приятельство для народа. Если нас не хотят, – мы заставим их захотеть нас. Те же, кто не покорится, так или иначе погибнут. Надо понять, что мы не правительство и не власть, – это лишь наши необходимые функции. Мы производим опыт над страной, к сожалению, слишком мало и дурно приспособленной для этого. Но мы надеемся года через два, через три, перенести нашу работу в более культурные страны”.
Когда я сказал, что Россия, измученная войной и революцией, не хочет опытов над живым своим телом, он пожал плечами и проговорил с усмешкой:
– Да, я тоже думаю, что коммунизм не доставляет этой стране большого удовольствия.
Но, если вы ошибаетесь? Если всё, что вы делаете, утопия?
– Вот для этого-то мы и производим опыт.
Я бы спросил любого французского, английского или итальянского социалиста, с такою страстью требующего от своего правительства невмешательства в русские дела, что бы он сделал, если бы к его родной матери пришел господин в очках и, сообщив, что ему нужно открыть какую-то там связку, или железу, стал резать живот у бедной женщины и копаться в нем во имя человечества? А вы бы, мой английский, французский, итальянский товарищ-социалист, смотрели бы на эту возню спокойно, во имя человечества? Нет, – я думаю, что вы бы побежали за полицейским при одном появлении господина в очках.
Я знаю, – потому что видел и пережил это, – что большевики, не задумавшись ни на секунду, согласились бы, во имя какой-нибудь третьей, или четвертой главы, или даже, на плохой конец, примечания в будущем томе “Великой Истории Коммунистического Движения”, уничтожить всё население России. Такое происшествие было бы отмечено как печальный и в будущем мало желательный случай в общем ходе революции, на спасение и углубление которой они такими лисьими голосами призывают европейский пролетариат.
Я вспоминаю одно место из Достоевского в “Братьях Карамазовых”, когда Иван Карамазов, сидя в трактире с братом своим Алёшей, спрашивает его, – согласился ли бы он, Алёша, для счастья всего человечества, для будущего золотого века, – если бы это, скажем, нужно было, – замучить маленького ребеночка, всего только одного ребеночка замучить до смерти, и только? Согласился ли бы он для счастья всего человечества в жертву принести эти детские муки?
На это Алёша, твердо, глядя брату в глаза, отвечает:
– Нет!
Большевики говорят:
– Да!
Но кто им дал это право? И почему мы должны преклонить голову перед этим правом? Даже если бы мы, скажем, были уверены, что они дадут счастье какому-нибудь десятому, или пятнадцатому поколению, мы твердо должны сказать:
– Прочь окровавленные руки от матери моей!»
Следующая публикация А. Н. Толстого в «Общем деле» появилась через полтора месяца – 9 октября. Это была статья «Торжествующее искусство». В ней говорилось:
«Одним из козырей, чем большевики щеголяют перед Европой, – это процветание искусства в советской России. <…>
И вот советское правительство объявляет, что искусство свободно, что за искусством оно признает всё его могучее влияние на жизнь и культуру, и уничтожает материальную зависимость между творцом и потребителем, но… Вот тут-то, в сущности, и начинается большевизм… С этого “но”! В этих “но” весь их перец, всё – сверхчеловечество. Большевики не пытаются создать новое, сотворить идею жизни. Они поступают проще (и их поклонникам это кажется откровением) – они берут готовую идею и прибавляют к ней свое “но”. Получается грандиозно, оригинально и, главное, кроваво. Да здравствует всеобщая справедливость! Но семьи тех, кто сражается против большевиков, – старики, жены, дети, должны быть казнены, а те, кто не желает работать с советским правительством, – уничтожены голодом.
Да здравствует самоопределение народов! Но донских казаков мы вырежем. Малороссов, Литву, Финнов, Эстов, Поляков, всю Сибирь, Армян, Грузин и пр., и пр. вырезать, потому что они самоопределяются, не признавая власти советов.
Это “но” – роковое и необычайно характерное. Большевики не знают созидательного “да”, или сокрушающего и в своем сокрушении творческого “нет” первой французской революции. У них чисто иезуитское, инквизиторское уклонение – “но”, сумасшедшая поправка. <…>
Словом, искусству дан декрет – быть, хотя и свободным, но определенным, тем, а не иным».
Статья «Торжествующее искусство» была дорога писателю, и он перепечатал ее в коллективном сборнике «Скорбь земли родной» (Нью-Йорк, 1920). В эту книгу также вошли произведения: «Европа в опасности» Л. Н. Андреева, «Ленин и Илиодор» Е. Н. Чирикова, «Памятная книжка» А. И. Куприна, «Из “Великого дурмана”» И. А. Бунина, «Господа французы» А. А. Яблоновского. В это время И. А. Бунин еще находился в России. Осенью 1919 года А. Н. Толстой написал ему:
«…Мне было очень тяжело тогда расставаться с Вами. Час был тяжелый. Но тогда точно ветер подхватил нас, и опомнились мы не скоро, уже на пароходе. Что было перетерплено – не рассказать. Спали мы с детьми в сыром трюме рядом с тифозными, и по нас ползали вши. Два месяца сидели на собачьем острову в Мраморном море. Место было красивое, но денег не было. Три недели ехали мы (потом) в каюте, которая каждый день затоплялась водой из солдатской портомойни, но зато всё это искупилось пребыванием здесь (во Франции). Здесь так хорошо, что было бы совсем хорошо, если бы не сознание, что родные наши и друзья в это время там мучаются… Пришлите, Иван Алексеевич, мне Ваши книги и разрешение для перевода рассказов на французский язык. Ваши интересы я буду блюсти и деньги высылать честно, то есть не зажиливать. В Париже Вас очень хотят переводить, а книг нет…
И. А. Бунин
Всё это время работаю над романом, листов в 18–20. Написана одна треть. Кроме того, подрабатываю на стороне и честно и похабно – сценарий… Франция – удивительная, прекрасная страна, с устоями, с доброй стариной, обжилой дом… Большевиков здесь быть не может, что бы ни говорили…».
Через некоторое время, в декабре, Алексей Николаевич послал еще одно письмо в Россию:
«Милый Иван Алексеевич, князь Георгий Евгеньевич Львов (бывший глава Временного правительства, он сейчас в Париже) говорил со мной о Вас, спрашивал, где Вы и нельзя ли Вам предложить эвакуироваться в Париж. Я сказал, что Вы, по всей вероятности, согласились бы, если бы Вам был гарантирован минимум для жизни вдвоем. Я думаю, милый Иван Алексеевич, что Вам было бы сейчас благоразумно решиться на эту эвакуацию. Минимум Вам будет гарантирован, кроме того, к Вашим услугам журнал “Грядущая Россия” (начавший выходить в Париже), затем одно огромное издание, куда я приглашен редактором, кроме того, издания Ваших книг по-русски, немецки и английски. Самое же главное, что Вы будете в благодатной и мирной стране, где чудесное красное вино и всё, всё в изобилии. Если Вы приедете или известите заранее о Вашем приезде, то я сниму виллу под Парижем в Сен-Клу или в Севре с тем расчетом, чтобы Вы с Верой Николаевной поселились у нас. Будет очень, очень хорошо…».
«Огромное издание» – это «6 томов по русской литературе и искусству», – сообщил А. Н. Толстой А. С. Ященко 16 февраля 1920 года и затем добавил:
«Капитал 720 тысяч. Я приглашен главным редактором. В течение двух недель – дело должно оформиться, т. е. нам выдадут двухсоттысячный аванс и тогда мы приступаем к первому тому».
Однако этот издательский проект не был реализован.
«Грядущая Россия» – ежемесячный литературно-политический и научный журнал. Он еще не вышел из печати, когда А. Н. Толстой писал письмо. Первая книга журнала увидела свет в конце января 1920 года. А вторая (и последняя) книга – в феврале. И. А. Бунин в «Грядущей России» ничего не поместил. А. Н. Толстой принимал активное участие в создании журнала. Он вошел в состав его редакционной коллегии (вместе с Н. В. Чайковским, В. А. Анри и М. А. Ландау-Алдановым). Писатель рассчитывал напечатать в журнале свой новый роман – «Хождение по мукам». Это произведение (первые десять глав) стало наиболее интересным и значительным из всего, что было помещено в двух книгах «Грядущей России». Полностью первая часть трилогии «Хождение по мукам» была напечатана в парижском журнале «Современные записки» (1920–1921. Кн. 1–7). В своем отклике на выход первых пяти книг этого издания А. С. Ященко выделил «Хождение по мукам» А. Н. Толстого, назвав это произведение «украшением журнала», также отметил:
«Этот роман не только написан с истинным мастерством такого художника, как Алексей Толстой, но и представляет собой единственное обширное художественное произведение, осмелившееся в широкой картине отразить нашу современность – развал перед войной, разложение во время войны и приближающуюся революцию».
Предисловие к 1 книге «Хождения по мукам»
Другой критик, В. М. Левитский, в статье «Творчество на чужбине», напечатанной в № 4 константинопольского журнала «Зарницы» за 1921 год, сказал о «Хождении по мукам»:
«Роман прорывается блестящими характеристиками общего положения России».
А. П. Шполянский
В январе 1920 года Россию покинули И. А. Бунин и А. П. Шполянский, печатавший свои сочинения под псевдонимом Дон-Аминадо. Через некоторое время они оказались в Париже и стали, как и А. Н. Толстой, сотрудниками «Общего дела».
А. П. Шполянский позднее так описал свое прибытие в столицу Франции:
«Вышли с дохлыми нашими чемоданами на парижскую вокзальную площадь, подумали, не подумали, и так сразу в самую гущу и кинулись…
Из консульства – к Бурцеву на бульвар Сэн-Мишель, где помещалась редакция “Общего дела”…
Главный редактор мил, близорук, беспомощен.
Добрые глаза, козлиная бородка, указательный палец желт от курева, рукава на кургузом пиджачке короткие, штаны страшные, а штиблеты такие, что наводят панику на окрестности…