Нет, это не преступно вообще, но это становится сейчас же преступным, как только делается рядом с большевиками.
Почему?
Да потому, что литераторы – Иван Бунин, Евгений Чириков, Юлий Бунин и все, присутствовавшие на собрании, заявили, что между ними и большевиками вырыта глубокая непроходимая пропасть: по одну сторону – писатели, журналисты, поэты, художники, артисты, а по другую – большевики».
«Смерть Дантона»
В декабре 1917 года дирекция Театра Ф. А. Корша предложила А. Н. Толстому, как он написал в предисловии к отдельному изданию 1923 года этой пьесы, «приспособить для постановок огромную, в 36 картин, романтическую трагедию Бюхнера “Смерть Дантона”».
Главная идея немецкого драматурга первой половины ХIХ века выражена в словах, произнесенных Дантоном на заседании Революционного трибунала, приговорившего его к смерти: «Долго ли еще свобода будет шагать по трупам? Вы хотите хлеба, а вам швыряют головы! Вы умираете от жажды, а вас заставляют слизывать кровь со ступеней гильотины!»
Сказанное Дантоном в конце ХVIII века оказалось очень актуальным для послереволюционной России. Поэтому А. Н. Толстой согласился на предложение театра. В предисловии к первому изданию переделанной трагедии он сказал: «Побуждением, а затем и пафосом моей пьесы – было переживание в образах давно минувшего нашей еще более кровавой и страшной революции».
Надежды на лучшее будущее Алексей Николаевич связывал с Учредительным собранием. Он писал в статье «На костре», напечатанной 20 ноября 1917 года в московской газете «Луч правды»:
«Но, думается мне, октябрьские дни, ураган крови и ужаса, пролетевший по стране, потревожил наконец нашу дремоту. И, пробуждаясь, мы ужаснулись греху своему… Время игры в революцию кончилось. Костер задымился. И вот теперь, в этот предсмертный час, я верю в чудо Учредительного собрания. Я верю – оно должно установить добро и милосердие для всех. Оно будет костром очистительным, а не той грудой осколков, где мы сгорим дотла».
Надеждам А. Н. Толстого не суждено было сбыться. Временное правительство то и дело откладывало выборы в Учредительное собрание. Выборы провели большевики. Они разрешили начать работу представительному органу 5 января 1918 года в Таврическом дворце в Петрограде. На заседание из 715 выбранных депутатов явились 410. Преобладали эсеры-центристы во главе с В. М. Черновым. Он и был избран председателем собрания. После того как большинство депутатов проголосовало против обсуждения предложенной Я. М. Свердловым от имени ВЦИК Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа и не признало первых декретов Советской власти, большевики покинули зал заседания. А затем матрос А. Г. Железняков (начальник караула дворца) произнес ставшую знаменитой фразу: «Караул устал». Учредительное собрание прекратило свою работу, не приняв ни одного исторического решения.
Работа над «Смертью Дантона» продвигалась медленно не только из-за сложности темы. Писателю то и дело приходилось отвлекаться на создание других произведений (надо было кормить семью).
В конце 1917–1918 году А. Н. Толстым были написаны рассказы: «Фофка» (опубликован в детском сборнике «Ёлка», вышедшем в январе 1918 года), «Пасынок» (2-я книга альманаха «Творчество», вышла в январе 1918 года), «Милосердия!» (8-й сборник альманаха «Слово», вышел в мае), «Сон в грозу» (опубликован 24 июня в газете «Утро Москвы»), «Солдат и чорт» (вышел отдельным изданием в «Книгоиздательстве писателей в Москве»). Тогда же была написана посвященная «Гр. Наталье Толстой» сказка «Синица» (напечатана в первой книге альманаха «Эпоха», вышедшей в апреле).
Нельзя не сказать о выступлении писателя (вместе с коллегами по перу) против цензурных притеснений, ставших особенно сильными после Октябрьской революции. 1 декабря 1917 года собрание Клуба московских писателей приняло решение выпустить однодневную газету «Слову – свобода!». Она увидела свет через несколько дней – 10 декабря. К своему выступлению в газете (без заголовка) А. Н. Толстой дал эпиграф из Евангелия от Иоанна:
«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог… В Нем (в Слове) была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его».
Далее шел авторский текст:
«Сказано – Слово было Бог. Рассуждать о свободе слова – то же, что рассуждать о свободе Бога. И как не в силах человеческих наложить цепи на Бога, – так нельзя сковать и Слово. Слово – свет во тьме, и тьма не может объять его. Те, кто посягают на слово, безумны и прокляты, как посягающие тьмою своею на свет, как слуги тьмы, дьяволы.
Странно и страшно, что об этом приходится говорить “представителям российской социал-демократической рабочей партии – большевикам”. И тем хуже для них».
Обращение к петровской теме
В 1918 году А. Н. Толстой пишет и публикует свои первые произведения, связанные с деятельностью Петра Великого, – рассказы «Первые террористы: Извлечение из дел Преображенского приказа» (опубликован 18 апреля в газете «Вечерняя жизнь»), «Наваждение» (опубликован 8 июня в газете «Возрождение»), «День Петра» (напечатан в первом сборнике альманаха «Скрижаль», вышедшем в начале октября).
Интерес к петровской эпохе был вызван происходящими в стране революционными событиями. В изучении отечественной истории помог коллега писателя по работе в Комиссариате по делам печати историк В. В. Каллаш, указавший на труд Н. Я. Новомбергского «Слово и дело государевы». На А. Н. Толстого очень сильное впечатление произвел язык, воспроизведенный в работе Н. Я. Новомбергского. В одной из своих автобиографий писатель пояснил: «В судебных (пыточных) актах – язык дела, там не гнушались “подлой речью”, там рассказывала, стонала, вопила от боли и страха народная Русь. Язык чистый, простой, точный, образный, гибкий, будто нарочно созданный для великого искусства. Увлеченный открытыми сокровищами, я решился произвести опыт и написал рассказ “Наваждение”. Я был потрясен легкостью, с какою язык укладывался в кристаллические формы».
«День Петра» был написан в самом начале 1918 года. Этот рассказ А. Н. Толстой в январе прочитал на собрании литературного общества «Среда», а затем 19 февраля – на «Литературном вторнике» у С. Г. Кара-Мурзы. Писатель неоднократно участвовал во «вторниках». О них оставил воспоминания В. Г. Лидин:
«“Вторники” Кара-Мурзы были, конечно, скромные и ни на какие литературные аналоги не претендовали. Это было просто чтение писателями своих произведений за большим чайным столом, и почти всё новое, возникавшее в литературе, не миновало этих “вторников”; тот или другой молодой писатель появлялся в очередном порядке у Кара-Мурзы и уходил обычно от него обласканным. Сам Сергей Георгиевич был тоже литератором: он был историком театра и историком литературной Москвы, написал множество статей об актерах и театральных постановках и издал в 1924 году книгу “Малый театр” с подзаголовком “Очерки и впечатления”. Но Сергей Георгиевич был еще и собирателем неутомимым и влюбленным в предмет своего коллекционерства: он собирал афиши и программы литературных вечеров, вырезки о писателях и чем-либо необычные по своему содержанию книги, связанные с тем или другим литературным или общественным событием».
Со «вторников» домой писатель обычно возвращался пешком. И. Г. Эренбург вспоминал:
«Зимой 1917/18 года мы часто бывали у С. Г. Кара-Мурзы, верного и бескорыстного друга писателей; там мы ужинали, читали стихи, говорили о судьбе искусства. Возвращались мы поздно ночью ватагой. Кара-Мурза жил на Чистых прудах, а мы – кто на Поварской, кто на Пречистенке, кто в переулках Арбата. Алексей Николаевич забавлял нас нелепыми анекдотами и вдруг останавливался среди сугробов – вспоминая строку стихов то Есенина, то Н. В. Крандиевской, то Веры Инбер».
А. Н. Толстой читал свои произведения не только на квартире С. Г. Кара-Мурзы, но и в других местах – в зале Синодального училища (вместе с И. А. Буниным), в театре Я. Д. Южного, на собраниях «Среды» и вечерах Московского товарищества писателей, на квартире М. О. Цетлина.
Поэтесса Вера Инбер, которой в начале ее литературного пути покровительствовал А. Н. Толстой, вспоминала:
«Я вижу перед собой небольшой овальный стол красного дерева. Слабо дымится трубка, положенная на край хрустальной пепельницы. В прозрачном стакане стынет чай.
Настольная лампа освещает крупный, красивый подбородок, четко вылепленный рот. Глаза и лоб в тени.
Почтительным полукругом расположились поодаль кресла, обитые чем-то алым. За плотными шторами – студеный зимний вечер 1918 года. Я слышу характерный голос. Каждое произнесенное слово четко, чисто, сочно, свежо, как ядрышко ореха. Знаки препинания не те, которые на бумаге: они неожиданны, но убедительны чрезвычайно.
Алексей Николаевич Толстой читает только что законченную повесть “День Петра”. Тот самый “день”, который впоследствии развернулся в целую жизнь. В эпопею “Пётр Первый”.
Всё это я слышу, вижу, всё ярко освещено светом памяти. Одного не могу вспомнить – где же именно протекает этот вечер.
То ли на Трубниковском переулке (здесь жили Цетлины. – Е. Н.), в одном из последних литературных салонов дореволюционной Москвы. В этом доме сам хозяин – поэт. Он пишет лирические стихи и издает их с посвящением жене. Настоящая хозяйка здесь именно она, дочь миллионера, владельца чайных плантаций. Это широкая в кости, с уверенными движениями женщина, меценатка, покровительница муз.
Не она ли глядит на Толстого своими властными глазами? А может быть, чтение происходит на Новинском бульваре, в просторном особняке. Его владелица – худая, тонкая, нервического склада купчиха с цыганскими волосами и чуть плачущим смехом».
Яков Блюмкин
Об одном из совместных с В. М. Инбер (и другими лицами) уходов из дома Цетлиных А. Н. Толстой летом 1918 года сделал запись в дневнике: