Съездом также был избран Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов (ВЦИК), являющийся верховным законодательным, распорядительным и контролирующим органом Российской советской федеративной социалистической республики (РСФСР) – созданного на месте Российской империи государства – в период между Всероссийскими съездами Советов. В первый состав ВЦИК вошли 62 большевика, 29 левых эсеров, 6 социал-демократов-интернационалистов, 3 украинских социалиста, 1 максималист. Первым председателем ВЦИК был избран Л. Б. Каменев. Но вскоре его место занял Я. М. Свердлов.
Советская власть в Петрограде была установлена быстро и почти бескровно. Последними попытались оказать сопротивление юнкера. Их мятеж вспыхнул рано утром 29 октября. Но уже к вечеру того же дня он был подавлен. Труднее и дольше завоевывать власть пришлось большевикам в Москве.
События в Москве
Московские события октября – ноября 1917 года зафиксировал в своем дневнике А. Н. Толстой:
«28 окт. С утра стреляют на улицах. Много народу, все помалкивают, выжидают. Проносятся автомобили с большим белым флагом и крестом. Баба продает репу. Говорят, что где-то ставят пулеметы. <…>
Ночью в комнате швейцара собрался штаб охраны. Пили чай, играли в карты. Вдруг стук в окно, открыли форточку, голос: «Пролетел второй снаряд с Пресни». Еще погодя стук и голос: «Наш дом обстреливают, загасите свет». Тогда загасили свет и все пошли на улицу.
29. Утром. Туман. Изредка грохот орудия. Затем туман растаял, и в чистом синем теплом небе плывут только разорванные клочки облаков. По Молчановке бегут… Стреляют где-то рядом. Шлепнулась пуля в дом… Едет телега с жестянками от молока… Как только выстрелы стихли, все вышли из дворов и подъездов и пошли. Двойной грохот орудий…
Дежурили в сумерки на дворе. Всё время над головой пели пули. Когда громыхала пушка – поднимались стаи ворон. В звуки выстрелов вдруг влился мягкий колокольный звон. И на минуту всё затихло. Точно весь город прислушался – звонят к вечерне. Ночью дежурил там же. За домом, что на Поварской, мерцало зарево. Ходивший со мной коммерсант пугался кошек и пятился от пуль.
30. С утра грохот пушечных выстрелов. Мимо дома с глухим ревом проносятся снаряды. Иногда лопается в воздухе шрапнель. Наверху в квартире играют на рояле. Внизу у швейцара собрались жильцы. Приходят, сообщают слухи, всему верят, то в радости, то в отчаянии. В общем, ничего не известно. Но ясно, что большевики окружают Александровское училище по бульварам, занимая Кудрино, Никитские ворота, Пречистинские. Сейчас бомбардируют дом Перцова.
У нашего дома убило юношу, в голову, наповал. В 9 часов вдруг погасло электричество. Весь дом вылез на лестницу со свечками. К полуночи можно было видеть женщин, в изнеможении прислонившихся к перилам. Ночью в тот же час дежурю. Иногда вспыхивает перестрелка. <…>31. Утром. Пришли газеты с разноречивыми и печальными вестями. Грохот пушек не прекращается. <…>
Ходил к Мусину… Мусин в халате рассматривает и наклеивает в альбом фотографии. Относится ко всему философски. <…>
(Борьба происходит между Комитетом общественного спасения и Революционным комитетом. Борьба кровопролитна, пока одна сторона не истребит другую. Всё это каким-то образом напоминает в миниатюре мировую войну: та же неуловимость цели, неопределенность вины за начало войны, упорство и невозможность договориться и окончить. Таинственный космический дух мировой войны перекинулся в Москву. Всё, что происходит в эти дни, бесприютно и таинственно).
Вечером короткие атаки большевиков на юнкерские заставы. Тишина нарушается ревом пулеметов и залпами. Командует тверским отрядом Саблин.
Ночью на дворе. Морозец. Большие, ясные звезды. Стояли с Верлинским у дров и говорили о танго, оккультных книгах, войне и социальной революции. Загорелась жаркая перестрелка на Поварской и Арбате. Изредка бухало орудие. Ревел снаряд. Сидели на лестнице, внизу – Наташа, еще кто-то. Высокий небритый господин рассказывал, как его надули. Ждали большевиков.
1-го <ноября>. Непрерывный грохот орудий. Шрапнели рвутся над церковным двором, осыпая и наш. На окнах строят баррикады. Некоторые спустились в подвалы, но в общем у всего населения гораздо больше спокойствия, или апатии.
Говорят, что прислуга уже разделила квартиры для грабежа. <…>
Дети устроены внизу. Мы с Наташей легли спать в ванной. Всю ночь грохот снарядов и бешеная перестрелка. <…>
2-го. Тяжелыми снарядами обстреливают рядом с нами Казаковский дом. Почти все жильцы перебрались вниз. С той стороны несколько окон разбиты пулями. Газ плохо горит. Хлеба нет. Телефоны не работают. <…> В сумерки Москву покрыл густой туман. За время всех этих событий отошли, растаяли все прежние интересы, желания, цели. Осталось только одно: Наташа и сын. Богатство, слава, роскошь жизни – всё это стало ничтожным, ненужным, не важным. Теперь бы жить в тихом городке на берегу моря, тихо, строго и чисто.
Пришли снизу, велели гасить весь свет. Ожидается ночная атака… <…>
3-го. Наташа надела платочек, пошла к Крандиевским. <…>
Чувство тоски смертельной, гибели России, в развалинах Москвы, сдавлено горло, ломит виски».
После ожесточенных боев 2 ноября Комитет общественной безопасности вынужден был капитулировать. На рассвете 3 ноября революционные части вступили в Кремль. 14 ноября, когда стало ясно, что победа контрреволюционных сил в Москве невозможна, Военно-революционный комитет сложил свои полномочия.
«Среда»
Несмотря ни на что общественная и культурная жизнь в Москве продолжалась. 3 декабря 1917 года А. Н. Толстой посетил «Среду», литературный кружок, организованный Н. Д. Телешовым в конце 1890-х годов. На данном заседании произошло экстраординарное событие – из членов «Среды» исключили А. С. Серафимовича за его работу в большевистских «Известиях».
О том, что происходило на заседании «Среды», рассказал В. Г. Лидин в своей книге «Люди и встречи» (М., 1961):
«В ту зиму 1917 года догорало московское литературное объединение “Среда”, догорал и Литературно-художественный кружок, в помещении которого происходили эти собрания. Тишайшие миротворцы еще пытались сохранить в “Среде” дух далекого от политики литературного сообщества, где приятные люди читают друг другу свои рассказы и стихи, но за окнами, плотно прикрытыми штофными шторами, уже шумела Октябрьская революция…
На одну из ”сред“, всё еще уединенных и мирных, на чтение кем-то своего неспешного рассказа, пришел человек с несколько татарского склада лицом, с большим лысым черепом; пенсне старомодно было пришпилено к лацкану его пиджака. Я узнал от соседа, что это писатель Серафимович.
Серафимович скромно сел где-то в стороне. Я скорее почувствовал, чем понял, что среди части литераторов произошло замешательство. Внезапно один из них – московский журналист в форме штабс-капитана, с красноватым, мясистым лицом – поднялся и, не попросив у председателя слова, сказал:
– Мне кажется странным, что среди нас присутствует человек, который сотрудничает в большевистской печати: это Серафимович. По-моему, ему здесь не место.
Наступила тишина, какой, вероятно, никогда еще не бывало на собраниях “Среды”.
– Господа… – сказал было, молитвенно сложив руки, председатель.
Но тишина вдруг взорвалась: одни возмущались недопустимым выступлением журналиста, другие ему сочувствовали, но больше всех было тех, кто не хотел ни возмущаться, ни сочувствовать, а продолжать тишайшее чтение рассказов, из которых нельзя было сделать ни малейшего вывода, что в России произошла социалистическая революция…
Серафимович поднялся, выжидательно и несколько растерянно посмотрел на собрание, на сокрушенно потрясавшего руками в воздухе председателя и направился к выходу».
О произошедшем вскоре, 12 декабря, на страницах «Известий», в очерке «В капле», рассказал сам А. С. Серафимович:
«Существует в Москве Литературно-художественный кружок. Это – клуб литераторов, художников и артистов.
В этом клубе в известные дни собираются, между прочим, члены литературного общества “Среда”. “Среду” организовали беллетристы и поэты. Собираются они там, читают свои новые рассказы и стихи, потом обсуждают прочитанное. Приходят туда и гости – доктора, адвокаты, чиновники, художники, артисты, дамы, барышни, вообще народ, так или иначе интересующийся литературой. Я состою членом “Среды” почти с самого ее возникновения. Родилась она лет шестнадцать – семнадцать тому назад. Не раз я читал там свои произведения.
На днях состоялось такое заседание “Среды”. Председательствовал журналист, старый народник Юлий Бунин. Были писатели: Иван Бунин, Евгений Чириков и многие другие.
На этом заседании группой членов было мне заявлено, что я не могу быть больше терпимым в “Среде”, что должен выйти из состава ее членов. Было сказано это с неожиданно страстной злобностью и принято остальными с молчаливым злорадством.
Сам по себе случай маленький, но, как в капле, отразилась в нем вся громада событий.
Что же я сделал такого, за что писатели, поэты, артисты, художники вынуждены были исключить меня из своей среды?
Может быть, я обманул, оклеветал кого-нибудь?
Нет.
Может быть, поиздевался над бессильным, обидел беззащитного?..
Так за что же меня исключили из своей “Среды” писатели, поэты, журналисты?
За то, что я принял на себя ведение литературно-художественного отдела в “Известиях Совета рабочих и солдатских депутатов”, где я сотрудничаю уже восемь месяцев.
Что же я буду делать в этом отделе?
Я буду стараться подбирать рассказы, очерки, стихотворения; буду стараться давать читателям “Известий”, то есть рабочим, солдатам и крестьянам, по возможности, лучшее художественное чтение.
Но разве это преступно и безнравственно?