<…>
По-моему, отчужденность от кого-нибудь создается годами, у меня же она временная, не больше года. Конечно, если бы я желал ее, то она бы окрепла и осталась навсегда. Но дело в том, что мне не менее грустно, чем вам. Ведь у меня есть только трое людей, которых я люблю: вы и Юля. Зачем же класть пропасть между ними? Зачем отвертываться, когда протягивают руку? Мне сдается, что после свадьбы моей с Юлей (весною) отчужденность должна исчезнуть. Тогда не будет этих двух вышесказанных фактов, или, что вернее, они не будут так напряжены. Поэтому, дорогие мои, я сделаю всё, что только можно, а при желании ведь всего можно достигнуть. Моя идея свободы должна войти в рамки сама собой, крайности сгладятся к обоюдному удовольствию…
О том, что я под влиянием аристократической среды стал стыдиться вас, об этом мне не хочется и говорить, не хочется по-пустому марать бумагу, потому что мало найдется людей, так презирающих всю аристократию, как я.<…>
Вот, мои дорогие, я и высказался. Вы думаете, легко было написать первый пункт: его я сам себе не говорил, мне не хотелось никогда о нем думать, тем более говорить вам, т. к. я боялся, что вы будете сердиться на Юлю. Но теперь я этого не думаю. “Что ты, Лелечек, мы еще более полюбим ее за это”, – напишешь ты, мама. Да?
Ну, запас моих мыслей истощился, не очень-то их много у меня. Поэтому пока крепко целую вас.
Ваш А. Т.».
Первая женитьба
Венчание Алексея Николаевича Толстого и Юлии Васильевны Рожанской состоялось не весною (как написал Алексей родителям), а чуть позже – 3 июня 1902 года – в церкви села Тургенево Ставропольского уезда Самарской губернии, в родовом имении М. Б. Тургенева, дяди А. Л. Толстой.
Первое любовное чувство Алексея потрясло не только его, но и родителей, особенно Александру Леонтьевну. Она болезненно переживала отчуждение, появившееся у сына вследствие его влюбленности, но Алексею своего негативного отношения к его избраннице не показывала. Более откровенной была с сестрой Марией, 8 января 1901 года написала ей:
«Есть теперь у нас темное пятно – это отношения наши к Леле. Он подпал под неблагоприятное для нас влияние, которое отстраняет его от нас, а влияние очень сильное. В нем самом идет какая-то смутная работа мысли и чувства. Что из этого выйдет? Бог знает, но мы с трепетом следим за ним».
Александре Леонтьевне не нравилось то, что Юлия была на полтора года старше Алексея, и то, что у нее был очень узкий круг интересов. Но, помня историю своего замужества, мать не старалась помешать свадьбе сына. Да и откладывать бракосочетание было нельзя – невеста ждала ребенка. Он родился 19 января 1903 года. Мальчика назвали Юрием. Для родителей-студентов ребенок был обузой, и они вскоре отвезли его в Самару – на попечение отца и матери Юлии.
Юрий, сын А. Н. Толстого
6 мая 1903 года беспечный отец писал родителям из Петербурга:
«Милые мама и папа!
Это верно, что мы делаем свинство, и потому даже не оправдываюсь. Время у нас самое горячейшее, экзамены с одного щелчка, можно сказать, сдаем. Осталось у нас по 4 штуки, так что я кончу 23, а Юлия – 27; 28 мы выедем на Рыбинск и 2 июня утром будем в Самаре. Поздненько – это верно, но ничего не поделаешь, ибо очень растянулись сроки…
Вот ведь какой я свинья, после письма о Чехове я хотел написать в следующую субботу о Горьком. Но отложил, после. Воскресенье пошел на Чеховское утро. А после Утра хронически откладывал до сего 6 мая. А Чеховское утро было очень симпатичное утро: артисты Станиславского читали по акту из “Дяди Вани”, “Чайки” и “3 сестер”. И признаюсь, что даже в чтении “3 сестры” мне понравились больше, чем “Дядя Ваня” и, конечно, чем Александринская “Чайка”.
<…>
Знаешь, мама, ты, наверное, сердишься за мои письма: в них, мол, ничего, кроме общих фраз да описания пьес, не встретишь. Но дело в том, что жизнь идет так разнообразно и оригинально, что при такой редкой переписке ничего писать не хочется. Всё думаешь: вот скоро приеду, лучше расскажу. А писать чаще буду на будущий год, ей-Богу…
Ну-с, а пока передай наше родительское благословение дофину, и передай ему еще, чтобы он вел себя поприличнее, иначе, как сказал пророк Илья, “гнев родительский – гнев божий”…
А затем целуем вас, всяческих пожеланий.
Ваши дети».
Первое время Алексей так был увлечен Юлией, что почти не общался с окружающими. Позднее в одной из автобиографий А. Н. Толстой написал:
«Женился я очень рано, и это отдалило меня от товарищей (Петербургского технологического института) и на время притушило духовный рост». Ситуация стала меняться после того, как Алексею удалось снять жилье рядом со своим институтом. 19 октября 1901 года он сообщил родителям: «Я переменил квартиру, потому что в старой такой холод, что пар идет, когда дышишь… Квартиру нанял у актрисы Панаевского театра, напротив Технологического». А через девять дней написал матери: «На новой квартире мне более чем чудодейственно. Тепло, уютно, хозяйка добрая, прислуга ласковая. Перезнакомился, натурально, со всеми ее артистическими гостями».
Узнав о театральных знакомствах сына, Александра Леонтьевна 1 ноября 1901 года попросила его о помощи:
«Дорогой Лешуреночек…
Завтра хочу послать тебе одну драму. Орудуй, делай с ней, что вы там найдете более удобным. Папа было предложил мне самой поехать и хлопотать, да я говорю, что в жизнь свою ничего для себя не устроила, а ты дошлый, с людьми легко сходишься, и уж если чего захочешь, так тебя нелегко с тракта сдвинуть. Кстати ты уже познакомился с нужными людьми. Потом еще очень важно: уж конечно, ты для всех интереснее, чем твоя старая мать, и конечно, для тебя охотнее сделают…
Мой дорогой сынишка, крепко целую тебя».
Вскоре А. Л. Толстая послала в Петербург рукопись своей драмы «Козочкин хутор». Но до сцены эта пьеса не дошла. Возможно, у Алексея, занятого учебой, не нашлось времени, а может быть, и влияния для того, чтобы выполнить просьбу матери.
Студенческие волнения
Осенью 1901 года газеты писали о студенческих беспорядках в столице. 13 ноября Алексей, чтобы родители не волновались, сообщил им:
«Дорогие мама и папа, спешу вас успокоить: беспорядков никаких нет…
Хотя я репетиции кончу и рано, но выеду наверно, не раньше 14, 15, т. к. взял себе очень трудную и сложную работу – проектировать машину: строгательный станок. Этот чертеж зачтется мне за два, но, между тем, он займет очень много времени, т. к. придется снимать с натуры все детали. Вчера были мы с Юлией в Александринском театре. Шла сказка Шекспира “Сон в летнюю ночь”. Декорации и постановка были чудные, получалась полная иллюзия. Эльфы – маленькие, совсем маленькие девочки и мальчики были так костюмированы, что были похожи на цветы, на мух и т. д. Но что удивительно, так это то, что все эти клопы чудно танцуют. Теперь я так полюбил Александринский театр, что думаю почти никуда, кроме него, не ходить. Опера слишком утомляет, у меня ведь плохой слух, и я не понимаю музыки. Посылаю вам карточку Комиссаржевской, моей любимицы. Вот вы пришли бы в восторг от нее…
Юлия обложилась кругом черепами и зубрит напропалую, и даже ничем не вытащишь в театр. Нам обоим смерть как хочется в Самару, сил нет…
Пока прощайте, крепко целую вас.
А. Т.».
Недовольство в студенческой среде усилилось после того, как 22 ноября 1901 года министр народного просвещения П. С. Ванновский утвердил «Временные правила об организации студенческих учреждений».
Они предоставляли студентам право собраний только «под надзором полиции». Вернувшись с рождественских каникул, Алексей написал родителям в январе 1902 года:
«Дорогие папа и мама, доехали мы очень хорошо…
У нас на сегодня должна была быть сходка по поводу введения новой реформы. Сходка была до чрезвычайности горячая. И представьте себе – не было ни одной противной речи; все, точно сговорились, говорили на одну тему: не принимать реформу. Таков и был результат сходки. Формулу решили послать через директора министру…
Крепко целую вас.
А. Т.
Юлия Вам кланяется».
Политическая атмосфера в стране накалялась, революционное настроение захватывало всё большее число жителей Российской империи. И А. Н. Толстой, четыре месяца назад писавший родителям: «Пока я человек смирный и думаю только заниматься, ибо во всех беспорядках, как еще не коснувшихся меня, ни черта не понимаю», 3 марта 1902 года принял участие в демонстрации студентов и рабочих у Казанского собора. В этот же день сообщил родителям:
«Дорогие папа и мама, сперва распространюсь о текущих событиях, потом о делах, ибо первые гораздо сейчас более интересуют меня, чем денежные операции. Сегодня у нас на Невском была демонстрация. Что это было – Боже мой. Представь, несколько сот тысяч публики на панелях, по улице езда и несколько десятков нарядов пешей и конной полиции и конных жандармов. Были и солдаты, но их прятали по дворам. Демонстранты не собрались, как раньше, в одном месте, а разбились на кучки и смешались с толпой. И вот, от времени до времени, выкидывали красное знамя, кричали: “Да здравствует Революция, долой самодержавие”. На них накидывались верховые, а они рассыпались. В одном месте били шашками (плашмя). Всё время на Невском у Николаевского вокзала и до Исаакиевского собора двигалась толпа. Оживление было страшное. И так до вечера. Жертв было, кажется, очень мало. В университете занятия начались, но студенты-забастовщики лупят студентов не забастовщиков, и обратно. Путейский тоже открыт. Наш неопределенно. Вот в кратких чертах события этого времени… Я устроился у Сергея[12] на заводе на практику, начну с июля месяца. Это хотя и будет сравнительно грустно, но это необходимо. Я могу в одн