«В год Февральской революции граф Алексей Толстой написал рассказ “День Петра”. <…> Отдав должное либерализму и некоему вольнодумию, Ал. Толстой наделил образ строителя Петербурга всеми отрицательными аттестациями, которые он смог почерпнуть из исторических документов и придумать сам лично. <…>
Доподлинно не известно, как встретила буржуазная критика и буржуазный читатель “День Петра” в момент его появления… Но уже много позже, в 1926 году, академик С. Ф. Платонов выступил с резкой критикой Алексея Толстого, обвиняя писателя в том, что он-де “образ великого преобразователя” обратил в “грубую пасквильную карикатуру”».
Затем Н. М. Иезуитов высказался о романе «Пётр I»:
«…Писатель Алексей Толстой внял мольбам академика Платонова и послушно использовал по буржуазной указке все достижения дореволюционных идеалистических трудов по истории. Пётр нового романа не имеет ничего общего с Петром старого рассказа. <…>
Впрочем, внешняя прагматическая канва жизни Петра, проработка Толстым его физического облика, его манер, привычек – не столь важные факты, чтобы на них задерживать внимание читателя. Гораздо существеннее то, что писатель в угоду буржуазной истории переработал все “преобразовательные деяния” Петра, его реформы и нововведения. Объяснение русского исторического процесса ХVII века и первой половины ХVIII века на основании марксистской методологии истории, – единственно правильное и необходимое объяснение, – оказалось Алексею Толстому не под силу. <…>
Историческая концепция Алексея Толстого, здесь только что изложенная, груба, примитивна и реакционна. Мы уже не говорим о том, что проблема личности в историческом процессе истолкована в романе по старинке, как будто теория исторического материализма автору вовсе не известна. Но и сам исторический процесс или не понят им, или – что хуже – извращен».
Не принял «Петра I» и поэт Н. С. Тихонов. Его попытался переубедить Б. Л. Пастернак 5 декабря 1929 года:
«Дорогой Николай! <…>
В одном я не согласен с тобой: мне нравится “Пётр Первый”, и я не могу понять, как это он тебя оставляет равнодушным. Дай его Марии Константиновне: она счастливее и свободнее нас с тобой, она не опутана последствиями дружб каждого из нас, которых нельзя пресечь без того, чтобы не сделать людей (может быть, только в нашем дружеском мненьи) несчастными. Комкаю и кончаю. Ты всё понимаешь! Но “Пётр”! Молодец Толстой. Как легко, густо, страшно, бегло всё двинуто. Как не перестает быть действительностью в движеньи, как складывается в загадки (не сюжетные, а историографические), как во всех изворотах, на всем ходу разъясняется!»
Кабинет А. Н. Толстого в Детском Селе. Марьяна и Митя
А днем ранее поэт высказал мнение о романе своей знакомой Р. Н. Ломоносовой:
«…Я в восхищеньи от Толстовского “Петра” и с нетерпеньем жду его продолженья. Сколько живой легкости в рассказе, сколько мгновенной загадочности придано вещам и положеньям, именно той загадочности, которою дышет всякая подлинная действительность. И как походя, играючи и незаметно разгадывает автор эти загадки в развитии сюжета! Бесподобная вещь».
Поездка к М. Горькому
Роман понравился Горькому. Он написал А. Б. Халатову 13 августа 1930 года:
«Как великолепно выходит у Алексея Толстого “Пётр Великий”! Талантлив Толстой, очень».
Да и вообще к творчеству А. Н. Толстого автор «На дне» относился положительно, стремился привлечь его к участию в своих издательских проектах («История Гражданской войны в СССР», «История фабрик и заводов»). Горький написал И. В. Сталину 27 ноября 1929 года:
«Вот уже два года я настаиваю на необходимости издать для крестьянства “Историю Гражданской войны”. <…>
Книгу эту надобно сделать очень популярной. Мне кажется, сделать это надо так: привлечь Реввоенсовет и ПУР, пускай избранная им комиссия соберет весь материал и хронологически организует его. Этот сырой материал должны литературно обработать беллетристы. Я бы очень рекомендовал для сего Алексея Толстого, он крайне полезен для такой работы, затем – Шолохова, автора “Тихого Дона”, и Ю. Либединского».
После этого письма начались переговоры с А. Н. Толстым об его участии в проекте. 30 апреля 1930 года Алексей Николаевич сообщил Горькому:
«Пётр Петрович (Крючков. – Е. Н.) перед отъездом виделся со мной и Фединым, много говорили об “Истории гр<ажданской> войны”. Мы все с огромной радостью пойдем в это дело».
Что конкретно должен был сделать А. Н. Толстой для «Истории Гражданской войны в СССР», видно из письма Горького к И. В. Сталину от 5 июня 1930 года. В письме сказано:
«“Историю Гражданской войны” должны литературно обработать наши наиболее талантливые литераторы, активные ее участники, непосредственные свидетели и люди, хорошо знающие места действия.
К работе этой надо привлечь:
По Средней Волге – К. Федина,
Северному Кавказу и по Гуляй-Полю – А. Толстого».
Работа над «Историей Гражданской войны в СССР» шла очень медленно. При жизни двух писателей успел выйти только ее первый том (в 1935 году). Он имеет подзаголовок «Подготовка Великой пролетарской революции (от начала войны до начала октября 1917 г.)».
За предполагавшуюся работу по «Истории Гражданской войны в СССР» писатель попросил аванс и получил его. 10 сентября 1931 года А. Н. Толстой поблагодарил Горького и задал вопрос о своей дальнейшей работе:
«Дорогой Алексей Максимович,
большое спасибо за Вашу отзывчивость, – тысячу рублей от Петра Петровича я получил, две недели провел в деревне Неприе на озере Селигер. Сейчас вернулся заканчивать “Черное золото”. Закончу его в октябре.
Сейчас для меня стоит вопрос – что продолжать в 32 году? Вторую часть “Петра” или “19-й год”? Решение это зависит отчасти от моего участия в “Истории гражданской войны”, вернее, от сроков, которые Вы поставите для сдачи рукописи. Если Ваше дело очень торопливое, то мне придется писать “19-й год” и, работая с тем же материалом, готовить для Вас фрагмент для “Гражданской войны”.
Очень бы нужно с Вами поговорить. Когда Вы будете в Ленинграде?»
Горький откликнулся 13 сентября:
«Дорогой дедушка и тезка!
На все вопросы, поставленные Вами, Вы услышите исчерпывающие ответы из моих красноречивых уст, кои вскорости окажутся в непосредственной с Вами близости и будут пить чай.
Сейчас же писать я не в силах по случаю зубов, которые болят, так болят, что даже рука трясется, в голове – киргизская музыка играет».
20 сентября автор «На дне» приехал в Ленинград, но вскоре заболел гриппом. Два писателя смогли встретиться только в октябре, в Москве. О чем они договорились, А. Н. Толстой сообщил 17 декабря 1931 года А. Б. Халатову, занимавшему пост заведующего ОГИЗом:
«М. Горький настоятельно советовал мне теперь же, в начале 1932-го года, приступить к написанию второй части романа “Пётр Первый” и предложил начать эту работу в Сорренто, где я буду находиться в постоянном общении с ним. Я принял его предложение.
Пребыванием за границей я намерен воспользоваться также для того, чтобы закрепить права по изданию моих произведений на Западе (в частности романа “Черное золото”) и добиться того, чтобы мой авторский гонорар в валюте поступал не литературным спекулянтам, но переводился бы в СССР, что может составить немалую сумму.
На основании всего вышеизложенного, прошу Вас, тов. Халатов, посодействовать мне в получении разрешения на выезд в Сорренто (Италия).
Вернуться я намерен вместе с Алексеем Максимовичем в конце апреля 1932-го года».
Не получив ответа от А. Б. Халатова, А. Н. Толстой 1 февраля 1932 года обратился к Горькому:
«Я окончил все мелкие работы и стою перед неопределенностью – на мое заявление о выезде к Вам ответа еще не получено (разрешения). Выехать к Вам нужно не позже 1-го марта. Мне хотя бы захватить 5–6 рабочих недель около Вас в Сорренто – начать вторую часть ”Петра“. Этот роман до того ответственен, до того труден, что не представляю – как бы я начал его здесь, в Детском, среди текущих работ и суеты. Матерьялы для первых глав подготовлены и начало обдумано. Если бы я мог сидеть сейчас в Сорренто! С тоской думаю об этом.
Если можете мне помочь в выезде (т. е. ускорить, чтобы я выехал в феврале) – помогите».
Писатель и сам принимал меры для получения разрешения на выезд за границу. Как он действовал, видно из дневниковой записи М. М. Пришвина, сделанной 7 января 1932 года: «Алекс. Н. Толстой – вот уже год хлопочет о разрешении ему съездить за границу, чтобы сладить делишки с валютой (переводы). Случилось. Горький устраивал у себя вечер и позвал Толстого. На вечере этом был Сталин. Алёша, известно, когда ему надо, может быть очаровательным. Сталину до того понравилась его болтовня, что он отозвал его будто бы в сторону и спросил, не надо ли ему чего-нибудь… Было как в сказке, ведь можно было полцарства просить. Но Алёша сумел, как в сказке, попросить только колбасы… И поехал за границу».
В Италию писатель выехал в марте 1932 года. Его путь лежал через Германию. Три дня (18–20 марта) писал жене из Берлина о своих впечатлениях и покупках:
«Тусенька милая, родная, – начну по порядку: за столбцами началась Польша, т. е. та же Россия, вернее – Россия, какой она была до Революции, – нищие, невероятно нищие деревни, так, будто над этой страной остановилось время… В Варшаве пересели в спальный страшно тесный вагон и легли спать… Спать было невыносимо жарко. Едва заснул на рассвете. Просыпаюсь, поднял штору, – идет снежок, проносятся близко полотна немецкие чистенькие фермерские домики… Перед Берлином я пошел в вагон-ресторан, – пахнет сигарами, умопомрачительный кофе-фильтр, булочки с тмином, мед и варенье. И ни одного военного. Порядок. Старая культура. Меня встретили Тер и Ионов. Вышли на Курфюрстендамм. Совсем тепло, люди в демисезонном. А на мне шубища и проклятая шапка, как у турка, в руке паршивый чемоданишко. Ионов ушел, а Тер, – милый и обязательный человек, сразу, не заходя даже в пансион, начал приводить меня в человеческий вид. Первое – привел к Гринфельду, – это на углу Курфюрстендамм и Иоахим Сталерштрассе (кажется). Это, Тусенька, не магазин, а не то сон