Здание Парламента в Лондоне
Сборы происходили в сильной спешке. А. Н. Толстой писал:
«Выехали мы из Петрограда с величайшим трудом: у одного не хватало фотографической карточки, чтобы наклеить ее на паспорт, другой не запасся полицейским свидетельством о неимении препятствий. Помощник градоначальника говорил твердо каждому: “Выпустить вас, господа, в такой короткий срок я не могу”, а когда, накануне отъезда, в неприсутственный день, появился из Финляндии Чуковский с одной только запиской не то от глазного врача, не то от белоостровского жандарма и потребовал себе паспорт, помощник градоначальника воскликнул: “Эти стены еще не видели подобного!”
Но всё же английский посол сэр Джордж Бьюкенен пожелал – и мы уехали в понедельник».
Данный понедельник пришелся на 1 февраля 1916 года. Эту дату подтверждает В. Д. Набоков: «Мы выехали в указанном составе 1-го февраля (по старому стилю). 2-го мы переехали границу, 4-го были в Стокгольме, 7-го достигли Англии и 8-го к вечеру были в Лондоне».
Дорога
Вас. И. Немирович-Данченко
К. И. Чуковский взял с собой свой знаменитый рукописный альманах «Чукоккала». В него во время следования в Англию Вас. И. Немирович-Данченко записал стихотворение:
Мелькают стаи чаек мимо,
Какой-то шум, и плеск, и гул —
Останки бедного Ефима
В зубах прожорливых акул.
И – море жертв уже не просит!
Но сколь ужасен этот вид:
Оно – Чуковского уносит
К забавам страстных нереид…
Кого щадили Лодзь и Лович,
Избегнув вражьих батарей,
Семипудовый Немирович
Лежит на дне чужих морей.
Но? Кем оседланы тритоны?
Назло и бурям, и ветрам,
Неутомимые Вильтоны
Плывут к родимым берегам…
Где ты, без страха и упрека
Носивший свой журнальный меч,
Финляндский прапорщик Набоков,
Кем славны Выборг, «Право», «Речь»,
Почтит героя рамкой черной
И типографскою слезой
П. Милюков огнеупорный,
И станет Гессен сиротой!
Игрушка счастия земного
Трудолюбивый Башмаков!
Мелькает тело Башмакова,
Увы, без звезд и башмаков!
Восплачь, Москва, Батум, Верея,
Века несчастные пройдут,
Но даже трубки Алексея
Здесь водолазы не найдут.
И только там, где пал, о Боги,
Сей легковерный Алексей,
Одни Норвежские миноги
Жирнее станут и вкусней.
Ефим – член делегации Ефим Александрович Егоров. Вильтоны – корреспондент лондонской газеты «Таймс» Роберт Вильтон, сопровождавший делегацию русских литераторов, и его сын Джон, лейтенант русской армии.
Стихотворение было написано после забавного случая, о котором поведал в своем комментарии Корней Иванович:
«Кто-то из нас в шутку рассказал Алексею Толстому, будто капитан парохода сообщил под великим секретом, что мы вступили в опасную зону, кишащую германскими минами, и что за нами охотится германская подводная лодка. Алексей Толстой поверил этому вздору и тотчас же, уйдя к себе в каюту, стал писать очередную корреспонденцию о германских минах в Северном море. Писал он не меньше часа. А когда кончил, мы сообщили ему, что он стал жертвой своего легковерия. Это так разгневало его, что он бросился в каюту Василия Ивановича Немировича-Данченко, который не принимал никакого участия в нашей коварной шутке.
Старый, семидесятилетний писатель мирно почивал в комфортабельной каюте, положив на ближайшую тумбочку свои белоснежные зубы. В ослеплении гнева Толстой схватил эти ни в чем не повинные зубы и хотел бросить их в море. Мы с трудом удержали его. А незлобивый Василий Иванович, чуть получил свою челюсть обратно, успокоился и, взяв у меня “Чукоккалу”, написал в ней стихотворный экспромт – о том, что сталось бы с каждым из нас, если бы и в самом деле мы натолкнулись на немецкую мину».
С дороги, 4 февраля, К. И. Чуковский писал жене:
«Дорогая. Скоро – через час – Стокгольм… И сюда мы едем теплой компанией. Наш принц – Толстой. Он толстый, с графской походкой, говорит медленно – одет солидно: в корреспондентскую или охотничью куртку – так же много хохочет и ерундит, как прежде. На вокзале в Питере он снял шапку, перекрестился на икону: вот вам крест, что я вас намордую в своих фельетонах. Как смеете вы так запаздывать! – Второй персонаж Mr. Wilton: смесь русского казака и английского барина. По-русски говорит великолепно, ходит в русском полушубке и бараньей шапке. Он ухаживает за нами, как за детьми, закатывает в вагоне-ресторане обеды, сдает багаж, и глаза у него черные, голова седая. Он очень горяч в спорах, искренний, прямой и детски весел. Набоков держится с нами чудно, недавно нес мой чемодан на вокзал – но в стороне: сидит в своем купе и читает. Едем мы первым классом, у каждого отдельная комнатка, так что я хоть немного, да сплю. Третий – Немирович-Данченко. Он рядом со мною. Он уже видел 6 или 7 войн, специалист по войнам, но сейчас ворчит, раздражается. Его злит, должно быть, его старость (хотя держится он молодцом: 73 года), и то, что он не знает ни одного языка, и то, что Толстой рассказывает лучше, чем он, – и он часто повторяет: “Если б я знал, ни за что не поехал бы”. Но в общем он любезный и хорошо, товарищески держится. Пятый – нововременец Егоров. У него больное ухо, он перевязан какой-то черной тряпкой, лицо у него изжеванное, всё в морщинах, платье небрежное, – тип с картины Маковского. Но он такой домашний, уютный, словно знал его тысячу лет. Последний – Башмаков, бывший редактор “Правительственного вестника”, держится в стороне: лысый, юдофоб, очень ученый, по образованию – юрист, с самого Питера начал говорить ту речь, которую он скажет в Лондоне, читает “Историю Англии” и подчеркивает эффектные места».
В Англии
7 февраля делегация прибыла в Англию, в Ньюкасл. В этот день А. Н. Толстой написал Н. В. Крандиевской:
«Часа 4 назад мы приехали, наконец, в Ньюкестль, по дороге набрались страху, т. к. немцы нас разыскивали, но капитан изменил курс. Завтра в 4 будем в Лондоне, и завтра же начнутся банкеты и осмотры, а через неделю поедем на фронт. Нам обещают показать немцев шагах в 50-ти. Затем повезут осматривать флот. Ньюкестль произвел на меня очень сильное впечатление – это город верфей, кораблей и каменного угля. Везде видны гигантские краны, мосты, верфи, мачты, проносятся поезда. Вечером нет ни фонарей, ни света из окон. Множество народу бродит в темноте по улицам…
Друг мой милый, ты знаешь – свет огромен, чего только на нем нет, но ты одна, и у меня такое чувство – все эти страны и города, и люди, поезда и корабли, как сон, проплыли перед глазами, а чувства и мысли, вся сущность – это ты. Это так же важно и велико, как жизнь – если я умру – мне не нужны города и люди, да и сам я обращаюсь в ничто, не любя. Вчера, когда я думал о нападении немцев, если придется погибать – осталась изо всего одна мечта о тебе – соединиться с тобой неразлучно».
Тауэрский мост. Лондон
8 феврали приехали в Лондон. На следующий день К. И. Чуковский сообщил жене:
«Итак, из Нью-Кастля мы проехали в Лондон. На вокзале нас встретили репортеры, К. Набоков, Aladin[25] и проч. Повезли нас в отель “Савой”, где для каждого из нас приготовлены огромные чертоги. У меня есть гостиная, спальня, столовая, ванна, – на столах живые цветы, сирень, – всюду десятки зеркал – я даже на картинках не видал такого великолепия. А башмаки у меня дырявые, и вчера я должен был спешно покупать себе фрак: вчера в Reform Club – русско-английское общество давало нам обед сверхъестественный. Рядом со мною сидел Конан Дойль, автор Шерлока, дальше Edmund Gosse, знаменитый критик, редакторы “Morning Post”, “Spectator”, “Westminster Gazette”, и конечно, я сейчас же соорудил “Чукоккала” – и получил множество редчайших автографов. Завтра будем представляться Королю… Послезавтра я завтракаю с Ллойд Джорджем, потом нам дают банкет представители прессы и т. д., и т. д. А потом мы едем на броненосце во Францию».
Побывала русская делегация и в Шотландии. 16 февраля Алексей Николаевич сообщил в Россию из Терсо:
«Наташечка, пишу тебе из самого северного города Шотландии. Завтра выезжаем в море на миноноске. Одно чувство поглощает всё во мне – тоска по тебе, моя милочка. Я езжу, хожу, наблюдаю, пишу, и всё время звенит тоска, и когда что-нибудь напомнит – как сейчас музыка за стеной (гостиница, мы разошлись по комнатам, а за стеной кто-то играет), становится невыносимо ждать, когда увижу тебя. Я никого никогда не любил, кроме тебя, я вижу теперь это ясно. Наташа. Любовь к тебе поглотила всю мою жизнь».
Во время пребывания в Англии не обошлось без эксцесса. В конце февраля К. И. Чуковский написал жене:
«Сейчас нас позвали в полицию. Я не понимаю, почему. Хотят удостоверить нашу личность. Is it not strange?[26] Меня принимал король, сэр Эдвард Грей, лорд Китченер и сэр Джон Джеллико (министр иностранных дел, военный министр и командующий всем британским флотом), мне показывали все тайны, недоступные самим англичанам – какие строятся теперь суда, аэропланы и проч., я был в стоянке Главного флота, куда с самого начала войны не мог проникнуть никто, – но местный пристав во мне сомневается!..
Знаешь, я смотрю на Лондон, как на санаторию. Уход замечательный: в 9 час. porridge и фрукты и кофе, в 1 час. “лэнч”, в 7 час. длинный обед, в 11 ч. ужин, в 12 ч. – спать. Ни разу этот порядок не нарушался. Мы были в море на миноносце, мы были в городе Портсмуте, на фабриках – мы были в поезде в Шотландии, всюду эти часы соблюдались свято…
Только что вернулся из лагеря, где живут солдаты-австралийцы. Нас возил туда их главнокомандующий сэр Ньютон Мур, генерал, – и первый министр Фишер, бывший когда-то рудокопом, а теперь первый после короля во всей Австралии. Как ты, должно быть, знаешь, австралийцы были посланы англичанами в Галлиполи, и там турки истребили их огромное множество – и вот теперь остатки их войска приехали в Лондон. Их встретили как героев и мучеников, их заласкали, задарили подарками. Ты бы посмотрела, как они живут. Их казармы – дворцы, ходят они важно, чести офицерам не отдают».