Редко когда историческая повесть бывает так злободневна и непосредственно поучительна, как “Хлеб” Алексея Толстого…
Сталин начинает действовать, и вы видите: под оболочкой спокойствия таится вулкан революционной энергии, великая страсть и мощь вождя. Он приехал сюда, уже обо всем осведомленный, непроницаемый, с ясным планом действия…
Со страниц книги А. Толстого встает величественный образ вождя, всей своей кровью и всеми помыслами связанного с народом…
Великого большевика и великого бойца художественно показал нам Ал. Толстой».
А. Л. Дымшиц написал в «Звезде» (1938. № 2):
«“Хлеб” – новая повесть Алексея Николаевича Толстого – бесспорно принадлежит к числу лучших произведений нашей литературы…
В этой книге автор предстает перед нами одновременно и как замечательный художник, блестящий мастер художественного слова, и как умный, проникновенный, превосходно владеющий свои материалом историк…
Алексей Толстой в изображении образов вождей идет по горьковскому пути. Художественно запечатлеваемые им образы Ленина и Сталина – жизненно-конкретны и овеяны большой силы и глубины чувствами любви и уважения. Перед нами страстные политические бойцы, люди несгибаемой революционной воли, глубокие мыслители… Писатель глубоко и сильно проник в характеры, показал мудрую человечность вождей революции».
Такую же высокую оценку произведению дал И. Л. Гринберг (в рецензии, напечатанной в № 2 журнала «Резец» за 1938 год):
«К двадцатой годовщине Великой социалистической революции в нашей кинематографии появился фильм “Ленин в Октябре”, в литературе – повесть “Хлеб” (Оборона Царицына). Трудно найти более наглядные, более разительные свидетельства роста советского искусства…
Раскрывая образы великих вождей социалистической революции, автор, естественно, дает изображение исторических событий эпохи.
Мы видим, как Ленин и Сталин близки народным массам, как выражают вожди чаяния и стремления масс, как народ борется и побеждает, идя по путям, указанным Лениным и Сталиным…
Борьба за хлеб, борьба за Царицын, о которой рассказывается в повести А. Н. Толстого, – это блестящий образец ленинско-сталинской веры в творческие силы масс, ленинско-сталинского умения руководить массами, ломать сопротивление врагов, вести массы к победе, к социализму».
Понятно, что водило пером процитированных и других многочисленных критиков, выступивших в советской печати с высокой оценкой данного произведения А. Н. Толстого. Но именно повесть «Хлеб» в наибольшей степени дала основание для появления таких суждений, какое сделала в своих записках двоюродная сестра Б. Л. Пастернака литературовед О. М. Фрейденберг. Она написала:
«Было постыдно, какие размеры приняла лесть. Я уже не говорю о придворных борзописцах типа Ник. Тихонова и Ал. Толстого. Кто хотел есть и добывать деньги, тот хорошо знал путь к этому».
Другой современник, М. М. Пришвин, 19 июля 1937 года записал в дневник:
«Мне кажется, что А. Н. Толстому теперь не стыдно врать, он думает, что у нас больше и некому слушать: не разберут. По своему легкомыслию и необходимости много зарабатывать он никогда не считался с немым свидетелем, называемым со-вес-тью».
А вот как Даниил Хармс воспринимал А. Н. Толстого в 1937 году:
«Ольга Форш подошла к Алексею Толстому и что-то сделала. Алексей Толстой тоже что-то сделал.
Тут Константин Федин и Валентин Стенич выскочили на двор и принялись разыскивать подходящий камень. Камня они не нашли, но нашли лопату. Этой лопатой Константин Федин съездил Ольгу Форш по морде. Тогда Алексей Толстой разделся голым и, выйдя на Фонтанку, стал ржать по-лошадиному. Все говорили: “Вот ржет крупный современный писатель”. И никто Алексея Толстого не тронул».
Действительно, Алексея Толстого не тронули. А могли. Литературовед Корнелий Зелинский в своих воспоминаниях изложил одну из бесед И. В. Сталина с А. А. Фадеевым (со слов А. А. Фадеева). Во время нее вождь, в частности, сказал:
«Почему я должен вам сообщать имена этих шпионов, когда вы обязаны были их знать? Но если вы уж такой слабый человек, товарищ Фадеев, то я вам подскажу, в каком направлении надо искать и в чем вы нам должны помочь. Во-первых, крупный шпион ваш ближайший друг Павленко. Во-вторых, вы прекрасно знаете, что международным шпионом является Илья Эренбург. И, наконец, в-третьих, разве вам не было известно, что Алексей Толстой английский шпион? Почему, я вас спрашиваю, вы об этом молчали?»
В шпионаже были обвинены и за это приговорены к высшей мере наказания Исаак Бабель, Борис Пильняк и другие литераторы. Правда, не всегда за шпионаж расстреливали. Например, прозаику А. П. Каменскому за него дали 8 лет исправительно-трудовых лагерей. В лагере или у расстрельной стенки мог оказаться и А. Н. Толстой. К счастью, не оказался. Во многом благодаря повести «Хлеб».
Судилище над Ю. Л. Пятаковым
1937 год. Апогей репрессий сталинского режима. Год начался с судебного процесса по делу так называемого «параллельного антисоветского троцкистского центра», проходившего в Москве с 23 по 30 января. На скамье подсудимых находились: Ю. Л. Пятаков, К. Б. Радек, Г. Я. Сокольников, Л. П. Серебряков, Н. И. Муралов, Я. А. Лившиц, Я. Н. Дробнис, М. С. Богуславский, И. А. Князев, С. А. Ратайчак, Б. О. Норкин, А. А. Шестаков, М. С. Строилов, И. Д. Турок, И. И. Граше, Г. Е. Пушин и В. В. Арнольд (в таком порядке, по политической значимости, назвала подсудимых газета «Правда», рассказывавшая о процессе). Большинство обвиняемых были приговорены к высшей мере наказания и 1 февраля 1937 года расстреляны. Лишь четверо – те, кто сотрудничал со следствием, получили различные сроки лишения свободы. К. Б. Радеку, Г. Я. Сокольникову и В. В. Арнольду дали по 10 лет. М. С. Строилов получил 8 лет.
Главный обвиняемый, Юрий (Георгий) Леонидович Пятаков, до ареста (14 сентября 1936 года) был заместителем наркома тяжелой промышленности СССР и членом ЦК ВКП(б). Пост наркома тогда занимал Г. К. Орджоникидзе. Вскоре после окончания судебного процесса у Григория Константиновича состоялся тяжелый разговор с И. В. Сталиным. После него, 18 февраля, нарком застрелился. Официально причиной его смерти был объявлен сердечный приступ.
Время было очень суровое. Люди, в том числе литераторы, выбирали разную стратегию выживания. Одни с этой целью устремлялись куда-нибудь на окраину Советской империи. В качестве примера можно привести поведение прозаика В. И. Анучина. Его друг, В. Я. Шишков, пригласил коллегу по перу на постоянное жительство в Ленинград, но В. И. Анучин отказался переезжать из бывшей столицы Узбекской ССР. Благодаря этому решению он не стал одной из жертв репрессий, последовавших после убийства С. М. Кирова, и умер в собственной постели в Самарканде 4 ноября 1941 года.
У А. Н. Толстого была другая стратегия выживания. Он всё делал для повышения своего общественного статуса и таким образом надеялся не попасть под каток репрессий.
Когда судили Ю. Л. Пятакова, К. Б. Радека, Г. Я. Сокольникова и других, А. Н. Толстой подписал (вместе с А. А. Фадеевым, П. А. Павленко, Н. С. Тихоновым, Л. В. Никулиным и Б. Ясенским) напечатанное в газете «Правда» 24 января 1937 года заявление, озаглавленное «Шпионы и убийцы». В нем говорилось:
«Мы, присутствующие на процессе троцкистской группы изменников, шпионов и диверсантов, с чувством глубокого возмущения слушали показания подсудимых в первый день процесса.
В то время, когда лучшие люди страны создают новую социалистическую культуру, когда лучшие люди мира пламенно сочувствуют нашему делу, человеческое отребье, выродки и отщепенцы изменяют родине, пытаются превратить нашу страну в японо-германскую колонию, повернуть назад колесо истории и восстановить старую, уничтоженную Октябрьской революцией капиталистическую систему.
Троцкий, не знающий предела в своем падении, не остановился перед союзом с контрразведчиками и обрызганными кровью рабочего класса фашистами. Он “благословляет” своих лакеев и агентов на убийство рабочих, он “дает установки” для террористических, диверсионных актов, и это злобное ничтожество как бы сидит на скамье подсудимых, рядом со своими холопами.
Щедрин, Гоголь, Достоевский, изображавшие самые омерзительные картины человеческого паденья, не смогли бы нарисовать образ такого предателя и циника, двуличного политикана, как Пятаков или Радек, как Сокольников или Серебряков.
Ненавидимые всеми народами нашей страны, они понесут заслуженную кару, и мы, вместе со всеми честными людьми, требуем беспощадного наказания для торгующих родиной изменников, шпионов и убийц».
Верил ли А. Н. Толстой в то, что он подписал? Вероятно. Верил не он один. Например, вот что написал К. И. Чуковский 18 января 1935 года в дневнике о людях, которых он хорошо знал лично (после того, как их арестовали):
«Очень волнует меня дело Зиновьева, Каменева и других. Вчера читал обвинительный акт. Оказывается, для этих людей литература была дымовая завеса, которой они прикрывали свои убогие политические цели. А я-то верил, что Каменев и вправду волнуется по поводу переводов Шекспира, озабочен юбилеем Пушкина, хлопочет о журнале Пушкинского Дома и что вся его жизнь у нас на ладони».
Трудно осуждать А. Н. Толстого и К. И. Чуковского. В очень непростое время пришлось им жить.
Г. Д. Венус
Необходимо подчеркнуть – Алексей Николаевич не был жестоким человеком. В меру своих возможностей он старался помогать попавшим в беду людям, подвергая себя при этом опасности. Яркий пример – помощь Г. Д. Венусу. Сначала, при высылке из Ленинграда в 1935 году, А. Н. Толстой помог ему получить лучшее место ссылки; затем, узнав об аресте коллеги по перу, 22 февраля 1938 года написал наркому внутренних дел СССР Н. И. Ежову: