«Был вчера у Толстого. Толстой был прежде женат на Софье Исааковне Дымшиц. Его теперешняя жена Крандиевская была прежде замужем за Волькенштейном. У нее остался от Волькенштейна сынок, лет пятнадцати, похожий на Миклухо-Маклая, очень тощий. У него осталась от Софьи Исааковны дочь Марьяна, лет тринадцати. Но есть и свои дети: 1) Никита, совсем не соответствующий своему грузному имени: изящный, очень интеллигентный, не похожий на Алексея Николаевича, и 2) Мими, или Митька, 10 месяцев, тяжеловесный, тихий младенец, взращенный без груди, с титаническим задом, типический дворянский ребенок. Тих, никогда не плачет.
Крандиевская в поддельных бриллиантах, которые Толстой когда-то привез ей из Парижа.
Сегодня именины ее Миклухо-Маклая, и она, по его требованию, надела это колье. Толстой чувствует себя в Питере неуютно…
Но очень хочет встретиться с Замятиным, с другими. Всё просит меня, чтобы я пригласил их к себе. Денег у него сейчас нет. Пьеса “Бунт машин” еще когда пойдет, а сегодня денег нужно много. Кроме четырех детей у него в доме живет Мария Тургенева, тетка. Нужно содержать восемь-девять человек. Он для заработка хочет написать что-нибудь детское. Советовался со мной…
Читал мне отрывки своей пьесы – “Бунт машин”. Мне очень понравились. “Обыватель” – страшно смешное, живое, современное лицо, очень русское. И, конечно, как всегда у Толстого, милейший дурак. Толстому очень ценно показать, как все великие события, изображенные в пьесе, отражаются в мозгу у дурака. Дурак – это лакмусова бумажка, которой он пробует всё».
«Что-нибудь детское» А. Н. Толстой вскоре написал – сказку в стихах «Кот – сметанный рот». Ее отдельное издание (с рисунками В. П. Белкина) в 1924 году выпустило ленинградское издательство «Брокгауз – Ефрон».
Фраза: «Дурак – это лакмусова бумажка, которой он пробует всё» стала стержнем статьи «Портреты современных писателей: Алексей Толстой», над которой К. И. Чуковский тогда работал. Статья увидела свет 10 мая 1924 года в самом первом номере журнала «Русский современник». В ней критик написал:
«Когда я впервые читал ранние произведения Алексея Толстого, мне казалось, что даже воздух в них очаровательно глупый, – даже тучи, звезды, реки и деревья… Он пишет, как дышит. Такой легкости и ненадуманности еще не знала литература наша…
Если бы для всех повестей и романов Алексея Толстого было достаточно таких персонажей, как мальчишка, да еж, да скворец, да баран, Алексей Толстой был бы величайшим европейским писателем.
Но, к сожалению, он иногда покидает свою Чудесную Страну Легкомыслия и отправляется в чужедальние страны…
“Две жизни” доказали с математической точностью, что новый писатель именно постольку талантлив, поскольку он отрешен от идей, и что его талант умирает, едва он оказывается в чуждой ему – идеологической – сфере.
Как бы для того, чтобы окончательно доказать эту истину, Алексей Толстой тогда же, или несколько позже, сочинил еще один идейный роман, “Хромой барин”. Этот роман написан даже страшно выговорить – по Достоевскому…
Зато какая благодать, когда, отказавшись от всяких идей, он вернется в родную Страну Легкомыслия и даст полную волю своему счастливому таланту. В последнее время он избрал для подобных забав легкомысленный восемнадцатый век и чувствует себя в этой эпохе, как рыба в воде, почерпая в ней любезные его сердцу нелепицы. И удивительно: эти нелепицы выходят у него почти всегда музыкальными. Создается новый литературный род, еще не занесенный в учебники: лирический водевиль, элегический фарс. “Любовь – книга золотая” относится именно к этому роду. “Лунная сырость”, действительно, как бы луной озаренная. Способность придавать водевильной нелепице очарование мечты и поэзии сказалась у Алексея Толстого даже в романе “Земные сокровища”. Всюду, в любом анекдоте, слышится у него эта милая музыка, превращающая Страну Легкомыслия в поэтический Детский сад.
Счастливы обитатели этого Детского сада: всякое горе отскакивает от них, как резиновый мяч. Никакая трагедия не прилипает к Алексею Толстому, и вообще ни он, ни его персонажи не умеют сосредоточиться на какой-нибудь длительной боли….
Каждая книга Алексея Толстого есть, в сущности, “Повесть о многих превосходных вещах”. Если ему и случится озаглавить свою книгу “Хождение по мукам”, это “Хождение по мукам” оказывается у него “Шествием к радости”. Ужасы, происходящие в “Хождении по мукам”, не мешают этой книге пребывать такою же Книгою Счастья, как и “Повесть о многих превосходных вещах”. Даже в “Хождении по мукам” все главные герои романа пышут самым румяным здоровьем… Если пристальнее вглядеться в этих румяных, веселых людей, легко откроется их незатейливая тайна: это ряженые мальчики и девочки…
Мудрость Алексея Толстого – в повышенном ощущении счастья, даваемого самыми элементарными процессами жизни, в божественной легкости всех чувств и мыслей, в радостной гармонии с окружающим миром… Изгоняя из своей Чудесной Страны Легкомыслия злокозненный Разум, Алексей Толстой, как мы видели, заменяет его Любовью. Любовь его главная тема».
Через месяц после опубликования статьи критик и писатель повстречались. К. И. Чуковский 22 июня 1924 года записал в дневник:
«Мы встретились в “Современнике” на Моховой. Сегодня понедельник, приемный день. Много народу. Толстой, толстый в толстовке парусиновой и ему не идущей, растерянно стоит в редакции… Толстой подошел ко мне: “Итак, по-вашему, я идиот?” (по поводу моей статейки о нем в “Современнике”). Я что-то промямлил». Очевидно, писателю статья не понравилась. Но важнее то, что далее критик записал в дневник: «…Мы опять заговорили как приятели. Его очень волнует предстоящий процесс по поводу “Бунта машин”. Я стал утешать и предложил ему книжку Шекспира “Taming of the Shrew” (“Укрощение строптивой”. – Е. Н.), в предисловии к коей сказано, что большая часть этой книжки написана не Шекспиром, а заимствована у Чапека[32]. Это очень его обрадовало, и он пошел ко мне взять у меня эту книжку. Он в миноре: нет денег – продержаться бы до сентября. В сентябре у него будет доход с пьес, а теперь – ничего ниоткуда».
Суд
«Процесс по поводу “Бунта машин”» открылся в конце июня. Сама же история, закончившаяся судебным разбирательством, началась в Берлине в июле 1923 года. Тогда А. Н. Толстой, собиравшийся уехать в Советскую Россию, и тридцатилетний режиссер Г. А. Кроль (Кролль), работавший в Германии, составили и подписали документ, в котором говорилось:
«Мы, нижеподписавшиеся, граф Алексей Николаевич Толстой и Георгий Александрович Кроль, пришли к соглашению.
Мы будем совместно работать над переводами и обработкой немецких и других иностранных пьес для русской сцены.
Граф А. Н. Толстой имеет право вести и заключать все переговоры и сделки от имени нижеподписавшихся лиц относительно общих работ в России. Г. А. Кроль имеет право вести и заключать таковые договора за границей России.
Все поступления и расходы по общим работам мы делим поровну и должны осведомлять друг друга о ходе переговоров.
При постановке или издании переведенных или переработанных нами пьес оба имени – граф А. Н. Толстой и Георгий Кроль должны быть названы».
Первой пьесой, с которой компаньоны начали совместную работу, стало произведение чешского писателя К. Чапека «R.U.R.». Г. А. Кроль переложил пьесу на русский язык и свой перевод, которому дал название «Бунт машин», отослал А. Н. Толстому. Он полученный текст переработал и, в нарушение договора, под одним своим именем напечатал в журнале «Звезда» (1924. № 2) и отдал, как свое единоличное произведение, для постановки в Большой драматический театр в Ленинграде.
Г. А. Кроль случайно, из печати, узнал о ленинградской постановке «Бунта машин». Он послал А. Н. Толстому несколько писем с законными вопросами, но ответа от писателя не получил. Лишь после того, как его посетила сестра Г. А. Кроля, А. Н. Толстой отправил своему компаньону письмо следующего содержания:
«6 мая 1924 года.
Г. А. Кролю.
Уважаемый Георгий Александрович, у меня была Ваша сестра по поводу моей пьесы “Бунт машин” и предъявила мне требование, чтобы я выполнил обязательства контракта, подписанного Вами и мной в Берлине летом 1923 года.
Я ответил Вашей сестре, что, по отношению моей пьесы “Бунт машин”, считаю наш контракт, касающийся Вашего перевода и моей литературной отделки пьесы Чапека “ВУР”, не действительным…
Я… не вижу возможности выполнить наш с Вами контракт, так как он касается пьесы Чапека, а не моей пьесы “Бунт машин”, которая является моим, личным, произведением с заимствованной темой. Прецеденты такого заимствования в классической литературе Вам, конечно, известны: ”Ревизор“ Гоголя, написанный по пьесе Квитко Основьянина (правильно: Квитка-Основьяненко. – Е. Н.), пьесы Шекспира и т. д.
Я сказал Вашей сестре, что считаю своим долгом уплатить Вам гонорар за работу над переводом…, причем, как Вы помните, перевод Вами сделан дословный, то есть подстрочный, как мы предварительно условились. Кроме того, я должен уплатить Вам за расходы по переписке пьесы. Но ставить Ваше имя под моей пьесой и платить Вам пятьдесят процентов моего гонорара за мою пьесу я считаю невозможным, и думаю, что требования Ваши и Вашей сестры были основаны на недоразумении вследствие совпадения заглавия моей пьесы и предполагавшегося перевода. Затем, я сказал Вашей сестре, что по отношению дальнейших пьес, переводы которых Вы мне пришлете, – я обязуюсь, при случае невозможности их постановки на сцене, – не заимствовать из них тем. Это мое обязательство является дополнительным пунктом нашего с Вами контракта.
Алексей Толстой».
После прочтения данного письма Г. А. Кроль через адвоката Я. Ф. Энтина обратился в ленинградский суд. Первое судебное заседание по «Бунту машин» состоялось в конце июня. 15 июля 1924 года в № 27 еженедельника «Новый зритель» было напечатано сообщение: