Но факт густого заселения квартиры (в каждой комнате оказалась целая семья с детьми) создал обычные теперь, но непривычные для нас с Верой, бытовые неудобства. Пользование одной ванной, кухней, где горят штук 8 примусов, и другие детали, связанные с густым населением, заставили меня найти наиболее подходящий выход из создавшегося положения. Этот выход – перепланировка квартиры и связанный с нею капитальный ремонт. В течение мая и части июня я произвел за свой счет эту работу. В результате получилось следующее: мне пришлось радикально отрезать занимаемую мною площадь из 3-х комнат от остальной части квартиры, заложив кирпичом проемы в капитальной стене и в коридоре, при этом ванная, кухня, парадный и черный ход оказались по ту сторону (добра и зла). А в оставшейся у меня территории пришлось создать кухню, ванную, переднюю и выход, правда на черную лестницу, что и совершено: пробита стена и сделана двойная дверь на лестницу; бывшая крайняя комната разделена так, что одна половина в виде лоджии присоединена к моему кабинету (там, где синяя печь), а другая половинка с прилегающей уборной превратилась в миниатюрную кухню с плитой. Уборная увеличилась до пределов потребных для колонки и ванной. <…>
За последние 1 ½ года живем уединенно. С Толстым прервали отношения из-за Натальи Васильевны, женщины самовлюбленной, капризной и далеко не доброй. Он (Алексей) с семьей поселился в Детском Селе (быв. Царское) и живет, как вельможа, судя по слухам».
Мы видим, что в конце 20-х годов между семьями писателя и художника произошла размолвка. А совсем недавно Белкины не только часто встречались с Толстыми, но и обучали детей писателя музыке и рисованию. Марианна Алексеевна вспоминала:
«Почти ежедневно встречались с Белкиными. Вера Александровна была пианисткой, у нее в эти годы было много учеников. Начали учиться и мы с Никитой, а потом и Митя. Однако я оказалась не слишком способной к музыке и, поняв это, с разрешения взрослых предпочла брать уроки рисования у Вениамина Павловича».
Размолвка с женой
В это время произошла размолвка внутри семьи Толстых. Писатель случайно прочитал в дневнике жены запись:
«Зима 1929. Пути наши так давно слиты воедино, почему же всё чаще мне кажется, что они только параллельны? Каждый шагает сам по себе. Я очень страдаю от этого. Ему чуждо многое, что свойственно мне органически. Ему враждебно всякое погружение в себя. Он этого боится, как черт ладана. Мне же необходимо время от времени остановиться в адовом кружении жизни, оглядеться вокруг, погрузиться в тишину. Я тишину люблю, я в ней расцветаю. Он же говорит: “Тишины боюсь. – Тишина – как смерть”. Порой удивляюсь, как же и чем мы так прочно зацепились друг за друга, мы – такие противоположные люди?»
Алексей Николаевич счел нужным объясниться, 15 декабря 1929 года написал Наталии Васильевне:
«Что нас разъединяет? То, что мы проводим жизнь в разных мирах, ты – в думах, в заботах о детях и мне, в книгах, я в фантазии, которая меня опустошает. Когда я прихожу в столовую или в другую комнату, – я сваливаюсь из совсем другого мира. Часто бывает ощущение, что я прихожу в гости. Второе, что нас разъединяет: ты понимаешь происходящее вокруг нас, всю бешеную ломку, стройку, все жестокости и все вспышки ужасных усилий превратить нашу страну в нечто неизмеримо лучшее. Ты это понимаешь, я знаю и вижу. Но ты как женщина, как мать, инстинктом страшишься происходящего, всего неустойчивого, всего, что летит, опрокидывая… Я устроен так, – иначе бы я не был художником, – что влекусь ко всему летящему, текущему, опрокидывающему. Здесь моя пожива, это меня возбуждает, я чувствую, что недаром попираю землю, что я несу сюда вклад. Когда ты входишь в столовую, где бабушка раскладывает пасьянс, тебя это устраивает. У меня всегда был этот душевный изъян, – боязнь скуки.
Не думай, что эта разность в ощущении жизни не должна сказаться на взаимоотношениях. На тебя болезненно действует убожество окружающей жизни, хари и морды, хамовато лезущие туда, куда должно бы входить с уважением. Дегенерат, хам с губами и волосатыми ноздрями, – повергает тебя в содрогание, иногда он заслоняет от тебя всё происходящее… Я стараюсь этого не замечать, иначе я не увижу того, что́ тот заслоняет. Хамская рожа мне интересна как наблюдение…
Понимаешь, какая разница в восприятиях. От этого накапливается раздражение, – непонимание, ссоры.
Ты говоришь, мы друг друга не понимаем. Не верно. Очень понимаем, но иногда не хотим понимать, потому что сердце зло.
Вот, может быть, что ты мало знаешь во мне: это холод к людям. Я люблю только трех существ на свете – тебя, Никиту и Митю, и отчасти Марьяну, но ее как-то странно, – что меня удручает, – когда вижу, люблю, но никогда не скучаю, могу расстаться как с чужой на много лет. Никогда не говори ей этого.
Когда я бываю на людях, то веселюсь (и меня считают очень веселым), но это веселье будто среди призраков. И это тоже меня удручает. И вот почему я всё забываю, даже лица, имена, не говоря уже о словах и жестах…
Единственная живая плоть на земле – это ты и Митька с Никиткой. Я вас очень люблю и очень вам предан».
Детскосельское окружение А. Н. Толстого
Из кого состояла своего рода «Озерная школа» в Детском Селе? Ответ на этот вопрос дают воспоминания сына А. Н. Толстого Дмитрия. Он писал:
«Детское Село в тридцатые годы было своеобразным творческим центром… Здесь жили Петров-Водкин, Ершов, Иванов-Разумник, Сологуб, Попов, Шапорин, Богданов-Березоский, Федин, Шишков. Жил также здесь Андрей Белый… Часто приезжал к нам из Москвы один из самых близких отцу людей, актер Малого театра Николай Мариусович Радин».
Расширить круг названных Дмитрием лиц позволяет письмо Иванова-Разумника к Андрею Белому от 23 августа 1928 года. В нем сказано:
«Если можете приехать хоть на немного дней (хоть на много дней!) – приезжайте: так рады будем Вам! Одна неустранимая беда – слишком густое писательское население Ц<арского> Села (Толстой, Скалдин, Спасские, и еще, и еще, и Петров-Водкин, – люди все очень милые, но…)».
Дополнительную информацию Андрею Белому о Детском Селе Иванов-Разумник дал в письме от 28 февраля 1929 года:
«А не-оседло, но продолжительно всё же – обитают здесь О. Д. Форш, заневестившаяся невеста большевизма, Е. И. Замятин, К. А. Федин – и прочие, прочие, прочие».
С А. Н. Толстым у Андрея Белого сложились хорошие отношения. Он написал Иванову-Разумнику из Судака 26 августа 1930 года:
«У нас тут бывали А. Н. Толстой и Шишков; с обоими было очень уютно и хорошо». А через несколько дней, 8 сентября, сообщил П.Н. Зайцеву: «Одно время навещали нас Алексей Толстой и Вячеслав Шишков; и мы вместе отдыхали от жары вечерами на нашей террасе; с ними было неожиданно легко, интересно и просто».
Бывал в Детском Селе и М. М. Пришвин. Он записал в дневник 24 ноября 1928 года:
«Слышал от Раз<умника>, что Толстой проживает до сорока тысяч в год! Был у него, обедал. Я могу пересчитать те случаи, когда до революции мне приходилось в Москве поглощать такие обеды, пить столько шампанского. Но это не видимость хорошего прежнего, а самое настоящее: хозяин роскошен в своем добродушии, хозяйка очень добра, мальчики свободны и воспитаны, на стенах не дурные копи, а подлинники всяких мастеров, ковры, драгоценная мебель, посуда из вкусного стекла… До того удивительно, что в голову ни на мгновение не приходит мысль, что я тоже писатель и пишу, может быть, не хуже Толстого, что и я мог бы… Нет! Напротив, когда Алексей вызвался приехать ко мне в Сергиев, я почувствовал себя как бы виноватым в своей бедности. Тут не в деньгах и не в таланте, тут в характере счастье. Мое счастье в пустынности… Толстой счастлив на счастье близости вплотную к человеку. Мои гости, невидимые мне, читают где-то мои книги. Толстовские гости наедаются вместе и напиваются».
Толстой, Крандиевская, Митя в Детском селе
Встречи литераторов, художников и артистов происходили как в доме А. Н. Толстого, так и у В. Я. Шишкова. Литературовед Л. Р. Коган вспоминал:
«Вячеслав Яковлевич по натуре был человек общительный, и его дом стал притягательным центром в Детском Селе. В конце двадцатых годов здесь жили многие деятели искусства и науки. Все они были знакомы друг с другом и часто собирались по-товарищески потолковать и совместно отдохнуть. Шишковские “пятницы” собирали обычно компанию, в которой, однако, то и дело появлялись новые лица, приезжие из Москвы, Сибири или из провинции.
Завсегдатаями “пятниц” бывали А. Н. Толстой, К. А. Федин (подолгу живавший в Детском), художник К. С. Петров-Водкин, из Ленинграда приезжали О. Форш, Евг. Замятин, Ал. Прокофьев, И. С. Соколов-Микитов, Л. О. Раковский, бывали приезжие – М. М. Пришвин и другие…
“Пятницы” лишены были какой бы то ни было программы, разве что иногда заранее было известно, что кто-либо собирается прочитать товарищам по искусству новый рассказ или отрывок, чтобы услышать нелицеприятное мнение».
К. А. Федин
После посещения одной из шишковских «пятниц» Константин Александрович Федин записал в дневник 25 ноября 1928 года:
«У Шишкова в Детском. Опять Толстой о моей “неискренности”, о том, что я не пускаю рассмотреть себя “до конца”, о том, что мы должны иметь “последний” какой-то разговор – по откровенности. Но почему я должен “пускать”? Ведь если я “пущу” – весь мой мир, который – может быть – и хорош только потому, что он мой – сразу упростится и станет скучным… Разговоры же Толстого о моей “неискренности” – беспокойство совести, не больше. Это уже второй год – рассуждения о “двойственности, неискренности Федина”, всякие шепотки и сплетенки – то в шутку, то серьезно. Почти всегда все эти упреки связаны с объяснениями в любви и дружбе, а объяснения похожи на застольные речи о талантах, заслугах и проч. Поистине – не много искренности!»