Громыко. Надо польским друзьям сказать твердо и резко. ...Что касается т. Ярузельского, то, конечно, он человек надежный, но все-таки сейчас начинает как-то говорить без особого пыла. Он даже так высказывается, что войска не пойдут против рабочих. В общем, я думаю, что полякам надо сказать обо всем и очень резко. ...Что касается введения чрезвычайного положения в Польше, то это нужно иметь в виду как меру для спасения революционных завоеваний... Нам нельзя терять Польшу. Советский Союз в борьбе с гитлеровцами, освобождая Польшу, положил 600 тысяч своих солдат и офицеров, и мы не можем допустить контрреволюцию...»
Прибывающим на следующий день польским вождям в Кремле не доверяли. Андропов предложил не давать делегации подготовительных материалов:
«Если мы их передадим, то не исключено, что они могут попасть к американцам.
Брежнев. Это действительно может быть.
Горбачев. Я считаю, что очень правильно поступило Политбюро, что пригласило польских руководителей для беседы в Москву. Польским друзьям следует сказать прямо и решительно. Они пока не принимают должных мер, занимают какую-то оборонительную позицию, а при такой позиции долго не продержаться, их самих могут сбросить. Беседу нужно начинать, Леонид Ильич, вам. Текст, по- моему, очень хороший, никаких замечаний нет. В нем есть все идеи, которые нужно высказать польским друзьям. Затем после вашей беседы можно будет и их выслушать...»
Членам политического руководства было ясно, что без крупной экономической подпитки режим в Польше не уцелеет. Поэтому требовалось оказывать дальнейшую экономическую помощь. Однако ресурсы самого СССР сокращались. Председатель Госплана СССР Н. К. Байбаков рассуждал на заседании: «Что мы можем дать? Мы можем, конечно, пообещать им продлить кредит в сумме 280 млн. рублей, затем дать кредит в сумме 150 млн. рублей. Это краткосрочный кредит, который нужен им сейчас для уплаты процентов по займам. Далее, сказать, что мы можем несколько увеличить поставки топлива в 1981 г., например на 500 млн. рублей. Может быть, можно согласиться с сокращением импорта товаров из Польши примерно на 250 млн. рублей, а в общем получится, что мы окажем им таким образом помощь в сумме около 1 млрд. рублей. Я думаю, что, может быть, следует нам все-таки подготовить письма братским партиям. ...Придется снять поставки нефти со всех стран, кроме Кубы, Монголии, Вьетнама». Можно было срочно предоставить Польше зерна — 500 тыс. т, несколько больше хлопка, увеличить поставки дизельного топлива — 200 тыс. т.
31 октября 1980 г., подводя итоги уже прошедшего визита, Брежнев рассказывал: «...мы прямо спросили Каню, есть ли у партии план на чрезвычайный случай, когда возникнет открытая угроза народной власти. Он сказал, что план на этот случай есть, что они знают, кого нужно будет арестовать, как использовать армию. Но, судя по всему, к такому шагу они пока не готовы, отодвигают его на неопределенное время. ...Каня, как я уже сказал, проявил определенную сдержанность лишь в вопросе введения чрезвычайного положения. Что касается других предложенных нами мер, то он заявил, что согласен с ними. У нас было полное взаимопонимание и в оценке причин кризиса и размеров контрреволюционной угрозы...»69
5 декабря 1980 г. в Москве состоялась встреча руководящих деятелей государств — участников Варшавского Договора. Общая позиция лидеров социалистических стран мало отличалась от советской. Бессменный идеолог КПСС М. А. Суслов, информируя членов Политбюро, сообщал: «В выступлениях всех остальных товарищей содержались советы польским друзьям, как поступать, насколько решительно надо наступать на антисоциалистические элементы. Тов. Гусак, например, привел немало примеров из практики 1968 г., когда ЦК КПЧ пришлось вести упорную борьбу с правыми элементами. Тов. Кадар также говорил о выступлениях контрреволюционных элементов в 1956 г. в Венгрии, когда ему пришлось применить резкие административные меры для того, чтобы сокрушить контрреволюцию. Тов. Чаушеску, верный своей традиции, говорил больше о самодеятельности, суверенитете, о невмешательстве во внутренние дела и т. д...»
Опасаясь влияния идей «Солидарности» на советское общественное мнение, ЦК КПСС приказал ограничить распространение в СССР польских газет и журналов70, был сокращен туризм между двумя странами71.
Давление советской стороны на польское руководство продолжалось непрерывно. 22 января 1981 г. на заседании Политбюро министр обороны СССР Д. Ф. Устинов сообщал об итогах визита в Польшу первого заместителя министра обороны СССР, главнокомандующего войсками Варшавского Договора В. Г Куликова. «Впечатление т. Куликова таково, что в Польше серьезного перелома нет. Нам нужно постоянно нажимать на польское руководство, постоянно его подпитывать. Мы намечаем в марте провести маневры в Польше. Мне кажется, что следует эти маневры несколько приподнять, то есть, иначе говоря, дать понять, что у нас силы наготове»72. О том, что «социалистическую Польшу в обиду не дадим», заявлял на XXVI съезде КПСС 23 февраля 1981 г. Л. И. Брежнев.
30 марта, разговаривая с Каней, Брежнев обвинял его и руководство ЦК ПОРП в том, что, стремясь предотвратить всеобщую забастовку в стране, они пошли на серьезные уступки «Солидарности», Брежнев даже называл их капитуляцией73. По словам Громыко, произошла легитимация «Солидарности».
На заседании 2 апреля 1981 г. была достигнута договоренность о секретной встрече Андропова и Устинова в Бресте с Каней и Ярузельским. Громыко, обсуждая предстоящую встречу, рекомендовал: «Если они пойдут, как говорится, на частичное введение чрезвычайных мер, то нужно спросить их, будут ли они уверены в том, что армия, МВД и органы госбезопасности будут на их стороне. Я думаю, что было бы правильно сделать глубокий анализ... является ли армия основной силой и можно ли опираться на нее... При любом положении нам нужно идти на то, чтобы высказать польским товарищам необходимость принятия более жестких, я бы сказал, чрезвычайных мер для наведения порядка и что дальнейшее отступление для них совершенно неприемлемо, дальше отступать уже совершенно нельзя»74.
Ему вторил Андропов: «Нам нужно действительно... сказать о принятии строгих мер, не бояться того, что это вызовет, может быть, и кровопролитие. Они ведь вместо строгих мер суют нам так называемое "политическое урегулирование". Мы говорим им о принятии военных мер, административных, судебных, но они постоянно ограничиваются политическими мерами. Вместе с тем нам нужно серьезно поставить вопрос перед польскими друзьями о том, чтобы они заставили "Солидарность" отвечать за дела в Польше. А то ведь сейчас как складываются дела? Экономический хаос, неразбериха и все недостатки в снабжении продовольствием и другими делами вызваны по вине "Солидарности", а отвечает за них правительство...»75
Брежнев советовал: «Надо будет им сказать, что значит введение военного положения, и разъяснить все толком».
«Правильно,— продолжал Андропов,— надо именно рассказать, что введение военного положения — это означает установление комендантского часа, ограниченное движение по улицам городов, усиление охраны государственных, партийных учреждений, предприятий и так далее». Андропов заметил и то, что польские события начинают оказывать влияние на СССР — на Белоруссию и Грузию в особенности.
9 апреля 1981 г. Андропов и Устинов докладывали об итогах встречи в Бресте. «Мы с Устиновым Д. Ф. в соответствии с договоренностью с польскими товарищами выехали в Брест,— рассказывал он,— и там, вблизи Бреста, в вагоне состоялась наша встреча. Встреча началась в 9 часов вечера и закончилась в 3 часа ночи с таким расчетом, чтобы польские товарищи не обнаружили себя, что они куда-то выезжали».
«Каня был вынужден сказать,— отметил Андропов,— что контрреволюция сильнее власти. Что касается ввода войск (советских.— Авт.), они прямо сказали, что это совершенно невозможно, точно так же нельзя вводить военное положение. Говорят, что их не поймут и они будут бессильны что-либо сделать. Товарищи подчеркнули в беседе, что они наведут порядок своими силами»76
На секретной встрече обсуждался даже текст документа о введении военного положения. Проект его был привезен из Москвы, но Каня и Ярузельский, по существу, отказались утвердить этот план, оговорив возможность подписания его позднее77. в
23 апреля на заседание Политбюро была представлена очередная записка «комиссии Суслова» — «О развитии обстановки в Польше и некоторых шагах с нашей стороны»78.
Записка открывалась констатацией: «Внутриполитический кризис в Польше принял затяжной хронический характер. ПОРП в значительной мере утратила контроль над процессами, происходящими в обществе. В то же время "Солидарность" превратилась в организованную политическую силу, которая способна парализовать деятельность партийных и государственных органов и фактически взять в свои руки власть. Если оппозиция пока не идет на это, то прежде всего из опасения ввода советских войск и надежды добиться своих целей без кровопролития, путем ползучей контрреволюции». «Комиссия Суслова» выделяла три группировки в руководстве ПОРП. К правому флангу были отнесены Фишбах, Верблян, Раковский, Яблоньский. Их определяли как «ревизионистов», имеющих поддержку в партийных организациях, попавших под влияние «Солидарности».
На левый фланг комиссия зачислила Грабского, Жабиньского, Ольшовского, Кочелека. Их оценили как «наиболее близких к нашим позициям».
Центристами были объявлены Каня и Ярузельский. Отмечалось, что они стоят на позициях дружбы с СССР, за сохранение обязательств по Варшавскому Договору. «Оба они, особенно Ярузельский, пользуются авторитетом в стране. В настоящий момент фактически нет других деятелей, которые могли бы осуществлять партийно-государственное руководство».
Рекомендации записки были направлены на укрепление единства ПОРП, сохранение позиций «левого крыла» в руководстве, усиление влияния партии в армии, МВД.