«Дело А. Н. Толстого. 31 июня в Народном суде разбиралось дело о переделке А. Н. Толстым пьесы Карела Чапека “ВУР”.
Переводчик “ВУРа” Кролль передал в прошлом году А. Толстому перевод пьесы для проредактирования. Согласно договора, Толстой, в случае постановки “ВУР” в театре, должен был уплатить Кроллю половину авторского гонорара. Кролль полагает, что “Бунт машин” Толстого является переделкой его перевода, и требует от Толстого авторские (согласно договора).
После объяснений Толстого, указавшего, что “Бунт машин”, написанный на тему, заимствованную у Чапека, глубоко отличен от “ВУР” по его идеологической окраске, а также с точки зрения развертывания сюжета и драматического построения, суд постановил: дело Толстого отложить – поручив комиссии экспертов сравнить кроллевский перевод “ВУР” с “Бунтом машин” А. Толстого и выяснить, насколько последняя пьеса является самостоятельным авторским произведением».
В комиссию экспертов вошло шесть человек: писатели Е. И. Замятин и К. И. Чуковский, историк П. Е. Щёголев, режиссер Н. В. Петров, актер Г. Г. Ге и драматург Е. П. Карпов.
За правоту Г. А. Кроля высказались Г. Г. Ге и Е. П. Карпов. Но большинство экспертов взяли сторону А. Н. Толстого. Особенно активно его защищал К. И. Чуковский.
В итоге 8 декабря 1924 года суд принял решение: гражданину Кролю Георгию Александровичу в иске к гражданину Толстому Алексею Николаевичу о признании соавторства – отказать.
Лефовцы и «единственно пролетарские»
От находящегося в Германии режиссера Г. А. Кроля удалось защититься относительно легко. Труднее было обороняться от нападок коллег по перу – «левых» лефовцев и «единственно пролетарских» литераторов, членов ВАПП, печатавших свои сочинения в журнале «На посту».
Поэт Н. Н. Асеев, откликаясь на публикацию в «Звезде» (1924. № 1) рассказа А. Н. Толстого «Убийство Антуана Риво», поместил в первом номере журнала «ЛЕФ» за 1924 год статью с ироническим названием «Даешь Марию Антуанету!», где сказал:
«“Олеограф” – А. Н. Толстой, поддерживая традицию “толстых” журналов, такое намалевал, что читателю из “новой, выдвинутой” действительно лет семь не снилось. <…> И ходит “учитель изящной словесности” А. Толстой по классу рабочей-крестьянской интеллигенции и рассказывает ей истории, благоухающие розами любовных прихотей графов д`Артуа, и задает ей задачи с тремя неизвестными: традицией, эстетикой и идеологией. Мудрено ли, что, начитавшись литературного материала “Звезды” – иные могут с искренним усердием, желая приветствовать Коминтерн, вместо нужных слов, хором по привычке воскликнуть:
“Даешь Марию Антуанету!”»
Записные критики ВАППа в это время ожесточенно боролись с создателем и первым редактором журнала «Красная новь» А. К. Воронским. А поскольку А. Н. Толстой печатался в этом журнале (именно здесь увидела свет «Аэлита»), то от вапповцев доставалось и ему. Гвоздем первого номера за 1924 год журнала «На посту» стала статья критика И. В. Вардина «Воронщину необходимо ликвидировать». Следом за ней помещен литературный обзор Г. Лелевича «1923 год». В нем о нашем герое сказано так:
«Алексей Толстой, аристократический стилизатор старины, у которого графский титул не только в паспорте, но и в писательской чернильнице, подарил нас “Аэлитой”, вещью слабой и неоригинальной. После Уэлльсовских фантазий, после интереснейших утопий А. Богданова, полет фантазии Толстого кажется невысоким. Настроение, пронизывающее роман, настолько пассивно, настолько сантиментально, что вызывает досаду. И напрасно некоторые товарищи думают, что роман спасается фигурой Гусева. Как и большинство непролетарских писателей, Алексей Толстой из всей нашей революции сумел выхватить лишь образчик стихийного бунтарства. Гусев, показанный в окружении коммунистов, обуздывающих буржуазную стихию и твердо идущих к цели, был бы правдивым и ярким типом. Гусев, показанный рядом с опустошенным душевно и безнадежно надломленным интеллигентом Лосевым; Гусев, призванный персонифицировать Октябрьскую революцию, превращается в неверный, искажающий символ. И заключительный эпизод “Аэлиты”, – эта междупланетная любовная переписка, лучше всего вскрывает фальшь романа, лучше всего доказывает, что “Аэлита” чужда пролетариату… Алексей Толстой, даже и превращаясь из эмигранта в попутчика, пока еще не обнаруживает способности дать то, чего требует от него эпоха, чего требует от него пролетарский читатель».
Чтобы отбиться от таких атак, писателю пришлось объединиться с другими «попутчиками» и обратиться в высокую инстанцию. В начале мая 1924 года А. Н. Толстой (вместе с И. Э. Бабелем, М. А. Волошиным, М. П. Герасимовым, С. А. Есениным, Е. Д. Зозулей, М. М. Зощенко, В. В. Ивановым, В. М. Инбер, В. А. Кавериным, В. П. Катаевым, В. Т. Кирилловым С. А. Клычковым, М. Я. Козыревым, В. Г. Лидиным, В. Львовым-Рогачевским, О. Э. Мандельштамом, Н. Н. Никандровым, Н. Н. Никитиным, П. В. Орешиным, Б. А. Пильняком, Е. Г. Полонской, С. А. Поляковым, М. М. Пришвиным, П. Н. Сакулиным, М. Л. Слонимским, Ю. В. Соболевым, А. Соболем, Н. С. Тихоновым, С. З. Федорченко, О. Д. Форш, А. П. Чапыгиным, М. С. Шагинян, В. Я. Шишковым, А. М. Эфросом, А. С. Яковлевым) подписал письмо, которое было оглашено на литературном совещании при Отделе печати ЦК РКП(б), проходившем в Москве 8–9 мая 1924 года. В письме говорилось:
«Мы, писатели, узнав, что Отдел Печати ЦК РКП организует совещание по вопросам литературной политики, считаем нужным довести до сведения Совещания нижеследующее:
Мы считаем, что пути современной русской литературы, – а стало быть, и наши, – связаны с путями Советской, пооктябрьской России. Мы считаем, что литература должна быть отразителем той новой жизни, которая окружает нас, – в которой мы живем и работаем, – а с другой стороны, созданием индивидуального писательского лица, по-своему воспринимающего мир и по-своему его отражающего. Мы полагаем, что талант писателя и его соответствие эпохе – две основных ценности писателя: в таком понимании писательства с нами идет рука об руку целый ряд коммунистов-писателей и критиков. Мы приветствуем новых писателей, рабочих и крестьян, входящих сейчас в литературу. Мы ни в коей мере не противопоставляем себя им и не считаем их враждебными или чуждыми нам. Их труд и наш труд – единый труд современной русской литературы, идущей одним путем и к одной цели.
Новые пути новой Советской литературы – трудные пути, на которых неизбежны ошибки. Наши ошибки тяжелее всего нам самим. Но мы протестуем против огульных нападок на нас. Тон таких журналов, как “На посту”, и их критика, выдаваемые при том ими за мнение РКП в целом, подходят к нашей литературной работе заведомо предвзято и неверно. Мы считаем нужным заявить, что такое отношение к литературе не достойно ни литературы, ни революции и деморализует писательские и читательские массы. Писатели Советской России убеждены, что наш писательский труд и нужен, и полезен для нее».
Пройдет несколько лет, ЛЕФ и ВАПП, как и другие литературные объединения, решением партии будут ликвидированы. Но это не изменит к лучшему положение большинства советских писателей, контроль власти за их творчеством только усилится. Однако А. Н. Толстой приспособится к ситуации, его положение в советской литературе упрочится.
П. Е. Щёголев
С историком П. Е. Щёголевым А. Н. Толстого связывала не только дружба, но и плодотворное творческое сотрудничество, длившееся несколько лет.
Вскоре после того, как историка не стало, писатель в очерке «Павел Елисеевич Щёголев» сказал про друга:
«Он был римлянином по спокойному и саркастическому уму, по восприятию бытия, – этого пенистого и горького кубка жизни, где на дне – темное ничто. Он был “варваром”, потому что кровь его была молода и кипуча. Он был умнейшим из людей, – проницательным и дальновидящим, точным и неожиданным в человеческих характеристиках. Он был одним из славной стаи русских, чьи имена перекликаются в отдаленных туманах нашей культуры.
Все помнят его высокую и грузную фигуру, идущую небольшими шажками, – голова опущена, картуз – на серебряно-серых волосах, широкое бритое лицо, лукавая улыбка, умный молодой взгляд за стеклами очков. Он никогда, ни при каких обстоятельствах не выходил из себя, не горячился, не терял истинно философского спокойствия. Волны житейских невзгод разбивались об его мудрую иронию.
П. Е. Щёголев
Родом Павел Елисеевич – воронежский черноземный крестьянин. Его путь от деревенской избы до Пушкинского дома – один из тех обычных путей, по которым в роковой для страны, классово ненавистный мир царского Петербурга, к его сокровищам, пробирались, – начиная с Ломоносова, – наиболее одаренные, смелые и дерзкие, чтобы затем, хлынув всей массой, народ завоевал и зачарованный город, и всю страну.
Этому городу Павел Елисеевич, и во времена столичной реакции, не продал во имя приспособления ни одной своей самобытной черты. Он предпочитал, чтобы петербургская жизнь сама приспособилась к его существованию. За это он платил большими неприятностями, ссылкой, тюрьмой, но всё же история революционной мысли была им прочно заложена в журнале “Былое”».
Получить образование П. Е. Щёголеву, крестьянскому сыну, было непросто. Только его незаурядные способности, проявившиеся уже в детстве, позволили будущему историку окончить гимназию, что открывало путь к поступлению в университет. В своей «Автобиографии» Павел Елисеевич написал:
«…в 1886 году я поступил в приготовительный класс Воронежской классической гимназии, но в следующем году едва не был исключен из гимназии по циркуляру министра народного просвещения, запрещавшему принимать в гимназию детей низших классов. Циркуляр был издан после попытки на цареубийство, совершенной А. И. Ульяновым и др. Но я отлично учился, был первым учеником и потому был пощажен».