Своевременно буду сообщать Вам всякие подробности о дальнейших шагах группы.
Группа образует “Общество интимного театра”. Ближайшая задача: создание художественного балагана.
Освобожденный от чада Игорного Дома, каким является Театральный клуб, Балаган наш может процветать только в атмосфере, не зараженной отрыжками (простите столь вульгарное выражение!) клубменов.
Вот увидите – группа создаст такой уголок, где найдет себе отдых петербургский культурный зритель. Жму руку.
Уважающий Вас Вс. Мейерхольд».
В. Э. Мейерхольд
Дружба А. Н. Толстого и В. Э. Мейерхольда основывалась на общем стремлении создать новый театр. В расчете на постановку режиссером-новатором писателем было создано несколько пьес. Напечатать автору удалось только одну пьесу – «Дочь колдуна и заколдованный королевич». При ее публикации (в № 6 за 1909 год «Журнала театра литературно-художественного общества») было дано примечание: «Одна из пьес театрального кабаре “Лукоморье”, приготовленная к постановке В. Э. Мейерхольдом». Ее представление, к сожалению, не состоялось. О сложившихся между писателем и режиссером отношениях красноречиво говорит следующий факт. После того как 9 декабря 1909 года в Московском художественном театре состоялась премьера спектакля по комедии И. С. Тургенева «Месяц в деревне» в оформлении М. В. Добужинского, В. Э. Мейерхольд и А. Н. Толстой, а также еще несколько единомышленников направили оформителю телеграмму: «Приветствуем первую в театре Станиславского постановку подлинного художника. Товарищи петербуржцы Головин, Мейерхольд, Лукомский, Шервашидзе, Толстой».
«Академия поэтов»
Алексей Николаевич решил – буду писателем, а не инженером. Пробует себя в различных областях литературного творчества: пишет стихи, пьесы, сказки. Так увлечен работой, что порой забывает об общении с близкими. Получив обиженное письмо от А. А. Бострома, ответил (в конце 1908 года):
«Милый папочка.
Я очень огорчился, получив твое письмо. Я не хочу подыскивать себе оправданий: после твоего письма я понял, что ты должен был на меня обидеться, но твое заключение, что ты для меня ничто – неправда.
Работа отнимает у меня столько сил и так заставляет сосредоточиваться в себе, что я часто делаю вещи обидные, не желая обидеть…
Ужасно трудно соединить и жизнь и работу (литературную), одно из другой всё время вышибает, и ходишь иногда как слепой…
А. Толстой».
А через четыре месяца, в апреле 1909 года, сообщил отчиму:
«Мои дела идут так блестяще, честное слово, что даже удивлен немножко. Принят я в “Весы”!??! Это очень и кое-что, вернее, диплом на поэта, потом в “Русской мысли” и сотрудничаю в “Журнале для всех” и новой газете “Луч света”. Сказки же – нарасхват; уж и зазнался же я, Боже мой, подступиться нельзя, когда совершаю утреннюю прогулку, даже извозчики не смеют ко мне приступиться.
В литературных и художественных кружках носятся со мной. Вообще ты можешь, будучи в обществе и глаз прищурив, сказать: а читали вы Толстого? Конечно, засмеются и ответят: кто же не читал “Войны и мира”? Тогда ты, возмущенный, скажешь: да нет, Алексея! – Ах, извините, ответят тебе, вы говорите о “Князе Серебряном”? Тогда, выведенный из себя, ты воскликнешь: ах вы, неучи! моего сына, Толстого, совсем младшего? И все будут посрамлены, ибо никто меня не читал.
О слава, слава, сколько трений на пути к тебе?..
Твой А. Т.».
Весной 1909 года по инициативе А. Н. Толстого, Н. С. Гумилёва и П. П. Потёмкина была организована «Академия поэтов». Ее члены собирались два раза в месяц на квартире Вячеслава Иванова, в знаменитой «башне». 27 апреля 1909 года поэт В. В. Гофман писал критику А. А. Шемшурину:
«Был однажды у Вяч. Иванова. Он, оказывается, читает здесь у себя на квартире молодым поэтам целый курс теории стихосложения, всё по формулам и исключительно с технической, с ремесленной стороны. Формулы свои пишет мелом на доске, и все за ним списывают в тетрадки. А какие-то дамы так же каждое слово его записывают в тетрадки, точно в институте. Среди слушателей были поэты с некоторым именем (Гумилёв, Потёмкин, гр. Толстой). Остальные какие-то неведомые юнцы. Держится Вяч. Иванов – куда более властно и надменно, чем Брюсов. Всё же учреждение именуется Академией поэтов».
Один из слушателей «Академии поэтов», В. А. Пяст, вспоминал:
«Незадолго до этого времени приехал из-за границы выпустивший там несколько сборников своих стихов, царскосел по рождению и первоначальному образованию, поэт Н. С. Гумилёв. Приехав, он сделал визиты тем из петербургских поэтов, которых считал более близкими себе по творческим устремлениям. В числе их был и П. П. Потёмкин, тогда уже собиравшийся издать сборник своих стихов и дебютировавший в отдельном издании стихотворным переводом “Танца Мертвых” Франка Ведекинда… В это же время на литературном горизонте впервые появился и Алексей Н. Толстой, старательно скупавший первую свою книгу стихов в книжных магазинах, где она почему-то была выставлена на видном месте витрин, и предававший ее всесожжению. Вот эти три молодых поэта осознали себя недостаточно владеющими своим ремеслом – и решили обратиться за наукою к старшим. Похвальный пример, достойный всяческого подражания! Они посетили следующих трех “мэтров”: Вячеслава Иванова, Максимилиана Волошина (еще далеко не признанного в ту пору!) и пожилого, но стоявшего вдалеке от широких литературных путей – И. Ф. Анненского… Всех трех поэтов “молодые” попросили прочесть по циклу лекций на тему о поэзии; лекции последних двух почему-то не состоялись; зато Вяч. Иванов оказался, как говорят теперь, “выполнившим на 100 % свое задание”.
Доходный дом И. И. Дернова (Таврическая улица, 35). Знаменитая «башня» Вячеслава Иванова
В квартире на “башне” было по вечерам в ту весну тихо и печально, – но царствовала кипучая работа. Появилась большая аспидная доска; мел в руках лектора; заслышались звуки “божественной эллинской речи”; раскрылись тайны анапестов, пеонов и эпитритов, “пародов” и “экзодов”. Всё это ожило и в музыке русских, как классических, так и современных стихов…
Из уст Вячеслава Иванова извергались светящимися потоками самоцветные мысли по вопросам поэтического мастерства. Каким откровением звучала для нас раскрытая им анапестическая природа “Грядущих гуннов” Валерия Брюсова!..
И раскрывались чудеса русских “паузников” – приводимые к классическим метрам».
Необходимо сказать об отношениях А. Н. Толстого и замечательного русского поэта И. Ф. Анненского. Для Иннокентия Федоровича 1909 год оказался последним. 30 ноября поэта не стало. Он прожил всего лишь 54 года. Мэтр внимательно следил за творчеством молодых авторов. Перед самым уходом из жизни в статье «О современном лиризме», напечатанной во втором, ноябрьском, номере «Аполлона» за 1909 год, И. Ф. Анненский написал:
«Граф Алексей Н. Толстой – молодой сказочник, стилизован до скобки волос и говорка. Сборника стихов еще нет. Но многие слышали его прелестную Хлою-хвою. Ищет, думает; искусство слова любит своей широкой душой. Но лирик он стыдливый и скупо выдает пьесы с византийской позолотой заставок».
И. Ф. Анненский
Упомянутое автором статьи стихотворение А. Н. Толстого «Хлоя» было напечатано в этом же номере «Аполлона». Приведем его.
Зеленые крылья весны
Пахнули травой и смолою…
Я вижу далекие сны —
Летящую в зелени Хлою,
Колдунью, как ивовый прут,
Цветущую сильно и тонко.
«Эй, Дафнис!» И в дремлющий пруд,
Купая, бросает козленка.
Спешу к ней, и плещет трава;
Но скрылась куда же ты, Хлоя?
Священных деревьев листва
Темнеет к полудню от зноя.
«Эй, Дафнис!» И смех издали…
Несутся деревья навстречу;
Туман от несохлой земли
Отвел мимолетную встречу.
«Эй, Дафнис!» Но дальний прибой
Шумит прибережной волною…
Где встречусь, о Хлоя, с тобой
Крылатой, зеленой весною?
Поразительно. С момента выхода «Лирики» прошло всего лишь 2 года, и А. Н. Толстой из стихоплета-неумехи превратился в настоящего поэта.
Толстой в Коктебеле
Весной 1909 года вышла «Вторая книга отражений» И. Ф. Анненского, содержащая размышления поэта об искусстве. Автор подарил ее А. Н. Толстому. Алексей Николаевич, спешивший на отдых – в Коктебель к М. А. Волошину, вовремя не поблагодарил за подарок. Только летом нашел время написать:
«Глубокоуважаемый Иннокентий Федорович,
испытываю чувство стыда, отвечая так поздно на Вашу книгу. Но постараюсь оправдаться.
Перед отъездом, не успев до половины разрезать, упаковал полученную от Вас книгу в чемодан и докончил ее в вагоне. На следующий день проснулся в страшном выжженном Крыму, где солнце, словно тарантул, полно яду и земля голая и морщинистая. Первый раз и Крым не сразу принял, да и теперь иногда всё протестует – вот тумана бы северного да леску…
И только недавно перечел второй раз, после “Преступления и наказания”, “Карамазовых” и “Идиота”, “Вторую книгу отражений” и увидел ясно и складки голой земли, и вот эти выжженные пропасти, и то, что, может быть, не хотел бы видеть.
Читая, я облекаю мечтой недосказанное, скользну по иному, то пойму так, как мне хочется, и вот я у себя дома в читаемом романе…
Ваша книга ведет меня по голой земле, сжигая все покровы, и мне страшно заглядывать сквозь пустые глазницы в горячечный мозг, видеть на всех этих разлагающихся Свидригайловых иную, вечную улыбку… Удивительная книга откровений… Но ее не так скоро примешь, как и осилишь.
Еще раз благодарю за нее и извиняюсь, что так <и> не сумел написать об ней.
Ваш гр. Алексей Н. Толстой».
Осенью А. Н. Толстой послал мэтру, видимо, последнее письмо:
«Глубокоуважаемый Иннокентий Федорович, я был очень обрадован Вашим вниманием и похвалой…