Вина Ельцина, с точки зрения членов Политбюро, поддержавших Лигачева, была очевидной: он посягнул в обход Политбюро на создание нормы для всего СССР, так как Москва, конечно, создавала такой прецедент. К тому же он оказывался «прогрессивнее всех». А такое не прощают.
Решение Политбюро гласило: Воротникову. Ельцину, Лукьянову и Разумовскому совместно с юристами и МВД «проработать вопрос и внести на обсуждение в Политбюро».
Потом создавали «рабочую группу».
Потом обсуждали ее результаты и готовили записку в Политбюро.
Потом Политбюро обращалось в Верховный Совет СССР с предложением издать соответствующий указ о порядке проведения митингов и демонстраций...
12 сентября Ельцин направил письмо Горбачеву, отдыхавшему на юге. В нем он жаловался, что утратилась поддержка его деятельности как первого секретаря Московского горкома партии. Ельцин писал:
«Я всегда старался высказывать свою точку зрения, если даже она не совпадала с мнением других. В результате возникало все больше нежелательных ситуаций. А если сказать точнее — я оказался неподготовленным со всем своим стилем, прямотой, своей биографией работать в составе Политбюро.
Не могу не сказать о некоторых достаточно принципиальных вопросах...
О стиле работы т. Лигачева Е. К. Мое мнение (да и других): он (стиль), особенно сейчас, негоден... А стиль его работы переходит в стиль Секретариата ЦК. Не разобравшись, его копируют и некоторые секретари "периферийных" комитетов. Но главное — проигрывает партия в целом...
Партийные организации оказались в хвосте всех грандиозных событий. Здесь перестройки... практически нет...
Задумано и сформулировано по-революционному. А реализация, именно в партии,— тот же, прежний конъюнктурно-местнический, мелкий, бюрократический, внешне громкий подход. Вот где начало разрыва между словом революционным и делом в партии, далеким от политического подхода...
...У Егора Кузьмича (Лигачева.— Авт.), по-моему, нет системы и культуры в работе. Постоянные его ссылки на "томский опыт" уже неудобно слушать.
В отношении меня после июньского Пленума ЦК и с учетом Политбюро 10 сентября нападки с его стороны я не могу назвать иначе, как скоординированная травля. Решение исполкома по демонстрациям — это городской вопрос, и решался он правильно. Мне непонятна роль созданной комиссии. (Позже Ельцин пояснил — речь шла о созданной Лигачевым комиссии Секретариата ЦК по проверке дел в Москве.— Авт.)
...Угнетает меня лично позиция некоторых товарищей из состава Политбюро ЦК. Они умные, поэтому быстро и "перестроились" Но неужели им можно до конца верить? Они удобны и, прошу извинить, Михаил Сергеевич, но мне кажется, они становятся удобными и Вам...
...Я неудобен и понимаю это. Понимаю, что непросто и решить со мной вопрос. ...Дальше, при сегодняшней кадровой ситуации число вопросов, связанных со мной, будет возрастать и мешать Вам в работе. Этого я от души не хотел бы.
...Вот некоторые причины и мотивы, побудившие меня обратиться к Вам с просьбой. Это не слабость и не трусость.
Прошу освободить меня от должности первого секретаря МГККПСС и обязанностей кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС. Прошу считать это официальным заявлением.
Думаю, у меня не будет необходимости обращаться непосредственно к Пленуму ЦК КПСС.
12 сентября 1987 г. С уважением, Б. Ельцин»"6
Письмо Ельцина — один из самых удивительных документов в истории партии. Беспрецедентно было то, что он требовал добровольной отставки с высших партийных постов. Еще важнее, что письмо Ельцина было документом политическим. Он мотивировал свою отставку несогласием с политикой партии, на словах громко ратовавшей за перестройку, а на деле, по его мнению, остававшейся неизменной, и Лигачев выступал прежде всего как символ этой неменяемости партийного аппарата. Это документ разочарования, неоправдавшихся надежд на реформирование страны, расплаты за веру в Горбачева. Это был документ громадного личного мужества, мужества безоглядного, граничившего с отчаянностью. Достигнуть высших партийных должностей было невероятно трудно. Но потерять их, оказаться выброшенным из тесного круга «соратников по партии» означало превратиться в изгоя, в политического преступника, на избиении которого долго будут практиковаться правоверные карьеристы. Отметим, что, сжигая за собой мосты, Ельцин использовал ряд аргументов, которые должны были задевать лично самого Горбачева. Двусмысленно звучало утверждение Ельцина, что он со «своей прямотой, своей биографией» не хочет работать в составе Политбюро. Брезгует, лучше других?
Это был скандал. Горбачев пытался превратить его в скандал «семейный». Ему было не до этого. Он писал в Ливадии книгу «Перестройка для всего мира и новое мышление. Для нашей страны и для всего мира». Обязательства перед издательствами «Харпер и Роу» и «Саймон и Шустер» держали его в Крыму, где он в очередной раз редактировал книгу, подготовленную его помощниками117 Ельцин звонил в Крым, спрашивал Горбачева о судьбе своего заявления, тот уходил от ответа, предлагал вернуться к нему после Октябрьских праздников118 В кругу своих помощников Горбачев возмущался: «Недоволен ходом перестройки, работой Секретариата и многим другим. Ставит вопрос об его освобождении от работы в Политбюро. Наворочал дров в Москве, а теперь ищет, на кого свалить».
Опытный, хорошо знавший своего «шефа» В. И. Болдин заметил: «Зная характер Горбачева, я считал, что дело не в предстоящем празднике Октября, а в том, что Генсек хочет помариновать Ельцина в связи с такого рода письмом, сбить эмоции и принять секретаря горкома не тогда, когда он попросит, а когда захочет сам»119
Ответа от Горбачева не было. Развязка откладывалась. Все шло по-прежнему. Ельцин работал, спорил на Политбюро, в частности, по содержанию доклада, с которым Горбачев должен был выступить на октябрьском пленуме120.
Октябрьский Пленум ЦК КПСС 1987 г.
21 октября открылся Пленум ЦК КПСС, в повестке которого значилось: «Вопросы, связанные с 70-летием Октября, и некоторые текущие задачи»121 Горбачев выступил с докладом, который был, пожалуй, одним из лучших в его политической карьере. Мощное историческое начало, построенное в значительной степени не только на новых документах из Архива Политбюро, но и на попытках нового понимания исторического развития страны, было продолжено вполне уместными для такого жанра выступлений критическими нотами «скромных пока успехов перестройки», конкретными замечаниями в адрес руководителей министерств и ведомств, секретарей обкомов и аппарата ЦК.
По окончании доклада Лигачев, ведший заседание, задал ритуальный вопрос: «...возможно, у кого-нибудь будут вопросы? Нет вопросов? Пожалуйста. Нет вопросов? Если вопросов кет. то нам надо посоветоваться.
Горбачев. У тс1 Ельцина есть вопрос.
Председательствующий товарищ Лигачев. Тогда посоветуемся. Есть ли нам необходимость открывать прения?
Голоса. Нет.
Председательствующий товарищ Лигачев. Нет.
Горбачев. У товарища Ельцина есть какое-то заявление.
Председательствующий товарищ Лигачев. Слово предоставляется товарищу Ельцину Борису Николаевичу, кандидату в члены Политбюро ЦК КПСС, первому секретарю Московского горкома КПСС. Пожалуйста, Борис Николаевич»122
Очевидно, что на выступлении Ельцина настаивал Горбачев. Хотел ли Ельцин выступать на пленуме? «Не знаю,— вспоминал В. И. Болдин, тогда заведующий Общим отделом ЦК КПСС,— действительно ли хотел что-то (Ельцин.— Авт.) добавить или нет. Видно было только членам президиума. Б. Н. Ельцин сидел в первом ряду, и многие, глядя в зал, могли не заметить его поднятую руку»123 Сидевший в президиуме Воротников пишет следующее: «В первом ряду, где сидели кандидаты в члены Политбюро, как-то неуверенно поднял руку Б. Н. Ельцин, потом опустил»124.
Кому выступать на пленуме, испокон веков решал президиум. Горбачев вытащил Ельцина выступать.
Сам Ельцин так писал об этом: «Напомню, в письме я попросил освободить меня от должности кандидата в члены Политбюро и первого секретаря МГК и выразил надежду, что для решения этого вопроса мне не придется обращаться к Пленуму ЦК. О том, что мы встретимся (с Горбачевым.— Авт.) после пленума, разговора не было. "Позже" — и все... Горбачев молчит. ...Я понял, что он решил вынести вопрос на заседание Пленума ЦК, чтобы уже не один на один, а именно там устроить публичный разговор со мной»125
При анализе сведений об октябрьском (1987 г.) Пленуме ЦК КПСС создается впечатление, что Ельцин не хотел выступать на нем, не готовился к этому. «На пленум я пошел без подготовленного выступления, лишь набросал на бумаге семь тезисов...» Его вынудили — он и выступил.
Его выступление позже многие участники пленума объявляли сумбурным. Оно и не могло быть другим. Экспромты в кремлевском зале для пленумов получаются плохо.
Ельцин повторял многое из того, что он сообщил Горбачеву в своем письме от 12 сентября. Кстати, если бы он готовился к выступлению, то, конечно, захватил бы копию своего письма. Ельцин критиковал Лигачева, обвинял его в «накачках», говорил о том, что преждевременные обязательства, раздаваемые на прошедшем съезде партии,— решить все проблемы за два-три года — не реализованы, поэтому надо осторожно раздавать новые, заметил, что перестройка идет волнообразно — то подъемы, как перед январским пленумом, то спады, вера у людей в перестройку падает, что один из уроков, которые следует извлечь из истории, состоит в том, что власть в партии оказывалась в руках одного человека, освобожденного от критики. Ельцин говорил, что и сейчас в Политбюро много славословия в адрес Генерального секретаря. Он закончил просьбой об отставке из Политбюро, напомнив, что соответствующее заявление он уже подал126.
То, что говорил Ельцин на октябрьском пленуме, по радикальности уступало тому, что было написано в его сентябрьском заявлении. Но Ельцин позволил