У Герберта Уэллса
5 марта 1916 года А. Н. Толстой, В. Д. Набоков и К. И. Чуковский, в сопровождении мистера Райта, посетили Герберта Уэллса. Корней Иванович написал в книге «Англия накануне победы» (Пг., 1916):
«…Райт – ирландец, автор множества статей о России. Живет в Лондоне. Библиотекарь “London Library”… Мистер Райт – секретарь комитета по снабжению русских пленных книгами. С профессором П. Виноградовым он собрал среди англичан несколько тысяч рублей и 1500 книг, завязал сношения со всеми 35-ю немецкими лагерями, где содержатся русские пленные, и вот ежедневно решает задачу столь же трудную, как квадратура круга: где достать в английском городе Лондоне русский учебник химии, “Русскую историю” Ключевского… Пушкина приходится выписывать, например, из Голландии, Льва Толстого – почему-то из Норвегии… Каждый день мистер Райт получает от наших солдат около сотни писем; нужно все эти письма прочесть, на каждое нужно ответить, нужно разыскать те учебники, самоучители, буквари, руководства, которые в письмах испрашиваются; нужно упаковать эти книги, послать, и, главное, нужно снова и снова доставать для этого откуда-то деньги…
Г. Уэллс
Хорошо еще, что мистер Райт стоит во главе “London Library”, и все его служащие, милые английские женщины, помогают ему упаковывать книги… Быть среди русских – для него отдых и радость. Мистер Райт очень любит Россию, но не приторной сентиментальной любовью, а застенчиво, без аффектации, без фраз. У него суровое деловое лицо. Он всегда о ком-нибудь хлопочет. Будучи умопомрачительно занят, он всё же выкроил каким-то образом время, чтобы повезти нас троих – Вл. Д. Набокова, гр. Ал. Толстого и меня – в деревню, к знаменитому романисту Уэльсу, где мы провели целый день».
О посещении знаменитого писателя рассказал и В. Д. Набоков – в книге «Из воюющей Англии» (Пг., 1916):
«Мы поехали на Ливерпульский вокзал. Уэлльз живет в деревне, верстах в шестидесяти к северо-востоку от Лондона. Он арендует в обширных поместьях лэди Уоррик (Warwick) – известной поборницы социалистических идей – небольшой участок земли и живет в уютном старом двухэтажном доме, значительно расширив его и введя всякие удобства и усовершенствования…
Добравшись до станции назначения и выйдя из вагона, мы издали увидели хорошо знакомую мне небольшую, плотную фигуру знаменитого писателя, спокойно и приветливо оглядывающую нас своими умными, несколько лукавыми голубыми глазами, светящимися из-под густых косматых бровей. Поразительно моложавый для своих пятидесяти лет, коренастый и загорелый, он мало или даже совсем не изменился со времени нашей встречи в Петрограде три года тому назад. Иногда он парадоксален, часто хочется с ним спорить, но никогда его мнения не оставляют вас равнодушным, никогда вы не услышите от него банального общего места. По природе, по складу своего таланта, он представляет редкую и любопытную смесь идеалиста и скептика, оптимиста и сурового едкого критика…
Оказалось, что от станции до дома с полчаса езды на моторе. У Уэлльза свой собственный небольшой автомобиль, которым он умело правит…
Мы приехали часов в одиннадцать и почти сразу отправились, с хозяином во главе, гулять по окрестностям. Уэлльз хотел нам показать английскую деревню, оговариваясь, что она для Англии вообще не типична, так как уровень благосостояния жителей выше нормального: большинство их владеет участками земли, выкупленными у лэди Уоррик, – надо думать, по справедливой оценке…
После завтрака погода испортилась, и мы отправились играть в badminton. В углу сарайчика стоит пьянола, за которую уселась г-жа Вандервельде и принялась аккомпанировать нашей игре всякими плясовыми мотивами, причем и Уэлльз, и другие ухитрялись играть, приплясывая и притаптывая и, очевидно, всей душой отдаваясь забаве…
Часа в четыре пили чай, а там наступило время отъезда. Подали автомобиль, Уэлльз уселся на место шоффера – и мы покатили на станцию».
О посещении Уэллса рассказал и А. Н. Толстой – в одном из очерков цикла «В гостях у англичан», опубликованном в «Русских ведомостях» 25 марта 1916 года:
«Утром в воскресенье Хагберг Райт, заведующий лондонской публичной библиотекой, Набоков, Чуковский и я вылезли на станции, в часе езды от Лондона. К нам подошел небольшого роста человек с поднятым воротником, в мягкой шляпе, резиновых сапогах, и заговорил тонким женским голосом. Косматые брови его висели над умными серыми глазами, лицо – загорелое, немного полное, и красивый маленький рот, полуприкрытый русыми усами, казался совсем женским, почти жалобным и в улыбке, и в движении губ. Это был Уэлльс. Деловито пожав руки, он пригласил всех в автомобиль, сел сам за шоффера, и понеслись навстречу нам с обеих сторон древней, еще римской, дороги дубы, изгороди, зеленые поля, деревенские домики, обвитые плющом. День был теплый и ясный. Дорога то поднималась на пологий гребень, откуда виднелись в голубоватой мгле трубы заводов, то падала, и свернула, наконец, к старинным каменным воротам; из сторожки вышла высокая девушка, отворила околицу, и мы покатили по огромному парку…
Парк окончился, мы свернули налево и остановились у кирпичного двухэтажного очень старого дома, с пристроенной недавно полукруглой ротондой. В доме издавна жили священники здешней деревни, а теперь арендует его у лэди Варвик Уэлльс… В чистой, устланной бараньими шкурами, синей прихожей пылал камин. Налево – маленький рабочий кабинет Уэлльса, светлый и простой; небольшой стол, прибранный аккуратно, на стенах – старинные вышивки и гравюры…
Мы пошли по дороге с холма на холм; пели жаворонки… Идя впереди с Набоковым, Уэлльс говорил сначала о неорганизованности здешних сельских рабочих, получающих сравнительно скудную плату, и тот из них, кто смог скопить 50 фунтов, считается здесь богачом. Затем разговор перешел на Россию, где Уэлльс был до войны. Он находит, что наша страна, богатая хлебом, лесами, минералами и скотом, здоровая и непочатая, пойдет по пути американской культуры, где, конечно, на первом месте – сельское хозяйство и разработка естественных богатств…
Домой вернулись к обеду… Стол был лакированный, без скатерти, под каждой тарелкой – круглая циновочка, посредине – цветы. Уэлльс поместился в конце стола спиной к пылающему очагу, в дубовом кресле, и сам разливал суп, резал ростбиф, накладывал овощи, рушил сладкий пирог. Делал это молча, покашливая слегка, внимательно, из-под косматых бровей, глядя, как едят…
Наконец, мы простились. Жена Уэлльса, стоя около пыхтящего мотора, ежилась от холодного ветра, кивала нам, улыбалась и мне сказала, что очень бы хотела увидать мою жену; пусть мы приедем летом в эти места. Уэлльс сам повез нас на станцию, и всю дорогу разговаривал тончайшим своим, точно надломленным, необычайно трогательным голосом».
Возвращение в Россию
В Россию писатель вернулся 18 марта. В порту А. Н. Толстого встречала Н. В. Крандиевская. Она вспоминала:
«Я ездила встречать его в Петроград. Оттуда вместе возвратились на Молчановку…
Во время пребывания Толстого в Англии у меня на Молчановке поселилась его тетка, Марья Леонтьевна Тургенева, родная сестра матери. Немного позже семья наша пополнилась еще одним маленьким человеком, пятилетней дочкой Толстого от Софьи Исааковны Дымшиц – Марьяной…
Летом 1916 года мы жили на Оке, возле Тарусы, в имении Свешниковых Антоновке. На противоположном берегу жил на даче поэт Бальмонт со своей семьей. С нами были сводные наши дети, Федор и Марьяна, тетя Маша и только что нанятая к детям бонна – эстонка Юлия Ивановна Уйбо, она же Юленька, которой суждено было прожить в нашей семье более двадцати пяти лет…
Мы снимали флигелек в парке, за клубничными грядками, и в стороне от флигелька – маленькую сторожку, где Толстой работал. Это была бревенчатая прохладная избушка в два окна. Сосновый стол, на нем пишущая машинка да букет васильков, скамья, плетеное кресло – вот и вся обстановка. За окном густая чаща парка».
Война продолжалась. Жизнь становилась трудней. Но скорой трагедии, ожидавшей страну, А. Н. Толстой не чувствовал. В ноябре 1916 года он писал отчиму:
«Милый папочка, действительно, писать письма мы не мастера. У меня на столе лежит высокая стопка писем, на которую я смотрю каждое утро с ужасом. Когда кончаешь работать, то немыслимо еще раз присесть к столу и ломать голову над письмами – такая берет усталость…
За лето и осень написал пьесу “Ракета”, она, кажется, пойдет и в Самаре, и, если возможно, я приеду на постановку. Сейчас работаю над новой комедией, которая должна идти здесь в ноябре (“Ракета” – в конце ноября в Императ. Малом, новая – в Драматическом).
Живем мы мирно, большой семьей. Тетя Маша и Марьяна живут с нами. У Наташи предполагается в феврале маленький. Жизнь здесь стоит таких денег, о каких никто раньше и не думал. Но пока еще держусь – да и вообще в сравнении с ужасами, что творятся по всему свету, – мы еще, слава Богу, пока терпим, хотя и покряхтываем.
Очень жалею тебя, в твои годы трудно колоть дрова и класть печи. Бог даст, доживем до конца войны и отдохнем.
Конец войны не за горами – Германии хуже нашего во сто раз. И если будет удача на Балканах – весной можно ожидать мир».
«Весной можно ожидать мир» – в этой фразе выражено типично толстовское, легкое отношение к жизни, отразившееся и в творчестве писателя. На эту его особенность обратил внимание один из лучших критиков того времени Юлий Айхенвальд. Он написал в статье «О гр. Алексее Н. Толстом», напечатанной в газете «Утро России» 22 октября 1916 года:
«Давно уже признано, что у гр. А. Н. Толстого зрение преобладает над умозрением. Очень талантливы глаза его… Его наблюдательность неожиданна, его страницы – сюрпризы. Зоркий и меткий ловец человеков, с серьезным видом рисующий комику, он как будто принадлежит не столько сознанию, сколько стихии. Вообще он и сам относится к живому инвентарю природы. И здесь, в этой сфере, он больше чувствует себя дома, нежели в пределах высокой человечности…