– Скажи, куда же всё девалось?
Он отвечал устало и цинично:
– А черт его знает, куда всё девается. Почем я знаю?
Главным орудием против меня поворачивалось мое же страдание. Так всегда бывает… Заплаканного лица не прощают. Хороший вкус человеческого общения требует сдержанности и подтянутой психики – это знает каждый. Страдание оскорбляет равнодушных свидетелей, а неравнодушные быстро устают от него. Одним словом, всё, всё подталкивает нас, когда мы катимся вниз под гору с вершины благополучия, и в падении этом самые красивые из нас теряют благообразие, самые мудрые – голову. Так было и со мной.
Я в полной мере узнала жестокость равнодушных свидетелей. Могла ли я ждать от мужа, поглощенного своими переживаниями, участия и внимания к себе?..
Мне хотелось ехать с ним за границу, на писательский съезд. Он согласился с безнадежным равнодушием – поезжай, если хочешь. Разве можно было воспользоваться таким согласием? Я отказалась. Он не настаивал, уехал один, вслед за П<ешковой>».
А вот как Наталия Васильевна описала момент разрыва:
«В конце лета 1935 года Толстой вернулся из-за границы. Неудачный роман с П<ешковой> пришел к естественному концу. Отвергнутое чувство заставило его, сжав зубы, сесть за работу в Детском. Он был мрачен. Казалось, он мстил мне за свой крах. С откровенной жестокостью он говорил:
– У меня осталась одна работа. У меня нет личной жизни.
Я чувствовала это без слов. Сердце его было наглухо закрыто для меня. Я не могла мириться с этим. Я решила уехать. К этому времени был закончен ремонт ленинградской квартиры, которая по обоюдному согласию нанята была для меня с детьми. Я не только не видела желания задержать мой отъезд, напротив, с каким-то веселым озорством он торопил его…
Я уехала из Детского в августе 1935 года. Помню последний обед. Я спустилась к столу уже в шляпе. Утром уехал грузовик с последними вещами. У подъезда меня ждала машина. Толстой шутил с детьми. Об отъезде моем не было сказано ни слова. На прощание он спросил:
– Хочешь арбуза?
Я отказалась. Он сунул мне кусок в рот:
– Ешь! Вкусный арбуз!
Я встала и вышла из дома. Навсегда.
Дальнейшие события развернулись с быстротой фильма. Нанятая мной для секретарства Людмила через две недели окончательно утвердилась в сердце Толстого и в моей спальне. (Позднее она говорила кому-то, что вины за собой не чувствует, что место, занятое ею, было свободно и пусто.) Через два месяца она возвратилась из свадебного путешествия в тот же дом полновластной хозяйкой».
11 марта 1945 года, уже после смерти автора «Петра I», М. М. Пришвин, размышляя о семейной драме Толстых, записал в дневник:
«Разговор у нас каждый день о Людмиле (Толстой). Интересная завлекательная женщина, но со всех сторон все против нее: это будто бы она разлучила Толстого с друзьями, она скупая, она хищница и т. д. Усвоенная всеми легенда о начале разрыва Толстого с семьей, это что Нат. Вас. нашла на столе у Толстого письмо от “красивой женщины” (“Тимоша”) и, устроив ему резкую сцену ревности, забрала детей и уехала… Уехала уверенная, что без нее Алексей не проживет (обычный самообман прочных жен). Но к Алеше в это время пришла подруга Тимоши, эта Людмила… Вот тут-то и мелькает подозрение: про Тимошу-то всем известно и никто не сомневается, но не является ли и Людмила тоже чьим-то орудием контроля над личностью писателя».
Л. И. Баршева
Людмила – Людмила Ильинична Баршева (в момент знакомства с А. Н. Толстым, урожденная Крестинская). Она была на 18 лет моложе Наталии Васильевны и на 23 года – Алексея Николаевича.
Людмила Ильинична Толстая (Крестинская, по первому мужу – Баршева) родилась в 1906 г. в Киеве, в 1923 г. закончила среднюю школу в Ялте.
В 1927–1928 гг. училась в театральной школе при Ленинградском академическом театре драмы им. А. С. Пушкина. Окончив курсы конструкторов, работала чертежницей, затем – в библиотеке Ленинградского отделения Союза советских писателей.
В 1935 году познакомилась с А. Н. Толстым. В октябре 1935 г. стала его женой и личным секретарём.
Принимала участие во всех изданиях его сочинений. Занималась написанием статей, была автором сценариев к кинофильмам по произведениям мужа, из них в двух фильмах выступила и как соавтор.
Скончалась в ноябре 1982 года в Москве.
Людмила – почти ровесница пасынка и дочери писателя. За несколько лет до того, как стала их «матерью», она вошла в их веселую компанию. Марианна Алексеевна вспоминала:
«Всё чаще стала собираться у нас молодежь. Приходила Клавдия Шишкова, приезжали из города братья Андрониковы, Борис Липатов, Лида (дочь художника Н. Э. Радлова), наши с Фёдором многочисленные друзья и приятели. У Шишковых мы познакомились с молодой женой писателя Баршева Людмилой Ильиничной. Она часто гостила в Детском Селе и легко вошла в наш круг. Людмила скоро разошлась с мужем, жила вдвоем с матерью, где-то работала, получала небольшое жалованье, сама подтрунивала над своим трудным бытом, но не унывала. В нашем доме затевались веселые инсценировки, мастерски разыгрывались шарады. Ираклий Андроников уже тогда развлекал нас шутейной импровизацией, копируя голоса различных деятелей искусства. Много было музыки, смеха, веселой неразберихи. И самым счастливым казался мне отец – запас молодости в его душе был неистощим».
А. Н. Толстой и Л. И. Баршева
Оставила Марианна Алексеевна воспоминания и о разрыве отца с Н. В. Крандиевской:
«В 1934 году отец часто наезжал в Москву, бывал у Горького: шла подготовка к Первому всесоюзному съезду писателей. Съезд состоялся в августе, его избрали членом правления и президиума ССП…
А в доме у нас стало неладно – появились первые признаки отчужденности между моими родителями. Туся всегда была его неразлучным спутником, с ее советами и критическими замечаниями он считался в первую очередь. Сейчас ей казалось, что она отстранена от его жизни и работы. Несколько раз мы с нею говорили откровенно. Я пыталась опровергнуть ее доводы, убедить в том, что она по-прежнему дорога отцу – просто всё стремительнее и насыщеннее становится его жизнь и нужно примириться с этим. Но она страдала…
Не помню, как возникло решение получить квартиру в Ленинграде, но инициатива исходила от Туси. Официальная версия – создать детям нормальные условия для учебы. Никита, студент университета, стремился в Ленинград к Наташе, остававшейся пока у своих родителей. Митя должен был этой осенью поступать в Ленинградскую консерваторию. Я допоздна засиживалась в Радиевом институте, часто ночевала в городе.
Но на самом деле всё было много сложнее.
В июне 1935 года отец в составе советской делегации уехал в Париж на Первый международный конгресс писателей в защиту культуры. Помню, что вернулся он радостно возбужденный, очень интересно рассказывал о поездке, привез много подарков, особенно Тусе… А несколько дней спустя – завтрак, накрытый на веранде, за столом только родители, из-за двери доносятся их раздраженные голоса. А когда вхожу – отрывистая фраза: “Мы с Тусей разъезжаемся…” Он выглядел растерянным и обиженным…
В августе я уехала на юг и вернулась только в начале сентября. Туся встретила меня по-матерински и посоветовала сразу же поехать в Детское Село. К моему изумлению, она сообщила мне, что уговорила Людмилу Ильиничну Баршеву стать секретарем мужа и она тоже живет в нашем детскосельском доме. Мне трудно было представить себе эту женщину в роли секретаря – много лет она бывала у нас, дружила со старшими детьми, участвовала в наших молодежных забавах…
Вечером пошли с отцом в парк. Говорили преимущественно о моих планах на будущее, о братьях. Он шутил, рассказал смешной анекдот… О семейных неурядицах – ни слова. На обратном пути я спросила, какова Людмила в роли секретаря. Ответ был односложен: “Эта девочка сейчас мне просто необходима…”
Действительно, Людмила внесла в опустевший дом свою жизнерадостность, готова была выполнять любое поручение, с ней было легко и весело… Вскоре пошли нежелательные толки. Узнав об этом, Людмила уехала в Ленинград, оставив прощальное письмо. Отец был очень рассержен, немедленно поехал следом…. В начале октября он уехал на три недели в Чехословакию, а по возвращении принял, очевидно, окончательное решение: разошелся с Наталией Васильевной и женился на Людмиле Ильиничне.
Девять лет спустя, за день до смерти, отец сказал мне: “Я никогда бы не разрушил свою семью, если бы Туся не переехала в Ленинград”».
Вполне возможно, что не разрушил бы, если бы Н. В. Крандиевская оказалась терпеливее. Конечно, ей было тяжело. Трудно было и А. Н. Толстому. Свое видение случившегося писатель изложил в письме к Наталии Васильевне от 27 сентября 1935 года:
«Милая Наташа, я не писал тебе не потому, что был равнодушен к твоей жизни. Я много страдал, много думал и продумывал снова и снова то решение, к которому я пришел. Я не писал тебе потому, что обстановка внутренняя нашего дома и твое отношение и отношение нашей семьи ко мне никак не способствовали ни к пониманию меня и моих поступков, ни к честной откровенности с моей стороны.
Я остался в Детском один. Я понимал, что это была “временная мера”, вроде некоторой изоляции, с той мыслью, что я, “насладившись” бы одиночеством, снова вернулся к семье. Но я действительно был одинок, как черт в пустыне: старухи, Львы и Федины и собутыльники. С тобой у нас порвалась нить понимания, доверия и того чувства, когда принимают человека всего, со всеми его недостатками, ошибками и достоинствами, и не требуют от человека того, что дать он не может. Порвалось, вернее, разбилось то хрупкое, что нельзя склеить никаким клеем.
В мой дом пришла Людмила. Что было в ней, я не могу тебе сказать или, вернее, – не стоит сейчас говорить. Но с первых же дней у меня было ощущение утоления какай-то давнишней жажды. Наши отношения были чистыми и с моей стороны взволнованными.