Чем дальше, тем больше убеждался скульптор в том, что ему надо немедленно уезжать отсюда. Нечего сидеть на шее у этих честных, работящих людей, скрывать от них свое творческое бессилие, злоупотреблять их гостеприимством. Они с тобой почему-то нянчатся, они от тебя чего-то ждут, а ты… Чем ты их порадуешь? Езжай прочь, это для тебя самый лучший выход!.. Тебя беспокоит, как они потом истолкуют твой поступок? Об этом уже сейчас можно догадаться: не Мелания, а ты будешь виноват во всем… Она для них «золотой человек», независимо от того, вылепишь ты ее или нет.
— Вот это наша электростанция, — пояснил Иван Федорович, выходя на плотину, в конце которой видно было массивное красное строение. — Разве не красавица, а?
— Красавица, — согласился скульптор и, остановившись, загляделся на бешеный водопад, на бушующее сиянье снежно-белой пены. — Давно построили?
— Пустили в позапрошлом году, а строительство начали еще в сорок четвертом. Вся эта плотина, можно сказать, насыпана женскими руками. Прекрасные у нас женщины, если подумать… Если бы мне ваш талант, я бы всех наших колхозниц вылепил как героинь современной эпохи!
— Попробуйте, — улыбнулся скульптор, — и вы убедитесь, что это не так просто.
— А я и не говорю, что просто… Но ведь заслуживают, честное слово! Возьмите хотя бы прошлые годы: мы еще где-то на фронтах бьемся, на тех Одерах и Балатонах, а они здесь, как гвардейцы, и молотилку по полю на себе перетаскивают, и вот такую плотину возводят к нашему приходу. Думаете, поднять сотни кубометров земли — это так уж просто? Между прочим, Мелашка здесь тоже отличилась, не выпрягалась из тачки дни и ночи…
Слушая председателя колхоза, скульптор представлял себе Меланию в различных обстоятельствах, однако уже ничто не могло поколебать его первого впечатления. И в поле за молотилкой, и на тяжелых земляных работах во время строительства электростанции — всюду Мелания оставалась одинаковой, той некрасивой, скованной, неуклюжей, какой он встретил ее сегодня в конторе. Напрасно теперь Иван Федорович силился как-нибудь поправить положение и снова поднять свою колхозницу в глазах скульптора. «Я отдаю должное ее повседневному героизму, ее славным делам, — думал гость о Мелании, — но разве этим заменишь, этим компенсируешь то, чего, к сожалению, не хватает ей лично?»
— Люди у вас действительно прекрасные, и я понимаю ваши чувства, Иван Федорович. Хотел бы, чтоб и вы меня поняли…
— Да что тут понимать!.. Вы, значит, решили все-таки ехать?
— Решил.
— Ну хорошо. На завтра меня вызывают в район, так заодно уж подброшу и вас до станции, чтоб лошадей лишний раз не гонять.
Разошлись холодно. Иван Федорович, буркнув, что ему надо к трактористам, подался через плотину в степь, а скульптор направился домой (так мысленно назвал он хату Мелании).
По дороге скульптора ждал маленький конфуз: он заблудился. Все хаты казались ему на один манер: всюду, как и у Мелании, подведены голубым, везде под застрехами белеют изоляторы и в стенах исчезают провода, во всех окнах одинаково пламенеют лучи солнца, которое, уже побагровев, садится на той стороне реки, за горой.
«И нужно же такому случиться! — горевал скульптор, останавливаясь у чьей-то калитки. — Среди бела дня — и заблудился! Куда теперь?»
В это время на другом конце улицы поднялась туча розовой пыли, возвращалось стадо с пастбища, и волей-неволей надо было куда-то сворачивать.
Но куда?
Скульптор не подозревал, что рядом, у него за спиной, уже стоят наготове спасители. Это были те самые ребятишки, с которых он рисовал эскизы на будущее. Стояли как будто равнодушно, заложив руки за спину и закусив губы, чтоб не смеяться. Они, вероятно, все время шли следом, заметили, как он миновал хату Мелании и как растерялся, увидев стадо, запрудившее перед ним улицу.
— Мы вас проводим, — уверенно сказал белоголовый смельчак лет восьми. — Мы знаем, куда вам надо.
— А куда?
— К Мелашке Чобитьковой.
— Верно.
— Только давайте быстрее, потому что вас череда запылит.
— А вас нет?
— Мы не боимся.
Смущенно оглядываясь, скульптор двинулся за ребятами.
— Хаты у вас одинаковые, сбили меня с толку.
— Это вам только кажется, что одинаковые. А зайдите в середину, так они очень разные!
— Возможно, не спорю.
— А что все побелены и голубым подведены, так это к Первому мая готовились. Субботник был.
— Завхоз одинаковую синьку для всех привез… Чтоб не поссорились, говорит… Вам вот сюда.
— Вижу, уже вижу… Спасибо, что проводили.
— Не за что!
Скульптор вошел во двор, притворил за собой калитку и облегченно вздохнул.
Мелании дома еще не было.
Вернулась она уже после захода солнца со снопом травы и васильков, собранных где-то на полевой меже.
Своего квартиранта застала на огороде. Слонялся среди зеленых зарослей, приглядывался, принюхивался ко всему, что она посадила и посеяла.
— Изучаете?
— Да нет, так интересуюсь. Это и вся ваша грядка?
— А зачем мне больше? Основная моя грядка там. — Мелания весело показала рукой куда-то за гору. — Это у меня так, бесплатное приложение.
— Я здесь вижу одни лишь цветы. Крученые панычи, и анютины глазки, и фиалки… А где же ваши подсолнухи, кукуруза?
— Все там, — засмеялась Мелания и снова махнула рукой за гору.
Скульптор не смеялся.
— А такое, как помидоры, капуста и всякая другая петрушка?
— Такое в артели получают. У нас почти все берут из артели. Там овощи лучше и вызревают раньше.
— Климат другой, что ли?
— Не климат, а поливное хозяйство, — спокойно возразила Мелания. — Дома из-за какой-нибудь капусты надо было все лето под коромыслом гнуться. Кому охота? Ни почитать, ни в кино… А в артели мы водокачку поставили.
— Интересно!.. Крестьянская усадьба явно изменяет свое лицо, свой характер. Гречку и жито возле хаты уже совсем, наверное, никто не сеет?
— А зачем? Жита наши в поле, и гречки наши в поле. Севооборот у хаты не введешь. Здесь пора давать место цветникам, клумбам, садикам… Это пусть, а остальное… Что касается остального, я своим полям доверяю. Будет в артели — будет и у меня!
— Выходит, все ваше там?
— И мое все там, и я вся там, — засмеялась девушка.
Добродушная, веселая, она в этот момент понравилась скульптору. Ему хотелось сейчас увидеть выражение ее лица, но сумерки сгустились, и, кроме девичьего силуэта со снопом в руке, он ничего не видел.
— Надо идти, — спохватилась Мелания, направляясь к хате. — Сегодня еще комсомольское собрание… А ключ у вас?
— У меня. Если не потерял.
— В другой раз оставляйте его вот здесь, за ставнем.
— Да ведь я… завтра уеду.
— Уже?..
— Уже… Может, осенью приеду.
«Ага, осенью… После дождичка в четверг… Сказали бы уже прямо, что не подошла, не понравилась!»
— Вам виднее, — глухо промолвила девушка, отпирая хату. В голосе ее слышалась приглушенная обида.
Скульптор виновато молчал. Хотел как-то утешить ее, объяснить ей все… Но поймет ли?
Сидел на завалинке, стыдясь войти в хату. Там шумело радио, возилась неутомимая Мелания. Что она думает о нем? Ведь теперь ей все понятно, не так она, пожалуй, наивна, как это ему вначале показалось.
Вскоре к Мелании забежали девушки, вероятно, ее подруги по звену. Притворно пугаясь одетого в белый костюм скульптора, они шмыгнули мимо него в дверь, и сразу в комнате зазвенел смех, зазвучали девичьи выкрики и шутки. Вспоминали какого-то Дмитра из «Хвыли коммунизма», потом выяснилось, что Дмитро влюблен в Меланию; и скульптора уже не удивляло, что кто-то может быть в нее влюблен.
Вечер был прекрасный, звездный, песенный. Воздух посвежел, наполнился прохладными запахами ночных цветов.
Где-то возле клуба гремел громкоговоритель, из Большого театра транслировали концерт.
Мелания вышла с девушками наряженная, как на праздник. Сказав гостю, что ужин на столе, схватила подруг под руки, и так гурьбой они исчезли в сумерках. Скульптор еще долго слышал их громкий смех и, допуская, что девушки могли смеяться над ним, не в силах был обидеться. Поднялся и, устало спотыкаясь, пошел спать.
На другой день скульптор уезжал с Иваном Федоровичем на выездной тачанке.
С Меланией скульптор даже не простился. Утром, когда он поднялся, на столе его уже ждал приготовленный диетический завтрак, а самой девушки и след простыл: побежала на работу. Пришлось запереть гостеприимную хату и положить ключ за зеленый ставень, как было сказано ему накануне.
И вот теперь он едет, покачивается с председателем на тачанке. Неудобно так выезжать, не простившись: в самом деле будто удирает.
— Иван Федорович, — обратился он к председателю, — нельзя ли заскочить на минутку к Мелании? Туда, где она работает.
— Как это нельзя? — откликнулся председатель. — Все можно! Правда, круг сделаем, ну да это небольшой минус… Газуй, Мишка, через вторую бригаду, — приказал он кучеру.
— Это что у вас посажено? — спросил скульптор, показывая на зеленую кустистую плантацию.
— Арахис.
— Впервые слышу.
— Земляные орехи. Те, что вы знаете под именем жареных китайских орешков… Растут они, конечно, не жареные, — зачем-то добавил председатель.
Узкая дорога потянулась вверх между глинистыми косогорами, покрытыми кустарником. Впереди, где-то совсем близко, поперек дороги синело небо, сзади, в просторных низинах, на километры раскинулись плавни. Ниже плавней спокойно блестела речка, а вдоль нее сгрудилось белыми хатками село. Вон и хата Мелании с крылатыми ставенками… Загляделась на юг, искоса поблескивает окнами, как бы отворачиваясь от залетного гостя…
Лошади захрапели, напрягаясь на подъеме, и всем пришлось сойти. Шагая по обочине дороги, скульптор то и дело подбирал со склонов глину, разминал ее пальцами.
— Богатые глины! — бормотал он, обращаясь к председателю. — Можно лепить.
— Видите, а вы переночевали — и айда. Я, откровенно говоря, планировал использовать ваше пребывание. Думал, для нашего клуба вы что-нибудь такое, знаете… Какой-нибудь шедевр… Глин у нас непо