждающих родство. Другие лица могут быть допущены к материалам прекращенных уголовных дел с письменного согласия реабилитированного лица, а после его смерти — наследников, при предъявлении документов, удостоверяющих личность, и доверенности от родственников, оформленной в установленном законом порядке.
Для поиска сведений об аресте, осуждении, отбывании наказания, освобождении из мест заключения репрессированных граждан, а также местах хранения архивных следственных дел сотрудникам архивных подразделений необходимо проводить проверку по учетам Федерального казенного учреждения «Главный информационно-аналитический центр МВД России» или направлять туда обращение для дополнительной проверки.
Сведения на лиц, подвергшихся ограничению прав и свобод в административном порядке, т. е. находившихся в трудовой армии, ссылке, высылке, на спецпоселении, в том числе вследствие раскулачивания, архивные материалы (карточки, списки, дела спецпоселенцев, выселенцев и пр.) хранятся в информационных центрах органов внутренних дел по месту нахождения на поселении или областных государственных архивах по месту жительства лица до раскулачивания.
В соответствии с российским законодательством подлежащими реабилитации признаются и дети, находившиеся вместе с репрессированным по политическим мотивам родителями или лицами, их замещавшими, в местах лишения свободы, в ссылке, высылке, на спецпоселении. Для осуществления поиска этих сведений по учетам информационных центров органов внутренних дел по месту отбывания наказания необходимы установочные данные на взрослого члена семьи, в анкету которого вписывался ребенок (до 16 лет).
Обращения заявителей о подтверждении факта нахождения детей репрессированных лиц в детских домах следует направлять в Центр розыска и информации Центрального комитета Общества Красного Креста Российской Федерации, и информационные центры МВД (управлений МВД) субъектов Российской Федерации по месту нахождения детского дома.
Восстановлению честных имен безвинно пострадавших способствуют организуемые и проводимые с привлечением средств массовой информации круглые столы, конференции, выступления на телевидении и публикации в печати, подготовка и издание мартирологов, книг памяти.
Работа архивистов с обращениями граждан является одним из приоритетных направлений и, в конечном итоге, способствует возвращению добрых имен граждан, пострадавших в годы массовых репрессий, оставивших след в новейшей истории СССР и ряда зарубежных государств.