Это чувствовалось без слов – слова в этот день казались пошлыми: наступал новый век последнего освобождения, совершенной свободы, когда не только земля и небо станут равны для всех, но сама душа человеческая выйдет, наконец, на волю из всех своих темных, затхлых застенков.
В этот день, казалось, мы осуществили новые формы жизни. Мы не будем провозглашать равенства, свободы и любви, мы их достигнем…
Первого марта, я помню, у всех был только один страх – как бы не произошла неуместная жестокость, не пролилась кровь…
И вот в эти дни странно думать, что нужно идти убивать, когда мы готовы всем протянуть объятия. Жестокое испытание: во имя последней свободы поднять меч.
Грядущая свобода должна уничтожить войну навсегда. Но, чтобы была у нас эта свобода, нужно эту войну довести до конца, потому что тень уходящего злого века еще покрывает больше половины земли.
Мы не хотим ничьих страданий, ничьего ущерба, ничьей гибели, никаких насилий. Но судьба в эти дни поставила нас над бездной. Германская империя готова раздавить нас в то время, когда наше сердце взяло верх над злобой. И если мы не сможем остановить эту, теперь для нас варварскую, силу, мы погибли совсем, навсегда. Мы перестанем быть русскими людьми, превратимся в удобрение…
В нас должен проснуться высокий гнев к тем, кто посягает на нашу сущность. Сейчас, пока, мы должны строить наше государство под пушечные выстрелы, другого выхода нет».
Мы видим: А. Н. Толстой не понимал, что «строить наше государство» (а главное, построить его) можно только в условиях мира. Этого тогда полностью не осознавал и В. Д. Набоков (один из лидеров партии кадетов, член Временного правительства первого состава). Но позднее, в опубликованных в 1921 году воспоминаниях, он написал:
«Ни один мудрец ни тогда, ни позже не нашел бы способа закончить ее (войну. – Е. Н.) без колоссального ущерба – морального и материального – для России. Но если бы в первые же недели (после Февральской революции. – Е. Н.) было ясно сознано, что для России война безнадежно кончена и что все попытки продолжать ее ни к чему не приведут, была бы по этому основному вопросу другая ориентация, и – кто знает? – катастрофу (Октябрьскую революцию. – Е. Н.), быть может, удалось бы предотвратить… Но всё же я глубоко убежден, что сколько-нибудь успешное ведение войны было просто несовместимо с теми задачами, которые революция поставила внутри страны, и с теми условиями, в которых эти задачи приходилось осуществлять. Мне кажется, что и у Гучкова (военный и морской министр Временного правительства первого состава. – Е. Н.) было это сознание. Я помню, что его речь в заседании 7 марта, вся построенная на тему “не до жиру, быть бы живу”, дышала такой безнадежностью, что на вопрос по окончании заседания: “Какое у вас мнение по этому вопросу?” – я ему ответил, что, по-моему, если его оценка правильна, то из нее нет другого вывода, кроме необходимости сепаратного мира с Германией».
Мир, столь необходимый России, немцы тогда были готовы заключить на выгодных для нашей страны условиях, но кадеты, доминировавшие во Временном правительстве первого состава, думали о войне, а не о мире. П. Н. Милюков, занимавший пост министра иностранных дел, в апреле направил правительствам государств – членов Антанты ноту, в которой подтвердил верность союзническим договорам и намерение вести войну до победного конца. После опубликования ноты в Петрограде прошла волна протестных демонстраций с лозунгами: «Требуем мира!», «Долой Временное правительство!». П. Н. Милюков был вынужден 1 мая уйти в отставку. Но и все последующие составы Временного правительства, включая последнее во главе с А. Ф. Керенским (с 8 июля министр-председатель, с 30 августа также и верховный главнокомандующий), не извлекли из случившегося должного урока. Ни одно из них даже не попыталось заключить с немцами мир.
К миру призывал М. Горький – со страниц журнала «Летопись» и газеты «Новая жизнь». В «Новую жизнь» телеграммой от 11 марта 1917 года М. Горький пригласил А. Н. Толстого. Но писатель в газете, выступавшей за мир, сотрудничать не стал.
Клуб московских писателей
Собрание в Художественном театре приняло решение создать Клуб московских писателей. Председателем нового объединения литераторов избрали В. В. Вересаева. Один из членов клуба, В. Г. Лидин, вспоминал:
«Союз писателей СССР возник… не сразу: его возникновению предшествовали сначала Московский профессиональный союз писателей, затем просто – Московский союз писателей, затем – Всероссийский союз писателей. Но и эти писательские объединения возникли из первичного общения писателей, о котором мало кто знает.
В 1917 году в одной из московских газет появилась такая заметка: “В Москве уже несколько месяцев существует клуб писателей. Эта организация носит замкнутый характер, и на собрание клуба никто из посторонних не допускается.
Доступ новых членов в клуб чрезвычайно ограничен. Производится обыкновенно баллотировка, и в число членов попадают лица, безусловно имеющие литературное имя. На этой почве даже возникло несколько недоразумений из-за уязвленных самолюбий.
Клуб писателей собирается в Художественном театре. Было уже около 10 собраний, на которых обычно кто-либо из членов делает доклад на общественно-литературные или политические темы, и затем происходят дебаты”.
Заметка была написана в обычном репортерском духе того времени, но дело не в этом. Клуб московских писателей возник в ту пору, когда разобщенные дотоле и напуганные надвигающейся лавиной Октябрьской революции некоторые литературные столпы почувствовали непрочность своего одинокого бытия и необходимость общения и единения. Были забыты и литературные распри, в ряде случаев даже личная неприязнь, и всегда расположенный к литературе как писатель Владимир Иванович Немирович-Данченко гостеприимно раскрыл двери театра для собраний этого объединения писателей.
Пестрые были собрания, с докладами на возвышенные литературные и философские темы – философы были главным образом с идеалистическим уклоном, но над ними властвовала всё же литература: блистательные беседы о драматургии и театре Вл. И. Немировича-Данченко или отличнейшее чтение Алексеем Толстым его пьесы “Кукушкины слезы”…
Всё было установлено десятилетиями в этой комнате Правления Московского Художественного театра: и ее тишина, и зеленая суконная скатерть на огромном столе, и стаканы с красноватым чаем отменной крепости, и сам любезнейший, строго подтянутый Владимир Иванович, при котором громко не заговоришь и лишнего слова не скажешь. В большой, конторского образца книге велись протоколы; к сожалению, книга эта бесследно исчезла: ее нет в Музее Художественного театра, и не осталось почти ни единого следа деятельности этого писательского объединения, следом за которым уже в 1918 году, после Октябрьской революции, возник Московский профессиональный союз писателей».
И всё же Клуб московских писателей за сравнительно недолгое время своего существования успел выпустить сборник, в который вошли произведения членов клуба. Сборник называется «Ветвь». Он вышел в Москве в издательстве «Северные дни». В сборник, помимо произведений других авторов, вошли три стихотворения Н. В. Крандиевской («Так суждено преданьем, чтобы…», «Для каждого есть в мире звук…», «Памяти Скрябина»), рассказ матери поэтессы, А. Р. Крандиевской, «Тьма» и комедия А. Н. Толстого «Кукушкины слезы». Открывается «Ветвь» коротким анонимным предисловием:
«В мартовские дни текущего года возник “Клуб московских писателей”. Несмотря на то что большинство его членов принадлежат к различным литературным школам, философским течениям и политическим партиям, общим для всех и объединяющим началом является единая и внеспорная ценность – русское искусство, творческие силы народа.
Соучастники настоящего первого сборника, при полной свободе выбора тем, имели на этот раз лишь определенную практическую цель – отдать свой труд как посильный вклад в дело помощи освобожденным политическим, которое должно быть делом и всей, ныне также освобожденной, России. Отчет о вырученной сумме с указанием, куда переведена вся чистая прибыль (за погашением лишь расходов по изданию), будет своевременно опубликован.
Издательство “Северные дни”, со своей стороны, на себя приняло всю техническую сторону издания и труды по распространению сборника».
В. Г. Лидин, автор «Ветви» и библиофил, попросил коллег по перу оставить свои автографы на его экземпляре сборника. Он написал в своих заметках книголюба «Друзья мои – книги»: «На титульном листе моего экземпляра есть надписи почти всех участников сборника – от Вл. И. Немировича-Данченко и Алексея Толстого до поэтов Вячеслава Иванова и Владислава Ходасевича, от историков литературы М. Гершензона и В. Каллаша до философа Льва Шестова. Этот разнобой имен не только чуждых, но впоследствии и враждебных друг другу писателей отразился и в их записях на книге: “Мир на земле! На святой Руси воля! Каждому доля на ниве родной!” – написал поэт-символист Вячеслав Иванов. “Только бы любить – всё будет хорошо. Друзья, друзья мои”, – написал Алексей Толстой. “Мир земле, вечерней и грешной!” – перефразировал двустишие Иванова Владислав Ходасевич».
Московское совещание
А. Н. Толстой, увлеченный Февральской революцией, решил пойти на государственную службу. 27 марта 1917 года на заседании Исполнительного комитета московских общественных организаций было принято решение о назначении писателя комиссаром по регистрации печати. Через два дня А. Н. Толстому было выписано соответствующее «Удостоверение Временного правительства» за № 539, подтверждающее его полномочия. В Комиссариат по регистрации произведений печати (с 1918 года – Московское отделение Книжной палаты) также вошли историк В. В. Каллаш и председатель Московского религиозно-философского общества памяти Владимира Соловьёва Г. А. Рачинский, а возглавил данный комиссариат поэт В. Я. Брюсов. В обязанности А. Н. Толстого и его коллег входило собирание, регистрация и сохранение всей выходящей в Москве печатной продукции: книг, брошюр, прокламаций, воззваний, афиш и т. д.