Советский Союз. Последние годы жизни. Конец советской империи — страница 1 из 9

Рой МедведевСоветский Союз. Последние годы жизниКонец советской империи

Предисловие

Книга, которую я предлагаю вниманию читателей, была начата еще в конце 1991 г., и работа над ней продолжалась с небольшими перерывами на протяжении последних 17 лет. Отдельные главы и разделы этого труда публиковались в виде статей в газетах, журналах или в форме брошюр, и не только в России, но и в Китае, где интерес к событиям в СССР в последние годы его жизни и к причинам распада СССР и КПСС был особенно велик. В настоящем издании я собрал все эти материалы вместе и существенно их доработал. За событиями 1985 – 1991 гг. я наблюдал не только очень внимательно, но и с близкого расстояния. Поэтому моя книга основана не только на документах и многочисленных воспоминаниях участников этих событий, но и на собственных впечатлениях, встречах и беседах. Я старался быть объективным, насколько это вообще возможно при описании и анализе событий, столь сильно изменивших всю нашу прежнюю жизнь.

Рой Медведев.

Сентябрь 2008 г.

Часть перваяКАК НАЧИНАЛАСЬ ПЕРЕСТРОЙКА

Глава перваяНОВЫЕ ЛЮДИ В КРЕМЛЕ И НА СТАРОЙ ПЛОЩАДИ

Новый лидер

Еще в конце 1970-х гг. Советский Союз вступил в полосу многостороннего и глубокого кризиса, одной из составляющих которого был кризис кадров. Средний возраст членов Политбюро ЦК КПСС составлял в 1980 г. около 75 лет. В этом высшем органе партийной и государственной власти заседали и решали дела страны не просто очень старые, но и очень больные люди с догматическими взглядами на мир, не имевшие ни желания, ни ресурсов для проведения необходимой модернизации системы и для реформ. Когда ушел со своего поста, а вскоре и умер один из наиболее компетентных советских лидеров – А.Н. Косыгин, его сменил на посту Председателя Совета Министров СССР 76-летний Н.А. Тихонов, человек, гораздо менее компетентный и более консервативный. В самом начале 1982 г. умер «главный идеолог» КПСС 80-летний М.А. Суслов. В ноябре 1982 г. умер в возрасте 76 лет Леонид Ильич Брежнев, которого сменил на посту Генерального секретаря ЦК КПСС Юрий Владимирович Андропов. Он был на несколько лет моложе и много компетентнее прежнего лидера. Однако Ю.В. Андропов был уже тяжело болен и продержался у власти всего 14 месяцев. Еще меньше находился на посту лидера партии и государства Константин Устинович Черненко, который большую часть отведенного ему срока провел в больнице и умер вечером 10 марта 1985 г.

Из высших руководителей страны первым о смерти Черненко узнал Михаил Сергеевич Горбачев – второй секретарь ЦК КПСС, который во время болезни Генерального секретаря ЦК заменял его на заседаниях Политбюро и Секретариата ЦК КПСС. Горбачев уже вернулся с работы на свою дачу, когда ему позвонил главный кремлевский медик Евгений Чазов, а вслед за ним и Председатель КГБ Виктор Чебриков. Затем уже сам Горбачев сообщил о смерти Черненко Николаю Тихонову и Андрею Громыко, не только старейшим по возрасту, но и наиболее влиятельным тогда членам Политбюро. 80-летний Н.А. Тихонов занимал пост Председателя Совета Министров СССР, а 75-летний А.А. Громыко был не только министром иностранных дел, но и одним из первых заместителей премьера. После них сообщение о смерти Черненко получили и все другие члены Политбюро, а также секретари ЦК КПСС. Информационные агентства никаких сообщений в этот вечер из Кремля или со Старой площади не получили.

Совместное заседание пока еще неполного состава Политбюро и Секретариата ЦК КПСС началось в 11 часов вечера, и его вел Горбачев. Все присутствующие почтили память К.У. Черненко минутой молчания. Обсуждение было недолгим, и споров не было. Вопрос о новом лидере страны и партии в этот вечер не поднимался. Было решено созвать на следующий день Пленум ЦК КПСС. Было принято также решение о Комиссии по похоронам К.У. Черненко, председателем которой стал М. Горбачев. Имя нового лидера должно было определить на следующий день более полное заседание Политбюро, на котором вечером 10 марта не могли присутствовать руководители союзных республик и ленинградский партийный лидер Григорий Романов. Однако в ночных телефонных разговорах между деятелями партийного и государственного руководства называлось только одно имя – Михаил Горбачев.

Смена власти в стране произошла на этот раз даже спокойнее и быстрее, чем после смерти и Л.И. Брежнева, и Ю.В. Андропова. Новое заседание Политбюро началось 11 марта в 2 часа дня, и его также вел М. Горбачев. В его руках уже были сосредоточены все нити и все рычаги власти. Его поддерживали как министр обороны СССР С.Л. Соколов, так и Председатель КГБ В.М. Чебриков. Всем было известно также, что именно кандидатуру М. Горбачева поддерживает подавляющее большинство первых секретарей обкомов КПСС, а это была основная часть состава ЦК КПСС. Все понимали тогда, что Черненко пришел к власти ненадолго, и разговоры о его возможном преемнике были главной темой при неофициальных встречах в аппарате ЦК КПСС и во всех других высших структурах партии. Да и кто другой мог тогда претендовать на пост Генерального секретаря ЦК КПСС? Новый лидер мог появиться только из состава Политбюро, а выбор здесь был невелик. Многие люди в ЦК знали о неприязненных отношениях между Горбачевым и Тихоновым. Однако авторитет Н. Тихонова и как хозяйственного, и как политического руководителя был крайне незначителен. Не мог составить конкуренцию М. Горбачеву и московский партийный лидер 70-летний Виктор Гришин, которого также причисляли к недоброжелателям М. Горбачева. Но именно Гришин на вечернем заседании Политбюро 10 марта предложил избрать председателем Комиссии по похоронам Черненко Михаила Горбачева. В аппаратных разговорах можно было встретить упоминание о Григории Романове, который больше десяти лет возглавлял Ленинградский обком КПСС, а в 1983 г. был выдвинут Юрием Андроповым на пост одного из секретарей ЦК КПСС. 62-летний Г.В. Романов был много более опытным партийным руководителем, чем М. Горбачев, и явно превосходил его по интеллекту. Но он считался консерватором и сторонником жесткого стиля руководства. За Романовым тянулся шлейф разнообразных слухов, и он не был популярен ни в Ленинграде, ни в Москве. Самым сильным по интеллекту, по политическим способностям и по деловым качествам членом Политбюро был в 1985 г. 62-летний Гейдар Алиев. Но он работал в Москве всего около двух с половиной лет и был переведен сюда из мусульманского Азербайджана. Алиев обладал сильной волей, огромной работоспособностью и исключительной памятью. К тому же у него была довольно яркая по тем временам политическая биография. Но у него не было никакой группы поддержки в аппаратах власти в Москве, и он старался не выказывать здесь никаких амбиций.

По свидетельству Егора Лигачева, заседание Политбюро в Кремле началось 11 марта не в 2, а в 3 часа дня. Обратившись к собравшимся здесь членам и кандидатам в члены Политбюро, а также к секретарям ЦК КПСС, М. Горбачев сказал: «Нам предстоит решить вопрос о Генеральном секретаре. В 5 часов назначен Пленум, и мы в течение двух часов должны рассмотреть этот вопрос». Почти мгновенно и неожиданно для всех поднялся Андрей Громыко и произнес короткую, но очень эмоциональную речь с восхвалениями Михаила Горбачева. Это была тщательно подготовленная импровизация. В составе Политбюро А.А. Громыко был самым опытным оратором, и его речь произвела сильное впечатление на всех присутствующих, включая и самого Горбачева. Уже через несколько дней страничка с текстом этой речи Громыко стремительно распространилась в Москве как некий документ «самиздата». Вслед за Громыко выступил с поддержкой Горбачева и Николай Тихонов. Затем начали выступать один за другим и все присутствующие: сначала члены Политбюро, затем кандидаты в члены Политбюро, потом и секретари ЦК КПСС. Все они высказались, конечно же, за кандидатуру Горбачева. На состоявшемся вскоре Пленуме ЦК КПСС, также после выступления А.А. Громыко, М.С. Горбачев единогласно был избран Генеральным секретарем ЦК КПСС.

От момента смерти К.У. Черненко и до избрания нового Генерального секретаря прошло лишь около 20 часов. Радио и телевидение сообщили стране и миру о смерти советского лидера только 11 марта, но в газеты эти сообщения попали лишь 12 марта и были помещены на второй странице. На первой странице всех московских газет были помещены портрет М.С. Горбачева и сообщение об избрании его Генеральным секретарем ЦК КПСС.

Похороны К.У. Черненко, которые состоялись 12 марта на Красной площади в Москве, проходили без чувства скорби, но и без чувства тревоги. Многие политические наблюдатели высказывали надежду на то, что вместе с Горбачевым к управлению страной и партией сможет прийти новое поколение руководителей, которое будет отличаться в лучшую сторону от поколения таких лидеров, как Л.И. Брежнев, М.А. Суслов, А.Я. Пельше, Ю.В. Андропов и Д.Ф. Устинов, к недавним могилам которых на почетном кладбище у Кремля, недалеко от могилы Сталина, добавилась еще одна могила – К.У. Черненко. Об умершем только что генсеке почти ничего не писали и не говорили в эти дни в газетах и на телевидении. Да, конечно, Черненко никогда не был популярным лидером. Его избрание в феврале 1984 г. на пост главы партии и государства вызвало недоумение большинства западных экспертов и сопровождалось почти открытым ропотом значительной части населения страны и особенно интеллигенции. Черненко считался одним из наиболее консервативных и малообразованных деятелей из ближнего окружения Брежнева, и от этого лидера никто не ждал каких-либо прогрессивных начинаний. К тому же Черненко уже тогда был тяжело больным человеком, и поэтому наблюдатели и журналисты обсуждали в 1984 г. не столько деятельность советского лидера, в которой не было ничего значительного, сколько состояние его здоровья и перспективы, связанные с его вероятным и скорым уходом.

Выдвижение Черненко после смерти Ю. Андропова показало, что влияние политического клана Брежнева было все еще очень велико, хотя этот клан и понес существенные потери в результате энергичной деятельности Ю. Андропова. Однако и «год Черненко» не пошел на пользу этой состарившейся и во многих отношениях скомпрометированной политической группировке. Больной и слабый Черненко не сумел консолидировать власть в Кремле и в стране, да он и не ставил перед собой и перед партией никаких амбициозных политических целей. Его приход к руководству не сопровождался поэтому ни возвращением худших порядков последних лет Брежнева, ни полным прекращением начатых при Андропове ограниченных экспериментов и реформ. Да, целый год был практически потерян. Но вопреки опасениям Черненко оказался наилучшей по тем временам переходной фигурой, и он сумел заполнить тот вакуум власти, который образовался в партии и в стране после смерти Андропова. Находясь в больнице с декабря 1984 г., Черненко был не в состоянии управлять страной из больничной палаты, как это делал, и не без успеха, больной Юрий Андропов. На редкие звонки и записки К. Черненко из больницы никто не смотрел как на директиву. Большая часть проблем просто откладывалась, а те проблемы, которые казались неотложными, решались в Кремле и на Старой площади коллегиально. Это и помогло росту влияния той группы более молодых политиков, которые после смерти Черненко начали без серьезной борьбы перенимать власть в стране и в партии.

В 1984 г. все почти предсказания западных советологов и кремлеведов по поводу наиболее вероятного преемника сходились на фигуре Михаила Горбачева. Поездка М.С. Горбачева и его супруги Раисы Максимовны в Англию в декабре 1984 г. рассматривалась многими экспертами как «смотрины» нового лидера на Западе, и эти смотрины прошли для Горбачева вполне успешно. Западные журналисты внимательно следили за каждым шагом этой четы от ее появления в аэропорту Хитроу до отлета. Все отметили, что Горбачев «приветливо улыбался и был одет в хорошо сшитый костюм». Один из биографов Маргарет Тэтчер, Крис Огден, писал позднее: «Горбачевы ошеломили обычно флегматичных британцев. Проходя по зданию парламента, Горбачев попеременно то острил, то принимался спорить с членами парламента. Британцы заулыбались, когда он упомянул, что читал «Коридоры власти» Ч.П. Сноу. Во время посещения Британского музея, где Карл Маркс работал над «Капиталом», он пошутил, что «людям, которым не нравится Маркс, следует винить в этом Британский музей». Он приобрел несколько костюмов у Дживса и Хока, консервативных портных в Савил-роу, которые шили военную форму для многих поколений королевской семьи. Раиса серьезно относилась к покупкам. Британские бульварные газеты лихорадило, когда она носилась по Лондону и размахивала золотой карточкой «Америкэн экспресс» в «Харродзе». Она приобрела бриллиантовые серьги у Картье за 1780 долларов и пропустила запланированное посещение могилы Карла Маркса, чтобы взглянуть на королевские драгоценности в лондонском Тауэре. Позднее Тэтчер обнаружит, что Раиса не какая-нибудь любительница развлечений, а достаточно умная, хотя порой и раздражающе прямолинейная женщина»[1]. М. Горбачев встретился с М. Тэтчер в резиденции британских премьеров Чекерс на ленче. Один из помощников Тэтчер позднее свидетельствовал: «С самой первой секунды он произвел очень сильное впечатление. От него исходило ощущение силы, энергии, как от сжатой пружины. Он с готовностью улыбался, лицо было подвижным, а не мрачным и суровым, как у какого-нибудь Громыко, мог он и весело пошутить»[2]. М. Тэтчер была удивлена не только откровенностью, но и некоторым многословием Горбачева: их беседа-дискуссия продолжалась почти 4 часа, не прерываясь ни на минуту. Вывод, который сделала Тэтчер после встреч с Горбачевым, стал вскоре известен всем западным лидерам: «Это человек, с которым можно иметь дело». Именно Тэтчер прилетела в Москву 11 марта 1985 г. на похороны К.У. Черненко. Горбачев уделил беседе с ней около часа, гораздо больше, чем всем другим гостям Москвы в эти траурные дни.

Избрание М.С. Горбачева Генеральным секретарем ЦК КПСС было встречено в самом Советском Союзе и в рядах партии положительно, но без воодушевления. Новый лидер мог появиться тогда лишь из состава Политбюро и с одобрения ЦК КПСС, и потому все почти заинтересованные наблюдатели расценивали возвышение Горбачева как лучший вариант из тех, что были вообще реальны и возможны. Если даже самые осведомленные из нас мало что могли сказать в марте 1985 г. о Горбачеве, то уже в первые два года энергичной деятельности М.С. Горбачева на посту генсека о нем было написано и издано около 15 книг, одна из которых принадлежала перу моего брата Жореса[3]. Конечно, и я помогал ему чем мог. В последующие шесть лет о Горбачеве и его не слишком успешной реформаторской деятельности было опубликовано в разных странах более 200 книг, в которых можно было найти самые различные оценки и суждения. Одни авторы пытались представить М. Горбачева не просто защитником интересов Запада или «агентом влияния» Соединенных Штатов, но и посланником самых темных, тайных и едва ли не высших, но злых сил, которые стремились разрушить не только Советский Союз, но и весь коммунистический мир, а также Россию – и как государство, и как нацию. Другие авторы причисляли Михаила Горбачева к самым великим реформаторам XX века и ставили его в этом качестве в один ряд с такими лидерами, как Франклин Рузвельт, Конрад Аденауэр, Нельсон Мандела и Дэн Сяопин. Были даже такие авторы, которые называли М. Горбачева «четвертым пророком», пришедшим в мир после Моисея, Будды и Магомета. Мало кто мог бы согласиться сегодня с подобного рода преувеличенными оценками как негативной, так и позитивной стороны в деятельности М. Горбачева. Он не был ни великим реформатором, ни великим разрушителем устоев. Он просто не был готов к преодолению тех проблем и болезней, корни которых были скрыты в недрах нашего общества и государства. Вся последующая цепь событий в большей мере тащила за собой Горбачева и его окружение, а не управлялась ими. Однако именно Михаил Горбачев, явно не желая этого, разрушил то хрупкое равновесие, которое все еще сохранялось в нашем обществе и могло, по-видимому, сохраняться еще не одно десятилетие.

Мой собственный анализ первых лет деятельности М. Горбачева содержался в двух книгах, которые были написаны и опубликованы в форме диалогов с известным итальянским журналистом Джульетто Кьеза, представлявшим в 1985 – 1990 гг. газету «Унита». Я также пытался освещать и комментировать в западной печати каждый сколько-нибудь значительный поворот перестройки[4]. В основном речь шла тогда об изложении наших надежд, ожиданий, но также и опасений. События происходили слишком быстро, и наша информация о них была слишком неполной. Перед нашими глазами происходили не продуманные реформы, а хаотические попытки проведения таких реформ, причем в самых различных направлениях. М. Горбачев редко мог объяснить мотивы и причины тех или иных своих решений, и мы пытались найти эти объяснения в особенностях его прежней политической карьеры, которая не была богата какими-либо значительными достижениями.

Политическая биография Михаила Горбачева до 1985 г. очень бедна событиями. Важно отметить, что он был первым советским и партийным лидером, у которого не было никаких военных заслуг. В июне 1941 г. он жил в селе Привольное Красногвардейского района Ставропольского края, и ему было тогда всего 10 лет. Но он должен был хорошо помнить трудные военные годы, когда германские войска сумели в августе 1942 г. захватить г. Ставрополь и оккупировать весь этот богатый край. Отец М. Горбачева прошел всю войну на фронтах простым солдатом, а вернувшись домой после Победы, работал до начала 70-х гг. механизатором. Его старший сын Михаил также очень рано начал работать в совхозе помощником комбайнера и был награжден в 1946 г. орденом Трудового Красного Знамени. Эта награда очень помогла молодому комсомольцу в его карьере и открыла возможность учиться в столичном университете. В год смерти Сталина Горбачев был еще студентом юридического факультета МГУ. Он никогда, даже на демонстрациях, не видел Сталина, но смог побывать на его похоронах.

Окончив МГУ, 24-летний М. Горбачев вернулся в Ставрополь и начал работать здесь в крайкоме комсомола. Он приехал сюда с молодой женой – Раисой Максимовной, которая также была выпускницей МГУ, но училась на философском факультете. М. Горбачев не мог не испытать на себе влияния XX съезда КПСС, итоги и значение которого ему приходилось разъяснять ставропольским комсомольцам. На XXII съезде КПСС Горбачев присутствовал уже в качестве делегата: он занимал в 1961 г. пост первого секретаря крайкома ВЛКСМ. Вместе с другими делегатами съезда он голосовал за вынос тела И.В. Сталина из Мавзолея и за переименование Сталинграда. Можно было предположить поэтому, что проблема реабилитации Сталина, которую так долго готовились провести как Л. Брежнев, так и К. Черненко, не будет актуальной для нового генсека. Карьера М. Горбачева была слишком прямой, а его жизнь была слишком безоблачной, и это, конечно, не способствовало выработке у него сильного характера. Вся деятельность М. Горбачева на протяжении десятков лет ограничивалась пределами нескольких зданий в родном для него Ставропольском крае. Ему не приходилось решать никаких острых проблем, и его работа как в комсомоле, так и в партийной организации не омрачалась никакими конфликтами. Все шло по хорошо накатанной колее. Даже в армии молодому Горбачеву служить не довелось, и он был единственным партийным лидером после Ленина, который никогда не носил военной формы.

В 1962 г. Михаил Горбачев перешел на работу в крайком партии, возглавив здесь отдел партийных органов, а еще через два года – организационный отдел крайкома. Это была чисто чиновничья аппаратная работа, которая мало чему могла научить. Первым секретарем Ставропольского крайкома был в начале 1960-х гг. Федор Кулаков, энергичный и сильный лидер, который не боялся активно выступать против многих неразумных начинаний и реформ Н.С. Хрущева в сельском хозяйстве. Сразу же после смещения Хрущева Кулакова вызвали в Москву, где он возглавил Отдел сельского хозяйства в ЦК КПСС. Через год он был избран секретарем ЦК КПСС по сельскому хозяйству, а еще через несколько лет и членом Политбюро ЦК. Ф. Кулакова в Ставрополье сменил Леонид Ефремов, один из ближайших соратников Н.С. Хрущева. Л. Ефремов уже работал более 10 лет во главе партийных организаций в крупных российских областях, а в 1962 г. он возглавил созданное в Москве Бюро ЦК КПСС по РСФСР. Он явно тяготился работой в Ставрополье и через несколько лет ушел отсюда снова в Москву – в Государственный комитет СССР по науке и технике. У Михаила Горбачева были хорошие отношения как с Кулаковым, так и с Ефремовым. В сентябре 1966 г. М. Горбачев был избран первым секретарем Ставропольского горкома КПСС. Эта должность предполагала несколько большую, чем прежде, самостоятельность, однако многому научиться здесь было нельзя. Ставрополь был в то время небольшим и очень провинциальным городом, население которого составляло около 200 тысяч человек. Здесь не было крупных и известных стране промышленных предприятий или культурных центров. Город не имел ни собственного оригинального стиля, ни заметной истории. Культурным и общественным центром Ставропольского края был курортный комплекс Минеральные Воды, включавший такие города, как Пятигорск, Ессентуки, Кисловодск, Железноводск, а также секретный в то время город Лермонтов. В самом начале 1970 г. Л. Ефремов покинул Ставрополь. В апреле 1970 г. по рекомендации Ф. Кулакова и при поддержке Михаила Суслова, который также возглавлял в прошлом Ставропольский край, Михаил Горбачев был избран первым секретарем Ставропольского крайкома КПСС. Еще через год он вошел и в состав ЦК КПСС.

На посту первого секретаря Ставропольского крайкома партии Горбачев работал 9 лет – с 1970 по 1978 г. Власть первого секретаря в пределах области или края была огромной, он получил ее от ЦК КПСС и должен был отчитываться за свои действия только перед Секретариатом и Политбюро ЦК КПСС. Горбачев хорошо все это понимал, и все его «собеседования» в Москве с секретарями ЦК И.В. Капитоновым, А.П. Кириленко, Ф.Д. Кулаковым и М.А. Сусловым прошли успешно. После этого у него состоялся четырехчасовой, но весьма пустой разговор с Л.И. Брежневым, который происходил в кабинете генсека на Старой площади. Вспоминая позднее этот разговор, Горбачев не смог удержаться от удивленного восклицания: «Мог ли я подумать, что через 18 лет этот кабинет станет моим рабочим местом?» М. Горбачев в своих мемуарах ошибается: он занял кабинет генсека на Старой площади, а также в Кремле не через 18, а через 15 лет.

Проработав на посту первого секретаря обкома почти десять лет, М. Горбачев ничем особенным здесь не отличился и даже мало запомнился своим землякам. Уже в 1985 г. многие из корреспондентов как западных, так и российских газет поспешили в Ставрополь, чтобы узнать какие-то неизвестные им детали к пока еще очень неопределенному и бледному политическому портрету нового советского лидера. Но журналистов ждало разочарование – они не обнаружили никаких сенсаций. Большинство местных партийных работников, деятелей интеллигенции и журналистов областных газет могли рассказать немало интересных историй о Федоре Кулакове, который был здесь очень популярен и оставил по себе хорошую память. Но о «правлении» Горбачева никто не мог вспомнить ничего особенно интересного. Он не был крут или жесток, но не был и уступчив или мягок. Он говорил хорошо и без бумажек, но не особенно содержательно и даже уклончиво. Как и все другие секретари обкомов, он часто начинал свои выступления с восхвалений Л. Брежнева и активно поддерживал все политические кампании 1970-х гг., в том числе и по изучению литературных сочинений Леонида Ильича. По состоянию сельского хозяйства Ставропольский край не считался отстающим, но и похвалиться большими успехами также не мог. Урожай в 15 – 16 центнеров с гектара считался здесь весьма приличным, бывало и хуже. Некоторые из начинаний Горбачева на Ставрополье были просто восстановлением давно забытого старого. Не без трудностей он смог убедить Л. Брежнева и Ф. Кулакова разрешить обкому постепенное восстановление чистых паров – без них степное зерновое хозяйство, да еще при частых засухах, вести было нерационально. Почти полная отмена паров – это была одна из авантюрных идей Н.С. Хрущева. У Горбачева на Ставрополье не оказалось поклонников и последователей, к нему здесь были равнодушны и вспоминали мало, да и он не так уж часто вспоминал родной край на своих новых постах в Москве. Это казалось странным, но у Горбачева не оказалось в городе и крае друзей или команды. Поэтому, выдвинувшись еще в 1978 г. на высокие посты в Москве, он не потянул за собой никакой группы «ставропольцев», подобно тому как Л.И. Брежнев тянул за собой соратников из Днепропетровска и из Молдавии. У Горбачева не было в партийных кругах никакой неофициальной репутации – ни плохой, ни хорошей. Он не был коррумпирован, как С.Ф. Медунов из Краснодарского края, и это было очевидно. Но он никак и не отличился в борьбе против коррупции, как это пытались сделать Г. Алиев и Э. Шеварднадзе в Закавказье. А между тем уровень коррупции в Ставропольском крае был высоким. В отличие от хлебосольного Кулакова М. Горбачев и его семья жили в краевом центре очень замкнуто. У первого секретаря не было никаких увлечений. Его жена работала преподавателем на экономическом факультете местного сельскохозяйственного института. За десять лет она опубликовала две статьи и защитила кандидатскую диссертацию. Темой этих весьма скромных социологических исследований было изменение материального положения крестьянских семей на Ставрополье.

Одной из главных забот Горбачева было расширение в крае мелиорации и газификации. Развивалась не слишком значительная промышленность, в областном центре строились новые дома. В Москве никто бы не заметил и не вспомнил о Горбачеве, если бы в Ставропольском крае не было столь знаменитого лечебного курорта, как Минеральные Воды, о котором писали еще лечившиеся здесь А. Пушкин, М. Лермонтов и Лев Толстой. Болезни сердца, желудка, печени, почек – у кого из власть имущих их не было. На курорте имелись государственные дачи и элитные санатории ЦК КПСС, Совета Министров СССР, ВЦСПС, всех других ведомств страны, включая и КГБ. Каждого из самых важных гостей должен был встречать и обустраивать руководитель обкома. Менее важных гостей встречали заместители М. Горбачева. Народных артистов СССР или известных писателей принимали у себя секретари райкомов и горкомов курортных городов. Естественно, что у Горбачева появилось множество полезных связей. Особенно хорошие отношения возникли у него с Председателем Совета Министров А.Н. Косыгиным и с Председателем КГБ Ю.В. Андроповым. Михаил Горбачев нравился московским гостям, предпочитал встречаться с ними в неформальной обстановке в каком-либо живописном месте, которыми так богат Северный Кавказ. Он держался с достоинством и не угодничал. Но он был также и максимально приветлив и вежлив, умея найти верный стиль отношений, когда он играл роль и хозяина края, и лояльного подчиненного. Биограф и апологет М. Горбачева Андрей Грачев не один раз называл М. Горбачева «самородком». Мне трудно сегодня согласиться с таким определением. Да, конечно, Горбачев мог производить впечатление очень оригинального и необычного для своей среды человека, особенно на фоне тех серых, убогих и малообразованных людей, которыми был переполнен тогда аппарат ЦК КПСС и которых было так много среди первых секретарей обкомов и крайкомов партии. Горбачев был ловок, вежлив, дисциплинирован, но не вельможен. Он ходил на работу пешком, а не ездил на лимузине, как это делали другие секретари обкомов. На Горбачева не было никакого компромата, он был по тем временам честен и чист. Подарки, которые он делал своим важным гостям, были очень скромны: обычно это был кавказский кинжал с красивой рукояткой или ножнами, но без драгоценностей. Совсем не то, что дарили тем же людям в Грузии или в Азербайджане. К тому же Горбачев мог поддерживать разговор на любую тему. При столь больших возможностях для общения он этому научился очень быстро. Известных писателей, знаменитых артистов, а также других влиятельных деятелей творческой интеллигенции встречал в аэропорту не Горбачев. Но их приглашали обычно в тот или иной день их пребывания на курорте в Ставрополь в кабинет М. Горбачева, и после беседы с ним они также могли получить красивый кавказский кинжал. Эти беседы заменяли первому секретарю крайкома образование: для чтения серьезных книг у таких людей не было времени. Андрей Грачев вполне искренне свидетельствовал, что именно поддержка М. Горбачева другими лидерами партии обеспечила ему столь необычно быстрый карьерный взлет: оказаться в 39 лет во главе большого края было по тем временам делом необычным. «Почему, – задавался вопросом А. Грачев, – столь непохожие люди, как Кулаков и Андропов, да и другие достаточно типичные советские руководители на разных этапах его карьеры благоволили к нему, поддерживали и, чуть ли не передавая из рук в руки, продвигали все выше? В этом списке покровителей, точнее, заботливых «поводырей» будущего разрушителя устоев того порядка, сохранению которого они посвятили свою жизнь, окажутся и М.А. Суслов, и А.Н. Косыгин, и Д.Ф. Устинов, и А.А. Громыко, и сам Л.И. Брежнев. Одно из расхожих объяснений сводится к карьерному таланту Горбачева, умению подыгрывать, вовремя поддакнуть и понравиться любому начальнику. В общем, он как бы всех обвел вокруг пальца. Однако такая версия слишком проста для всех этих в общем-то весьма искушенных и отнюдь не наивных политиков, прошедших уникальную сталинскую школу. В лице Горбачева, как им казалось, растет молодая поросль энергичных и компетентных руководителей»[5]. Вот именно – «им казалось». Горбачев мог казаться самородком, в нем был внешний блеск, но не было глубины. Это было не золото настоящего большого самородка, но лишь позолота. Горбачев был очень поверхностен. Прочитав и просмотрев большую часть его выступлений до 1985 г., я не нашел там ни одной оригинальной идеи, мысли, которую можно было бы здесь процитировать. Конечно, это не его вина и даже не его беда. Это неизбежное и естественное следствие всей той кадровой политики и политики вообще, которую на протяжении десятилетий проводила КПСС. Никаких самородков и никаких золотых россыпей образоваться в этой системе не могло. Наиболее ярких и сильных людей, по-настоящему компетентных, думающих и самостоятельных, эта политика и эта система выталкивали и выбрасывали, обрекая на прозябание. В такой системе Юрий Андропов мог оказаться просто провидцем, а Михаил Горбачев – занять пост главного лидера. Поддержка Ю. Андропова была, как мы знаем, особенно сильной. Именно он настоял, чтобы после самоубийства Ф. Кулакова в 1978 г., вокруг мотивов и причин которого нет ясности и сегодня, М. Горбачев был назначен секретарем ЦК КПСС по сельскому хозяйству.

Работа секретаря ЦК или министра сельского хозяйства была в Советском Союзе чаще всего не трамплином, а могилой для многих карьер. М. Горбачев это знал, и его появление на Старой площади не сопровождалось проявлением сколько-нибудь заметных инициатив. Он был осторожен и лоялен к тем старым лидерам, которые его окружали. Никаких реформ М. Горбачев не предлагал. В 1980 г. его избрали членом Политбюро. В свои 49 лет он был самым молодым членом Политбюро, и это было отмечено в комментариях советологов Запада. Однако главное внимание было приковано к другим членам Политбюро, между которыми шла скрытая борьба за власть. М. Горбачева считали союзником Ю. Андропова. Но у Андропова были тогда гораздо более влиятельные союзники и гораздо более сильные противники. У самого Горбачева не было в высших эшелонах власти никакой собственной политической базы.

После смерти Брежнева и выдвижения Андропова Михаил Горбачев вошел в ближайшее окружение нового генсека. Уже к концу 1983 г. обязанности и полномочия Горбачева были расширены. Вокруг него постепенно формировалась группа новых секретарей и членов ЦК КПСС, но эта группа была создана не Горбачевым, а самим Андроповым, и она не была готова еще к управлению страной и партией, когда Ю.В. Андропов умер. М. Горбачеву в марте 1985 г. было 54 года, и все называли его «молодым». Он и был моложав, здоров, энергичен, но не молод. В.И. Ленина в 40 лет называли «стариком», а в 54 года он уже умер. Горбачев был молод и неопытен как политик и как лидер. По существу, он имел опыт руководства только в одной отрасли и в одном регионе страны. Посещение осенью 1984 г. Центра им. Хруничева под Москвой было первым для Горбачева знакомством с очень большим заводом, производящим ракеты. Таких масштабных предприятий он еще никогда не видел. Гостю решили показать процесс стыковки, проводимой на большом специальном стенде. Конструктор стыковочных узлов предупредил Горбачева, что при стыковке будет громкий хлопок. На заводе знали, что гости, не предупрежденные об этом, могут вести себя неадекватно. Через несколько месяцев, увидев большие портреты М. Горбачева во всех газетах, работники Центра им. Хруничева были удивлены. Пожалуй, никогда во главе СССР и КПСС не стоял в прошлом столь малоизвестный, не искушенный в делах власти и управления человек, каким был в марте 1985 г. Михаил Горбачев. Власть досталась М. Горбачеву слишком легко, и удержать ее в своих руках оказалось для него непосильной задачей. Но об этом он тогда еще не знал и не думал.

Первая команда Михаила Горбачева

И западные эксперты, и все почти люди в аппаратах власти в Москве и в столицах союзных республик очень внимательно следили за первыми шагами нового генсека и ловили каждое его слово. Ни взгляды, ни предпочтения Горбачева не были известны даже близко стоявшим к нему людям. Да и сам Горбачев об очень многих вещах и о важных проблемах узнавал только теперь, когда власть оказалась в его руках. От него ждали решений, к которым сам он не был готов. В своих первых выступлениях в марте 1985 г. Горбачев был осторожен и не обозначил никаких программных тезисов. Однако он вовсе не выглядел в эти дни человеком нерешительным или колеблющимся, нет, он был явно воодушевлен и полон энергии. Первым советником Михаила Горбачева, с которым он и позже обсуждал каждое свое решение, была его жена, Раиса Максимовна. Вернувшись из Кремля поздно вечером 10 марта, он беседовал с ней очень долго, и главный его тезис состоял всего из четырех слов: «Так дальше жить нельзя». Он повторил эти слова в последующие недели несколько раз на заседаниях Политбюро. Горбачев выделяет эти же слова как заголовок одного из разделов в своих мемуарах. Однако другого и много более важного тезиса – «Как надо жить дальше» – Горбачев сформулировать не смог ни в марте 1985 г., ни много позже. В любом случае М. Горбачев понимал, что он должен произвести ряд неизбежных кадровых перестановок. Самые главные из этих перестановок были произведены весной и летом 1985 г. Уже на апрельском Пленуме ЦК КПСС членами Политбюро были избраны Егор Лигачев, Николай Рыжков и Виктор Чебриков. Н. Рыжков, в прошлом главный инженер и директор «Уралмаша», был выдвинут еще Юрием Андроповым и переведен из руководства Госплана на пост секретаря ЦК КПСС и руководителя нового – Экономического отдела ЦК. Было очевидно, что именно Николай Рыжков должен будет сменить 80-летнего Н.А. Тихонова на посту Председателя Совета Министров СССР. Лишь по тактическим соображениям эта замена была произведена в сентябре 1985 г. Егор Лигачев, профессиональный партийный работник, также был выдвиженцем Ю. Андропова. В 1983 г. Е. Лигачев, занимавший тогда пост первого секретаря Томского обкома КПСС, был назначен на пост секретаря ЦК КПСС и заведующего Отделом организационно-партийной работы в ЦК. 65-летний Егор Лигачев был как партийный работник много опытнее М. Горбачева. Е. Лигачев работал на высоких постах в ЦК КПСС еще при Н. Хрущеве, а еще ранее возглавлял партийную организацию Новосибирской области. Теперь, в 1985 г., полномочия Е. Лигачева были расширены, и он, помимо организационных и кадровых проблем, должен был решать и идеологические проблемы. В иерархии ЦК КПСС он стал вторым человеком после Михаила Горбачева. Е.К. Лигачев был предельно честным, бескорыстным и щепетильным, но во многих отношениях ограниченным и консервативным человеком. Своей главной задачей он считал борьбу за идеологическую и нравственную чистоту КПСС и ее кадров. С мая 1985 г. Е. Лигачев вел почти все заседания Секретариата ЦК КПСС, а в отсутствие Горбачева и заседания Политбюро. На Старой площади М. Горбачев перешел в кабинет № 6 на пятом этаже, оборудованный для работы генсека. Егор Лигачев занял на том же этаже второй кабинет, который был известен в аппарате ЦК как «кабинет Суслова».

Членом Политбюро стал теперь и Председатель КГБ Виктор Михайлович Чебриков. Он работал в аппарате КГБ еще с 1967 г. и был здесь одним из сподвижников Юрия Андропова. В. Чебриков возглавил КГБ еще в декабре 1982 г. Он поддерживал Михаила Горбачева, но почти никогда не вмешивался в партийные и политические проблемы.

Был приглашен на работу в Москву в ЦК КПСС и Борис Николаевич Ельцин, который вот уже десять лет возглавлял Свердловский обком КПСС. Ему, инженеру-строителю по специальности, было предложено возглавить Отдел строительства в ЦК. По свидетельству самого Б. Ельцина, он поначалу ответил на это предложение отказом. В первых мемуарах Борис Ельцин писал об этом эпизоде своей жизни достаточно откровенно: «Подумав буквально секунду-две, я сказал, что нет, не согласен. В тот момент я себе отчет в этом не дал, но, видимо, где-то в подсознании засела мысль, что члена ЦК, первого секретаря обкома со стажем девять с половиной лет – и на заведующего отделом строительства – это было как-то не очень логично. Наша Свердловская область – на третьем месте по производству в стране, и первый секретарь обкома партии, имеющий уникальный опыт и знания, мог бы быть использован более эффективно. Да и по традиции так было: первый секретарь обкома партии Кириленко ушел секретарем ЦК, Рябов – секретарем ЦК, а меня назначают завотделом. В общем, я сказал Владимиру Долгих, что не согласен. На этом наш разговор закончился. Удивило меня и то, честно признаюсь, что сам Горбачев не захотел со мной встретиться и поговорить. Все же у нас были раньше нормальные отношения, да и Горбачев отлично понимал, что он, как и я, также перешел в ЦК с должности секретаря крайкома. Причем края, который по экономическому потенциалу был значительно ниже, чем Свердловская область. Но он пришел секретарем ЦК»[6]. Скромностью Борис Ельцин никогда не страдал и за возвышением М. Горбачева и Е. Лигачева наблюдал с явной ревностью. Но и уклониться от нового назначения он не мог. Через день Ельцину позвонил Е. Лигачев и, сославшись на партийную дисциплину, сказал, что решение уже принято. Б. Ельцин перебрался в Москву, но он недолго просидел в кабинете заведующего отделом ЦК. Уже в июле 1985 г. Б. Ельцин был избран секретарем ЦК КПСС по строительству. Но и на этом посту он пробыл лишь несколько месяцев, В декабре 1985 г. М. Горбачев принял решение отправить в отставку Виктора Гришина, члена Политбюро и первого секретаря Московского горкома КПСС. На пост главы московской партийной организации был рекомендован и избран Борис Ельцин.

В мае 1985 г. был отправлен на пенсию член Политбюро и секретарь ЦК КПСС Григорий Васильевич Романов. На протяжении почти 14 лет он возглавлял Ленинградский обком КПСС, а в 1983 г. Ю. Андропов поручил ему возглавить в ЦК КПСС отделы, связанные с оборонной промышленностью страны. Г. Романов был энергичным и опытным партийным руководителем, но он был обвинен теперь в каких-то алкогольных злоупотреблениях. Эти обвинения никогда не рассматривались в открытом порядке. Место Г. Романова в Секретариате ЦК КПСС занял Лев Николаевич Зайков, который также пришел сюда из Ленинградского обкома КПСС. Для того чтобы «забрать» Л. Зайкова из Ленинграда в Москву, Михаил Горбачев лично вылетел в Ленинград. Это была его первая поездка за пределы Москвы уже в качестве Генерального секретаря ЦК КПСС. Прибыв в Ленинград 15 мая, М. Горбачев посетил несколько крупных предприятий, один из институтов, промышленную выставку. 17 мая в Смольном он встретился с активом городской партийной организации. Выступление Горбачева здесь продолжалось около часа, и он не говорил, в сущности, ничего нового и оригинального. Похвалил Ленинград и ленинградцев, рассказал о некоторых решениях апрельского Пленума ЦК КПСС и призвал к работе по-новому и к ускорению темпов развития народного хозяйства страны – с 3 до 4% в год. Привлекли наибольшее внимание лишь несколько фраз генсека о перестройке работы и о разумном обновлении кадров партии в связи с началом отчетно-выборной кампании. «Всем нам надо перестраиваться, всем, – заявил М. Горбачев. – Я бы даже так сказал – от рабочего до министра, до секретаря Центрального Комитета партии, до руководителей правительства. Всем надо осваивать новые подходы и понять, что другого пути у нас нет... Но тот, кто не настроен перестраиваться, более того – тормозит решение новых задач, тот просто должен уйти с дороги, не мешать. Мы не можем ставить интересы одного человека выше интересов общества»[7].

Телевидение в то время редко показывало нам речи партийных лидеров. Это было слишком тягостное зрелище. Почти все эти люди были очень стары и говорили с трудом, по бумажке. Многие из них были косноязычны. Михаил Горбачев, напротив, говорил свободно, без бумажек и записей. Его речь лилась легко, и уже одно это производило в 1985 г. немалое впечатление. К тому же это был человек, к которому только что перешла громадная, почти необъятная власть. Выступление Горбачева в Смольном было записано на видео, и в воскресенье, вернувшись домой, он решил посмотреть его в кругу семьи. Домочадцы были взволнованы, а Раиса Максимовна сказала: «Я думаю, надо, чтобы все люди это услышали и узнали». Пленку направили Лигачеву, а он вместе с секретарем ЦК КПСС Михаилом Зимяниным, отвечавшим за проблемы пропаганды и агитации, принял решение – показать всю эту запись по телевидению. В конце июня 1985 г. по телевидению была показана и большая речь М. Горбачева в Днепропетровске на встрече с коллективом Днепропетровского металлургического завода. Эти первые большие речи нового генсека, которые были показаны по телевидению, несомненно, произвели на всех хорошее впечатление. Гораздо меньшее впечатление на публику произвели новые большие выступления М. Горбачева в Тюмени и в Казахстане 6 и 7 сентября 1985 г. Они были слишком продолжительными и не содержали ничего нового. Горбачев увлекся речами: с середины мая и до середины октября 1985 г. он произнес более 40 речей и разного рода публичных заявлений. От его речей и пресс-конференций публика стала уставать. Между тем кадровые изменения в высших эшелонах власти продолжались.

Со смертью К. Черненко стал вакантным пост Председателя Президиума Верховного Совета. Многие думали, что этот пост займет сам М.С. Горбачев, как это сделали Ю.В. Андропов и К.У. Черненко. Но Горбачев решил не торопиться. На очередной сессии Верховного Совета СССР в июле 1985 г. Горбачев внес от имени Политбюро и ЦК КПСС предложение: избрать на пост формального лидера государства Андрея Андреевича Громыко. Это не было неожиданностью для Громыко, который вот уже 28 лет занимал пост министра иностранных дел СССР. Он был уже стар, и ему было трудно ездить по миру и вести изнурительные переговоры. Однако Громыко рассчитывал, что он по-прежнему будет принимать участие в решении всех главных международных проблем. Но этого не произошло. Новым министром иностранных дел СССР был неожиданно для всех назначен партийный лидер Грузии Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе, который стал также новым членом Политбюро. В прошлом Шеварднадзе был комсомольским работником в Грузии, он окончил Кутаисский педагогический институт, но работал после этого не в школе, а в разных райкомах партии. С 1964 до 1972 г. Шеварднадзе занимал посты заместителя министра и министра внутренних дел Грузии. После этого он более 13 лет возглавлял партийную организацию этой республики. С именем Шеварднадзе связывали громкие кампании по борьбе с коррупцией в Грузии, но он никогда не занимался дипломатической деятельностью, не знал никаких языков, кроме грузинского и русского, и не имел ни опыта, ни кругозора, необходимого для руководства внешней политикой такого большого государства, как Советский Союз. Однако именно такой новичок в международных делах гораздо больше устраивал М. Горбачева, чем многоопытный А.А. Громыко.

В ближнее окружение М. Горбачева вошел в 1985 г. и Александр Николаевич Яковлев, который был утвержден летом этого года заведующим Отделом пропаганды ЦК КПСС. А.Н. Яковлев уже работал в этом отделе в конце 1960-х и в начале 1970-х гг. Он считался знатоком международных проблем и еще в 1957 – 1958 гг. учился в аспирантуре Колумбийского университета в США. На протяжении 10 лет А.Н. Яковлев занимал пост посла Советского Союза в Канаде. В 1983 г. он вернулся в Москву и стал работать директором Института мировой экономики и международных отношений АН СССР. Именно А. Яковлев вместе с Вадимом Андреевичем Медведевым, Наилем Бариевичем Биккенином и Валерием Ивановичем Болдиным стали помощниками М.С. Горбачева при подготовке его речей и докладов еще в конце 1984 г. и в начале 1985 г. Эта же группа готовила и доклад М. Горбачева на апрельском Пленуме ЦК КПСС. К А. Яковлеву Горбачев обращался за советом и по многим проблемам внешней политики, в которых А. Яковлев, конечно же, разбирался гораздо лучше генсека. А.Н. Яковлев был очень опытным полемистом, хорошим оратором и мастером формулировок. В большой группе идеологических помощников и советников М. Горбачева Александр Яковлев уже в 1985 г. начинал играть все более важную роль. Это был человек основательных и разносторонних знаний. Но у него не было прочных убеждений. А.Н. Яковлев не был в 1985 г. членом ЦК КПСС, так как избрание в ЦК происходило только на съезде партии. Но он оказывал все большее влияние на определение идеологической и международной политики партии. Во всяком случае, М. Горбачев часто получал и охотно читал многочисленные записки А.Н. Яковлева по разным вопросам. Было бы, однако, большим преувеличением, как это делалось еще в 1991 г., называть именно Александра Яковлева «главным прорабом» или «архитектором» перестройки. Никакого проекта и никакого архитектора у «перестройки» никогда не было, это была весьма хаотическая работа, в которой процессы разрушения явно преобладали над процессами созидания. Не был еще членом ЦК КПСС и Анатолий Иванович Лукьянов, который возглавил после Е. Лигачева Общий отдел ЦК КПСС, или просто Отдел ЦК КПСС, как его называли обычно в официальных партийных документах. М. Горбачев был давно знаком с А. Лукьяновым, который также учился на юридическом факультете МГУ и окончил его в 1953 г. На работу в аппарат ЦК КПСС А. Лукьянова пригласил в 1983 г. Юрий Андропов. Анатолий Лукьянов, профессиональный юрист и доктор юридических наук, возглавлял в 1977 – 1983 гг. Секретариат Президиума Верховного Совета СССР.

В 1985 г. происходили и многие другие кадровые перестановки, перемещения и смещения. Уходили из высших эшелонов власти люди, долгие годы входившие в ближайшее окружение Л.И. Брежнева, как, например, И.И. Бодюл. Не все из новых секретарей ЦК, министров или членов Политбюро сумели закрепиться на новых постах и чем-либо ярким себя проявить, к примеру В.П. Никонов, Г.П. Разумовский, B.C. Мураховский и другие. Через 2 – 3 года эти люди ушли или на пенсию, или на какие-либо второстепенные посты в дипломатической службе. Забегая вперед, можно сказать, что только шесть человек, кроме самого М. Горбачева, которые выдвинулись именно в 1985 г., составили ядро новой политической команды и стали ведущей силой тех перемен, которые получили не слишком ясное наименование «перестройка». Это Е. Лигачев, Н. Рыжков, Э. Шеварднадзе, Б. Ельцин, А. Яковлев и А. Лукьянов. Еще в конце 1985 г. никто из этих людей не знал и не имел даже представления о том, как будут происходить события и какую роль они будут играть в этом через 4 – 5 лет. Ни у них, ни у Горбачева не было на этот счет никакого ясного или даже приблизительного плана. Два известных американских советолога, Питер Рэддуэй и Дмитрий Глинский, оценивая много позже события 1985 г. и деятельность новой команды Горбачева, писали: «За решение общегосударственных задач взялись провинциалы, с малым опытом и ограниченным кругозором. У этих людей не было серьезного опыта государственной деятельности центрального уровня. В этом выразилась неспособность советского руководящего слоя даже в периоды кризиса выдвигать из своих рядов наиболее талантливых представителей, если они вообще там были. У Горбачева и его команды отсутствовала какая-либо продуманная стратегия общественных преобразований. Они лихорадочно брались за одновременное реформирование чуть ли не всех элементов общественной жизни, не задумываясь о последовательности и приоритетности этих реформ. Горбачев, призывая граждан к борьбе с бюрократией, не позаботился о том, чтобы защитить их от возмездия бюрократов. Такое поведение можно оценить лишь как безответственное и провокационное»[8]. О стихийности и непредсказуемости начавшейся «перестройки» свидетельствует и судьба тех людей, имена которых стали хорошо нам известны уже после распада и крушения СССР и КПСС. Где-то в недрах идеологических служб ЦК КПСС трудился скромный инструктор Геннадий Зюганов. Свои первые статьи о преимуществах социалистических методов хозяйствования публиковал в «Правде» и «Коммунисте» молодой экономист Егор Гайдар. В одном из уральских институтов по повышению квалификации инженеров-металлургов преподавал марксизм-ленинизм и научный коммунизм Геннадий Бурбулис. Подписывал разные бумаги никому не известный юрисконсульт издательства «Мир» в Москве Владимир Жириновский. Майор Александр Лебедь командовал полком ВДВ в Костроме. Начальник штаба гвардейской бомбардировочной дивизии генерал-майор Джохар Дудаев планировал бомбовые удары по базам и укрытиям афганских моджахедов. В немецком городе Дрездене в резидентуре советской внешней разведки продумывал очередные операции майор Владимир Путин. Только Виктор Черномырдин, министр газовой промышленности СССР, был уже знаком с М. Горбачевым и сопровождал его осенью 1985 г. в поездке по Восточной Сибири.

Ожиданий было много, в том числе и на Западе. Еще в январе 1985 г. одна из эмигрантских русских газет в Париже не без злорадства писала о «страстных мечтах Запада насчет явления в СССР молодого технократа западного типа, одаренного здравым смыслом и прагматизмом и готового осуществить страстное западное желание – превратить Советский Союз в такую же страну, как и все остальные»[9]. Неудивительно, что появление М. Горбачева на посту Генерального секретаря ЦК КПСС многие на Западе восприняли как начало в осуществлении именно таких надежд. В десятках западных газет было опубликовано интервью с чехословацким эмигрантом и другом Александра Дубчека Зденеком Млынаржем, который учился вместе с Горбачевым на юридическом факультете МГУ, некоторое время жил с ним в студенческом общежитии и несколько раз встречался и беседовал с супругами Горбачевыми в 1960-е гг. З. Млынарж заявлял, что он знает, как функционирует советская система, что он убежден, что советское общество можно реформировать и что Горбачев обязательно попытается это сделать. Неудивительно, что германский журнал «Дер Шпигель» писал о Горбачеве как о «советском Дубчеке», который сумел каким-то образом фактически распустить колхозы и в семь раз поднять производительность сельского хозяйства Ставропольского края[10]. Кому-то хотелось верить в эти выдумки солидного журнала, однако и пессимистов имелось на Западе не меньше, чем оптимистов. Издаваемая в Париже американская газета «Интернэшнл геральд трибюн» призывала своих читателей не спешить объявлять М. Горбачева либералом, «ибо политический профиль этого человека еще не слишком ясен». Эксперты из британской «Дейли телеграф» также сомневались в либерализме Горбачева и называли его слова о реформах «пустой риторикой». Газета писала, что человек, «который становится вершителем кремлевской политики в столь раннем возрасте, должен быть тверд, как булыжник Красной площади». Немецкая газета «Ди Вельт» призывала своих читателей «не предаваться розовым мечтам в связи со сменой власти в Кремле, ибо Горбачев – это питомец партийного идеолога и сталиниста Суслова, и он не сумеет обновить систему, которая, по общему мнению, не поддается никакому обновлению». Разного рода прогнозов было много, но реальный ход событий в Советском Союзе не смог предсказать никто ни из западных, ни из советских обозревателей.

Главное звено перестройки – борьба с пьянством

В условиях тоталитарного режима в Советском Союзе смена лидера и общая смена руководства в стране происходили, как правило, не в обстановке спокойной преемственности власти, а в состоянии глубокого политического и экономического кризиса. На нового руководителя не только значительная часть народа, но и многие люди из аппарата управления смотрели не просто как на преемника и продолжателя, а едва ли не как на спасителя страны и нации. В этих условиях новому лидеру и новой команде важно было не только проводить свои начинания или реформы по всему фронту проблем, но и определить главное направление своих усилий. Еще В.И. Ленин давал совет своим ученикам и последователям – не разбрасываться на все дела, а определить основное звено, уцепившись за которое можно будет вытащить и всю тяжелую цепь проблем. В 1921 г. таким «основным звеном» Ленин считал, как известно, налаживание торговли, и в первую очередь нормальной коммерческой торговли между городом и деревней. Не буду вспоминать здесь о Сталине, у которого в разные годы его почти 30-летнего правления были разные приоритеты. Н.С. Хрущев начал свое «великое десятилетие» с попыток резко поднять уровень сельского хозяйства, в том числе с подъема целины и внедрения кукурузы, с прекращения политических репрессий, с реабилитаций, а потом и с осуждения «культа личности» и его последствий. Л.И. Брежнев начал свое 18-летнее правление с призывов к стабильности, к отказу от ненужных и чрезмерно радикальных реформ, с осуждения «субъективизма» и «волюнтаризма» и с новых призывов о подъеме сельского хозяйства. Ю.В. Андропов начал свое недолгое правление с призывов к порядку и дисциплине, с борьбы против коррупции и с небольшого снижения цен на водку. Все ждали поэтому, с чего начнет свое правление Михаил Горбачев; его призывы к ускорению и к работе по-новому были слишком абстрактны и бессодержательны.

Первым советским министром, который был приглашен для доклада и беседы к только что избранному Генеральному секретарю, был многоопытный 74-летний министр финансов СССР Василий Федорович Гарбузов, который занимал свой пост с 1960 г.; он возглавлял финансы страны дольше, чем любой другой министр финансов в истории России и СССР. Главным поручением, которое было получено Министерством финансов от нового партийного лидера, было предложение изыскать такие дополнительные источники доходов для бюджета, которые могли бы заменить доходы от продажи алкогольных напитков. Гарбузов не привык спорить с партийными лидерами, и он честно пытался вместе со своими заместителями что-либо придумать. Однако все многочисленные предложения по поводу каких-то новых источников дохода оказались неэффективными. В 1980 – 1984 гг. бюджет получал от продажи алкогольной продукции около 70 млрд. рублей доходов, и заменить эту громадную по тем временам доходную статью было просто нечем. Это не остановило М. Горбачева. 17 мая 1985 г. был опубликован первый Указ Президиума Верховного Совета СССР о борьбе с пьянством и алкоголизмом, который вскоре был дополнен множеством постановлений ЦК КПСС и Совета Министров СССР. Началась печально знаменитая антиалкогольная кампания, которая стала и в сознании граждан страны, и в реальности главным мероприятием, которое связывали с именем М. Горбачева в первые три года его лидерства. К Михаилу Горбачеву надолго прилипла издевательская кличка «минеральный секретарь».

Основным методом при проведении этой кампании стал административный нажим. Продажа водки, всех крепких спиртных напитков, а также вина была сокращена во много раз. Если раньше спиртные напитки можно было купить в неограниченном количестве в любом продовольственном магазине, то теперь магазины, в которых продавались спиртные напитки, были строго определены, их было немного, и каждый покупатель имел право приобрести только одну или в крайнем случае две бутылки за один раз. Разумеется, возле всех таких магазинов сразу же возникли огромные очереди, в которых сотни людей стояли с утра до вечера. Производство спиртных напитков сократилось в несколько раз. Заводы по производству водки и винные заводы просто закрывались. В Крыму и в Молдавии начали выкорчевывать виноградники, так как виноград некуда было девать. Партийные руководители и все другие начальники любого уровня снимались с работы и исключались из партии, если их обнаруживали и задерживали в публичном месте в нетрезвом состоянии. Ко всему прочему цена на спиртные напитки была повышена, во всех ресторанах, кафе и барах продажа их была ограничена. Спиртные напитки запрещались на всех официальных приемах. Проводилась, конечно, и какая-то агитационно-пропагандистская кампания, создавались разного рода «общества трезвости», но главную роль играли административные методы, да и все директивы нацеливали в первую очередь на строгий административный нажим. Кампания по искоренению алкоголизма вызвала сильный всплеск недовольства у большинства граждан, которые чувствовали себя униженными примененным по отношению к ним грубым принуждением. Человек, который должен был давиться в очереди за бутылкой водки в течение нескольких часов или был вынужден покупать ее втридорога у спекулянта, почти автоматически становился критиком и противником нового советского и партийного лидера.

Для меня, как для историка, проведение такой жесткой административной антиалкогольной кампании казалось нелепым и глупым начинанием. Кампании по принудительному введению «сухого закона» предпринимались в прошлом в разных странах мира, и все они завершились провалом. Многолетняя кампания такого типа в США привела к возникновению в этой стране разветвленной мафии и была в конце концов отменена. «Сухой закон» в России был введен во время Первой мировой войны, и он продолжал действовать в первые годы Советской власти. Производство и продажа водки в СССР были возобновлены государством именно для того, чтобы пополнить бюджет, а не карман спекулянтов и самогонщиков. Разнообразные ограничения на производство и потребление крепких спиртных напитков действуют и сегодня в Швеции и Финляндии, но это не «сухой закон».

Нет необходимости доказывать вред от алкоголизма. Однако было бы крайне наивным видеть именно в водке первопричину пороков советского общества. Алкоголизм – это симптом общественных болезней, но не их причина. Знаменитый русский сатирик М.Е. Салтыков-Щедрин писал еще 150 лет назад: «Отчего наш мужик ходит в лаптях? Отчего в деревнях царствует такое сплошное, поголовное невежество? Отчего мужик почти не ест мяса и даже скоромного масла? На все вопросы историографы заладили одно: все от нее, все от проклятой сивухи... О! Если бы это было так! Если б можно было с помощью одного ограничения числа кабаков вселить в людей доверие к их судьбе, возвысить их нравственный уровень, сообщить им ту силу и бодрость, которые помогают бороться и преодолевать железные невзгоды жизни! Как легко было бы разом покончить со всеми безобразиями прошлого, со всеми неудачами настоящего, со всеми сомнительными видами будущего!» Большие тексты из Салтыкова-Щедрина ходили по рукам в Москве в 1986 г. как тексты «самиздата».

В стране не было ни одного общественного слоя, который поддержал бы начатую в СССР грубую и примитивную антиалкогольную кампанию. Да, статистика показала по итогам 1986 и 1987 гг. небольшое снижение смертности и рост рождаемости. Снизились и некоторые виды преступности. Но в это же время увеличилось число отравлений и смертей от употребления некачественной водки. В 1985 г. к уголовной ответственности за самогоноварение было привлечено около 100 тысяч человек, а в 1987 г. уже более 500 тысяч. Из продажи стал исчезать сахар. По данным МВД, в 1987 г. более 1,5 млн. тонн сахара было использовано в самогоноварении. Доходы бюджета от продажи спиртных напитков сократились в 1986 г. до 36 млрд. рублей – в 2 раза по сравнению с 1984 г. Однако и в 1986, и в 1987 гг. власти продолжали усиливать административный нажим и репрессии. Были приняты меры по полному прекращению производства плодово-ягодных вин. В 4 раза было сокращено производство пива, и очень многие пивзаводы были остановлены. Закупленное ранее импортное оборудование для производства пива было отправлено на металлолом. Но в это же время в стране быстро развивалась организованная преступность – российская мафия. Росла и контрабанда спиртными напитками: их везли в СССР и из Китая, и из Канады. Трудно было бы придумать худшее начало для перестройки.

Отмечая едва ли не как праздник 10-ю (в 1995 г.), 15-ю (в 2000 г.) и 20-ю (в 2005 г.) годовщины перестройки, большая часть авторов просто умалчивает о «сухом законе» М. Горбачева, который был тогда главным из начинаний нового лидера. Один из германских авторов, Вольфганг Хауг, в своих выступлениях и публикациях, напротив, пытался доказать, что антиалкогольная кампания была не только уместным и правильным, но даже идеальным зачином для перестройки, попыткой разрыва с прошлым, легитимизации грядущих реформ и даже единения всего народа для достижения демократизации на открывающемся пути в будущее. Решительно возражая этому немецкому апологету М. Горбачева, российский публицист Леонид Ионин справедливо замечал, что даже при самых абстрактных рассуждениях издалека нельзя оправдывать такую очевидную неудачу самого главного из начинаний перестройки в 1985 – 1986 гг. «Как можно не замечать того, как реально проводилась эта кампания, – писал Л. Ионин. – Не замечать гигантских очередей, где надо было простоять много часов, чтобы купить хотя бы бутылку вина. Не замечать драк из-за места в очереди или просто из-за бутылки водки. Не замечать необходимости оскорбительных справок о смерти родственника, чтобы купить водку на поминки. Не замечать сломанных биографий, когда человек шел из гостей и попадался на глаза милиционеру. Не замечать вообще того, что власть нанесла всем нам – и пьющим, и непьющим – смертельное оскорбление, поставив нас в унизительное положение алкоголиков, готовых на все, лишь бы добраться до рюмки. Ответом власти не могло быть ничего кроме озлобления и пассивного сопротивления. Властям скоро пришлось отступить. Но отступили они не на те же позиции, на которых стояли перед началом борьбы с алкоголем. Перестроечная пропаганда оказалась дискредитированной. Власть продемонстрировала и глупость, и бессилие. Вера в то, что она знает, что делает, и умеет это сделать, оказалась подорванной. Худшего начала реформ нельзя было придумать. Думаю, что с этого времени как перестройка, так и ее вождь были обречены на поражение»[11]. Сказано резко, но в основном справедливо. Егор Кузьмич Лигачев лишь в последних разделах своих обширных мемуаров попытался как-то оправдать свою настойчивость и решительность в борьбе против алкоголизма. «Мы должны были откликнуться, – писал он, – на поток писем – в основном от жен и матерей, – в которых убитые горем женщины проклинали пьянство, уносившее жизни их сыновей и мужей. Не обращать внимания на громкий стон народа было уже невозможно. Без отрезвления народа было невозможно вести общественные преобразования. Да, антиалкогольная кампания принесла не только пользу, но и немалые издержки. Становилось ясно, что наскоком, с ходу давний недуг одолеть не удастся. Не снимаю с себя ответственности за то, что наши практические меры оказались чрезмерно жесткими, административными. Видимо, тут сработало нечто личное: как человек непьющий я психологически не был готов примириться с тем, что кто-то не может «завязать» с выпивкой, если резко ограничить возможности добывания спиртного. Показалось, что если приналечь, то погасить пьянство можно быстро. Вся эта кампания в жестком режиме длилась недолго, всего около двух лет. Потом пришло прозрение, и партия начала менять тактику, переносить акцент на разъяснительную работу, рассчитанную на дальнюю перспективу. В этой эволюции – от директивности к разъяснительности – я ничего страшного не вижу, она естественна. У наших оппонентов были разумные доводы. Однако отчетливо прослеживался и политический прицел лжедемократов в антиантиалкогольной кампании. Все можно простить, но только не злорадство в связи с неудачей очередной попытки одолеть застарелый народный недуг»[12]. Трудно комментировать подобного рода объяснения и оправдания. Крупнейший политик и второй человек в партии и у власти вдруг обнаружил, что у него есть не только подчиненные, включая и неразумный народ, но и политические противники, которые вовсе не будут склонны прощать ему столь очевидных ошибок и глупостей.

Михаил Горбачев в своих мемуарах признавал, что антиалкогольная кампания была очень грубой, что эта кампания имела очень тяжелые последствия, которые отразились и на его репутации. «Как только не ругали начальство, а больше всех доставалось генсеку, которого по традиции было принято считать ответственным за все. Так я получил кличку “минеральный секретарь”». Однако здесь же М. Горбачев попытался оправдаться, он обвинил во всех перегибах Егора Лигачева и Михаила Соломенцева, который в 1985 – 1987 гг. занимал пост Председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС. Этим людям был поручен контроль за исполнением указов и решений, но они взялись за дело с неуемным усердием и довели его до абсурда. Да, конечно, он также виноват, он должен был вмешаться при первых же перекосах, информация о них до него доходила, и очень серьезные люди говорили ему о недопустимых искажениях. «Но мне помешала, – замечает М. Горбачев, – отчаянная занятость лавиной обрушившихся на меня дел – внутренних и внешних, а в какой-то мере и излишняя деликатность»[13].

Наиболее подробно обо всех перипетиях антиалкогольной кампании, продолжавшейся более трех лет, писал в своих мемуарах Николай Рыжков. По его свидетельству, против этой кампании достаточно решительно возражали три члена Политбюро – Н. Тихонов, Г. Алиев и он, Н. Рыжков. Главными инициаторами кампании были М. Горбачев, Е. Лигачев и М. Соломенцев. «Мы понимали, что делаем глупость, мы видели, что эта кампания превратилась в фарс, мы возражали, но нас не хотели слушать. Мы хотели отстоять хотя бы пиво. Не тут-то было! Новый генсек и его ближайшие соратники по антиалкогольной кампании, используя моральный подъем вокруг нового лидера, стояли насмерть»[14]. Н. Рыжкову и другим пришлось отступить. В Совете Министров СССР не только исправно выполняли все директивы ЦК о борьбе с пьянством, но даже проводили совещания о том, как повысить эффективность всей этой кампании, и о том, не является ли также кефир алкогольным напитком. Только тяжелый экономический и финансовый кризис, который начал развиваться в 1986 – 1987 гг., среди причин которого были падение мировых цен на нефть, Чернобыльская катастрофа, неудачные экономические начинания, но также и последствия антиалкогольной кампании, вынудил М. Горбачева снова поставить на Политбюро вопрос о ходе этой кампании. Речь шла, в частности, о падении товарооборота в стране и двукратном росте очередей, которые отнимали у населения десятки миллиардов часов в год. В повестке дня заседания Политбюро в четверг 8 сентября 1988 г. этот вопрос стоял где-то в конце, в пункте «Разное». Однако полемика была долгой и бурной. На этот раз Н. Рыжкова поддержали В.И. Воротников, Л.Н. Зайков, Н.Н. Слюньков и В.П. Никонов. Им яростно возражали Лигачев и Соломенцев. Дело дошло до ругани и личных выпадов. Некоторые из членов Политбюро молчали, молчал и Горбачев. Однако при голосовании он также высказался за ослабление антиалкогольной кампании. «Конечно, – сказал он, – правильную политику с реализацией майского указа 1985 г. надо удержать. Но что делать с очередями, со спекуляцией? Пьяницы пусть клянут Советскую власть и меня лично. Но смущает реакция общества. И самое главное – самогон, колоссальная спекуляция. Отразилось на продаже парфюмерии и даже конфет. В Москве их уже нет. В общем, при проведении правильной линии мы перестарались, как всегда. Сейчас мы уже имеем 400 тысяч осужденных за самогон, и конца этому не видно. Производство водки надо оставить на установленном в Указе уровне. Но никаких ограничений для пива, для сухого вина, для шампанского, для коньяка»[15]. Вся эта дискуссия не была опубликована, и изменения в продаже алкогольных напитков происходили очень медленно. Для наведения прежнего порядка и уровня доходов в отрасли, включавшей сотни предприятий, а также виноградарских хозяйств, потребовалось еще несколько лет, и эта работа не была завершена даже к моменту распада СССР. Общие потери советского бюджета в пересчете на твердую валюту составили в 1985 – 1990 гг. около 100 млрд. долларов.

Об экономических начинаниях 1985 – 1986 гг.

Борьба за «отрезвление» народа была в первую очередь политической кампанией. Необходимо было, однако, определять и главное звено в цепи многочисленных экономических проблем. Слова об ускорении, как и выражения «стратегия ускорения», или «концепция ускорения», или даже «революционная стратегия ускорения, выработанная на апрельском Пленуме ЦК КПСС», – все это было пустой риторикой, как и многочисленные заявления о «новом качестве роста», «интенсификации производства», «структурной перестройке экономики», «эффективном управлении» или «лучшей организации труда». Необходимо было определить ясную и конкретную задачу, какую-то главную и центральную задачу, на выполнении которой должны были сосредоточить свои главные усилия все органы власти, планирования и управления, ответственные за экономику страны. В СССР завершалось, и далеко не лучшим образом, выполнение одиннадцатой пятилетки – 1980 – 1985 гг. Шла разработка планов на новую, двенадцатую пятилетку – 1986 – 1990 гг. Какая главная идея, какая главная задача должна была стать стержнем этой новой пятилетки? Михаил Горбачев назвал такой главной задачей развитие машиностроения, обновление машинного парка во всех отраслях производства. Члены Политбюро, включая и Николая Рыжкова, поддержали своего нового лидера. Уже 25 апреля 1985 г., выступая на Пленуме ЦК КПСС с докладом о подготовке XXVII съезда КПСС, М. Горбачев заявил, что «главной и первоочередной задачей 12-й пятилетки должно стать существенное повышение коэффициента замены оборудования. Решающее слово здесь – за машиностроением. Его развитию необходимо придать приоритетный характер и уже в 1986 – 1990 гг. в полтора-два раза ускорить темпы роста отрасли. Главная задача – быстро перейти на производство новых поколений машин и оборудования, которые способны обеспечить внедрение новой технологии, снизить материалоемкость, поднять фондоотдачу»[16]. В июне 1985 г. в ЦК КПСС было созвано большое совещание ведущих экономистов страны, крупных хозяйственных руководителей, директоров предприятий, отдельных рабочих по определению главных задач и направлений экономической перестройки. Никаких оригинальных идей на этом совещании не было высказано. В большом докладе М. Горбачева звучали все те же лозунги и слова о «повышении фондоотдачи», об «отдаче капитальных вложений», о «крутом изменении инвестиционной политики», о «ресурсосберегающих технологиях» и т.п. Это была странная картина. Населению страны, уставшему от бедности, от постоянного дефицита основных потребительских товаров, от тяжелых жилищных условий, от коррупции, от произвола чиновников, от невыполненных обещаний, заявляли о том, что партия будет заботиться теперь в первую очередь о «повышении коэффициента замены оборудования»! Это была, конечно, серьезная ошибка нового лидера в определении главного звена экономической политики партии. Да, конечно, М. Горбачев не сам сформулировал все эти приоритеты. Основные тезисы к его докладу готовила группа наиболее влиятельных экономистов во главе с академиком АН СССР Абелом Аганбегяном. Этим людям трудно было мыслить иначе и отказаться от разного рода штампов и догм марксистской политэкономии и сформированной еще в 30 – 40-е гг. политической экономии социализма. Так или иначе, но перестройка с самого начала оказалась без ясного и, главное, привлекательного для населения страны лозунга или ориентира. Это был провал и для новых политических руководителей, и для советской экономической науки.

Еще Юрий Андропов, сначала как Председатель КГБ, а в 1982 г. и как новый лидер государства и партии, сделал несколько обескураживающих открытий, о которых он говорил не только своим близким друзьям и сотрудникам, но и в некоторых публичных выступлениях, хотя и не в столь резкой форме. Он говорил, например, что мы, руководители, не знаем того общества, во главе которого стоим. Он также говорил, что главной угрозой для безопасности Советского Союза является не империализм, не диссиденты и не идеологические диверсии, а бедность основной части населения страны. Именно эта бедность и рожденное ею недовольство, а также невнимание или даже прямой произвол властей лежали в основе всех тех массовых волнений и забастовок, с которыми приходилось не раз разбираться Комитету государственной безопасности. Юрий Андропов еще со времен венгерских событий 1956 г. очень боялся таких массовых волнений.

Михаил Горбачев над всем этим задумывался очень мало, он жил и работал в мире догм и иллюзий. Не только для того, чтобы завоевать прочную популярность, но и для того, чтобы укрепить основы режима и сохранить государство, он должен был выдвинуть в 1985 г. понятные и привлекательные для народа лозунги и задачи. Речь нужно было вести о решительном повороте к реальным нуждам народа, который слишком долго ждал и уже начинал терять терпение. Не развитие машиностроения, а развитие торговли, сельского хозяйства, пищевой и легкой промышленности должны были новые лидеры выдвинуть на первый план. Нужно было быстро улучшить все показатели народного потребления, и в первую очередь в страдавшей от крайнего дефицита провинции. Развитие общественного транспорта, производство всех главных потребительских товаров и услуг для населения, улучшение систем здравоохранения и образования, разумная и эффективная конверсия военно-промышленного комплекса – вот что должно было стоять для нового руководства на первом месте. А уж потом машиностроение и технологии. Надо было заметно и быстро поднимать заработную плату учителям и врачам, ибо она уже и тогда была унизительно низка. Горбачев это знал, но все это проходило мимо его сознания. В мае 1985 г. М. Горбачев посетил несколько социально значимых предприятий и учреждений Ленинграда и Москвы. В столице он побывал в одной из лучших московских больниц – № 53. Эту больницу несколько дней готовили к посещению высокого гостя, убрав все «лишние» койки из палат и коридоров. Однако на запланированной краткой встрече с коллективом больницы ее работники решили высказать и свои претензии. Медицинские сестры прямо сказали генсеку, что не собираются долго работать в больнице из-за слишком низкой заработной платы. На вопрос о зарплате врачей главный врач больницы ответил, что он получает в среднем по 5 рублей за каждую из проведенных им операций. Число проблем, которые обсуждались в апреле, мае и июне 1985 г. на заседаниях Политбюро, было очень велико, но эта работа шла без какого-то ясного плана и системы. Было принято постановление о развитии Западно-Сибирского нефтегазового комплекса, но также и постановление об улучшении снабжения населения зубной пастой. На одном из заседаний Политбюро речь шла о реконструкции полиграфической промышленности, но также и об увеличении производства стиральных порошков в стране. Отдельное постановление Политбюро было посвящено увеличению в СССР производства и внедрению вычислительной техники. Для контроля за его выполнением высшие политические руководители страны предписали создать специальную комиссию ЦК КПСС и Совета Министров СССР. Но в это же время была создана и особая комиссия Политбюро для контроля за производством в СССР женских колготок. Невозможно было пройти мимо некоторых социальных проблем. Специальным решением было предписано повысить наиболее низкие пенсии – по инвалидности и по случаю потери кормильца. Было принято решение ввести, пусть и не слишком большие, пенсии колхозникам по старости, а также пособия тем одиноким и старым людям, которые по каким-то причинам вообще не получали никаких пенсий. Было также решено повысить оклады конструкторам и технологам, профессии которых из-за низких зарплат утратили прежнюю популярность. Несколько решений Политбюро было связано с проблемами пригородного садоводства и огородничества. Политбюро обещало улучшить транспортное обслуживание огородников, а также выделить горожанам под индивидуальные сады и огороды еще несколько миллионов новых участков в течение ближайших 3 – 5 лет.

За те шесть с половиной лет, в течение которых Михаил Горбачев возглавлял в качестве секретаря ЦК КПСС и члена Политбюро все директивные органы по сельскому хозяйству, общее положение дел в этой отрасли не улучшалось, а ухудшалось. Согласно официальной статистике, валовой сбор главных сельскохозяйственных культур в одиннадцатой пятилетке не увеличился, а уменьшился по сравнению с девятой пятилеткой. Среднегодовое производство зерна за период с 1981 по 1985 г. уменьшилось по сравнению с периодом 1976 – 1980 гг. с 205 до 180,3 млн. тонн. Среднегодовое производства хлопка-сырца уменьшилось с 8,55 до 8,31 млн. тонн. Производство масличных семян упало с 6 до 5,7 млн. тонн. Среднегодовой сбор картофеля сократился с 82,6 до 78,4 млн. тонн. Очень небольшой прирост был за пять лет только по овощам. Уменьшилась урожайность, но увеличилась себестоимость большей части культур. Это была опасная тенденция, и надо было что-то делать, чтобы переломить ситуацию. Однако все главные решения М. Горбачева и Политбюро на этот счет носили чисто административный и бюрократический характер. Так, например, было решено создать новое огромное ведомство – Госагропром, которому были теперь подчинены пять прежних министерств и которое должно было отвечать не только за производство, но и за переработку продукции сельского хозяйства. Руководить этим суперминистерством был определен давний соратник М.С. Горбачева Всеволод Мураховский. Он работал с 1957 г. в Ставропольском крае и после перевода М. Горбачева в ЦК КПСС был избран первым секретарем Ставропольского обкома КПСС. Теперь он возглавил весь советский агропромышленный комплекс, включая пищевую промышленность, сельскохозяйственную науку, даже часть торговли. Госагропром получил право определять цели, плановые задания и распределять капиталовложения в нескольких отраслях народного хозяйства СССР. B.C. Мураховский ничем особенным так и не отличился на новом поприще, а число чиновников, которые были заняты в управлении АПК, росло быстрее, чем объемы продукции в этом комплексе. Вскоре новое гигантское ведомство получило насмешливое наименование «агропромах».

Но так же по-бюрократически решались и другие проблемы. Так, например, для контроля за качеством продукции на всех главных предприятиях страны было решено создать еще одно большое, общесоюзное ведомство – Государственный комитет по качеству продукции. Это было очень странное решение, в котором не были четко определены ни права, ни обязанности нового Госкомитета. Для контроля за качеством продукции на каждом предприятии всегда существовал специальный отдел технического контроля, или ОТК. Да, эти отделы входили в структуру предприятия и подчинялись дирекции. Теперь возникла мысль о создании независимых от дирекции предприятий общегосударственных органов контроля – в дополнение к системе ОТК. Сходная система контроля существовала давно уже в оборонной промышленности. Министерство обороны направляло на предприятия оборонной промышленности своих представителей – военпредов, которые подчинялись не директорам танковых или артиллерийских заводов, а военным властям. Военпреды принимали военную технику для армии и проверяли ее качество. Однако у новых государственных контролеров не было такой ясной привязки к заказчику продукции. Новое ведомство входило в состав другого весьма громоздкого Государственного комитета – Госстандарта СССР в виде особого управления. Уже через несколько месяцев после создания Госприемки ее руководитель Б.С. Мигачев с удовлетворением говорил, что через систему государственной приемки сдается более половины всей промышленной продукции страны и что под контроль нового ведомства взята работа 1500 крупнейших предприятий 28 министерств. Однако в это же время множилось и число конфликтов, которые в ряде случаев вели к остановке предприятий. В эти конфликты чаще всего вмешивались обкомы и горкомы партии, и они решали возникшие споры обычно в пользу предприятий, а не новых органов госприемки. Само решение о создании как Агропрома, так и Госприемки отражало бюрократический стиль мышления, согласно которому ничего не может и не должно произойти без вмешательства из центра.

В 1985 г. в структуре Совета Министров СССР появилось еще одно бюрократическое ведомство – Бюро по машиностроению, которое возглавил Иван Степанович Силаев, занимавший ранее посты министров станкостроительной и авиационной промышленности. Постановление о создании этого Бюро почему-то не было опубликовано. Оно не управляло, а координировало деятельность одиннадцати машиностроительных министерств, и его полномочия были, таким образом, ограниченны. Работа нового Бюро, как можно было судить, проводилась примерно так же, как и работа созданного еще при Л. Брежневе суперведомства – Военно-промышленной комиссии, которая контролировала и координировала деятельность 12 министерств, полностью или частично работавших на нужды Министерства обороны. Все эти начинания демонстрировали гораздо большее доверие к бюрократическим процедурам, чем к самим предприятиям.

Никаких существенных изменений не внес в экономическую политику КПСС и ее XXVII съезд, который проходил в Кремле с 25 февраля по 6 марта 1986 г. На съезде были приняты не только директивы об основных направлениях экономического и социального развития СССР на 1986 – 1990 гг., но и программа развития страны на период до 2000 г. Однако эти документы не привлекли большого внимания ни наблюдателей со стороны, ни профессиональных партийных работников, собравшихся на свой съезд. Большой политический доклад М.С. Горбачева, который продолжался 5 часов, почти все западные журналисты называли слишком долгим и скучным. Большинство наблюдателей, прибывших в Москву в ожидании сенсаций, были разочарованы. Без большого интереса наблюдали и слушали этот доклад и советские телезрители. Наше внимание привлекли лишь некоторые фразы докладчика, даже намеки, а кое в чем – даже умолчания. Все мы умели тогда читать и между строк. Это понимали и составители доклада, над текстом которого М. Горбачев работал с помощниками до позднего вечера 24 февраля 1986 г.

В разных частях своего пространного доклада М. Горбачев недвусмысленно осудил брежневское руководство – за плохую работу, за отставание в деле внедрения интенсивных методов производства, за разрыв слова и дела, за бюрократизм и субъективизм, за просчеты и ошибки в планировании, за пренебрежение практическими делами, за попустительство к нарушениям «моральных норм коммуниста», которые нередко вели и к нарушению законов рядом партийных и государственных деятелей. По заверениям М. Горбачева, партия будет еще энергичнее осуществлять тот поворот в стиле и методах своей работы, который начался после апрельского Пленума ЦК КПСС. Перечислив многие крупные недостатки в экономике, в системе здравоохранения, сфере услуг, а также в других областях жизни государства и общества, докладчик довольно пренебрежительно отозвался о понятии «развитой социализм», о котором во времена Брежнева говорилось обычно как о «крупнейшем открытии творческого марксизма». Но теперь М. Горбачев заявил, что слишком частое употребление понятия «развитой социализм» ведет к смещению акцентов, к затушевыванию нерешенных проблем экономики и снабжения населения. Это понятие как бы оправдывало медлительность в решении насущных задач. Теперь, когда партия провозгласила курс на ускорение социально-экономического развития, такого рода подход неприемлем.

В докладе М.С. Горбачева содержался тезис о необходимости не косметических, а радикальных реформ в хозяйственном управлении.

Однако существо этих реформ докладчик изложил лишь в самых общих чертах. Намечалось лишь направление желательных преобразований: отказ от чрезмерного централизма и бюрократизма. Но вот уже 10 месяцев после апрельского Пленума ЦК главная деятельность партийного руководства шла совсем в другом направлении. Так, например, М. Горбачев говорил в своем докладе о том, что Москва не должна вмешиваться в оперативную деятельность нижестоящих хозяйственных звеньев. Надо, напротив, расширить границы самостоятельности предприятий и объединений, работа которых должна вестись на основе «подлинного» хозрасчета, самоокупаемости и самофинансирования. Надо расширять разнообразные формы бригадно-подрядной организации труда и таким образом теснее увязать результаты труда и его оплату. На место мелочного администрирования должно прийти экономическое регулирование. Большинство проблем нужно решать не в центре, а на местах, находя при этом наилучшее сочетание отраслевого и территориального принципов управления. Горбачев предлагал создавать как можно больше мелких и средних предприятий, а не заводов-гигантов, строительство которых растягивается на многие годы. Во многих случаях модернизация и реконструкция предприятий предпочтительнее нового строительства. Несколько раз докладчик произнес и слово «рынок». Надо производить товары народного потребления на основе требований рынка, т.е. исходя из заказов торговых предприятий. Все это были хорошие слова. Но они сильно расходились с такими делами, как создание Агропрома, Госприемки, с антиалкогольной кампанией и той кампанией по борьбе с «нетрудовыми доходами», о которой речь будет ниже.

Премьер Николай Рыжков посвятил свой доклад не только плану 12-й пятилетки, но и разработанному в ЦК КПСС проекту Основных направлений развития СССР на ближайшие 15 лет – до 2000 г. Докладчик утверждал, что все эти программы тщательно просчитаны, научно обоснованы и покоятся на очень прочном фундаменте. Темпы прироста ВВП на ближайшие 5 лет определялись в 4% в год. По сравнению с 3,5% в 1981 – 1985 гг. это было не слишком значительное ускорение. Однако на следующие 10 лет речь шла о ежегодном приросте в 5% и более, что могло обеспечить удвоение ВВП за 15 лет. Производительность труда и уровень жизни населения предполагалось увеличить в 2,5 раза. Николай Рыжков ничего не говорил о рыночных механизмах как о средствах для ускорения экономического развития страны. Напротив, он специально подчеркнул, что главным рычагом для обеспечения успешного и быстрого развития советской экономики должно быть «укрепление и совершенствование централизованного и планового руководства экономикой – великого завоевания и коренного преимущества социализма». «В этом вопросе, – заметил докладчик под аплодисменты съезда, – мы не оправдали, да и никогда не оправдаем надежды буржуазных идеологов на наш отход от этого основополагающего принципа».

Выступления почти всех членов Политбюро на съезде были бесцветными, формальными и неинтересными. Привлекла внимание лишь речь Егора Лигачева, который говорил о роли критики и самокритики в партийной жизни. Он подчеркнул, что во времена Брежнева все сферы управления, которые возглавлялись членами Политбюро или личными друзьями Брежнева, были заботливо выведены из зоны критики – как сверху, так и тем более снизу. Именно это порождало не только инертность, но и бюрократизм и мздоимство. «Все министерства и ведомства, – заявил Лигачев, – в том числе министерства внутренних дел, внешней торговли, любое другое, все организации, будь то Московская, Ленинградская, Украинская, Казахстанская, Ставропольская, Томская или Свердловская, – все они должны быть в зоне критики и доступны партийной критике». Эти слова были поддержаны аплодисментами, но никто из других ораторов не стал продолжать или развивать тезис о критике.

Привлекла внимание и речь Бориса Ельцина, который только недавно занял пост первого секретаря Московского горкома партии, заменив здесь отправленного на пенсию В. Гришина. «Все начинания апрельского Пленума, – говорил Б. Ельцин, – вязнут в инертном слое приспособленцев с партийным билетом. Партия пока не вырвала из нашей жизни корни бюрократизма, социальной несправедливости и злоупотреблений. Многие из партийных руководителей и сейчас не говорят правду и оценивают действительность не с политической, а с конъюнктурной точки зрения». Ельцин был единственным, кто в начале 1986 г. поднял вопрос о «частичном» разложении и перерождении партийных кадров, что связано не в последнюю очередь с теми материальными привилегиями, которые получают ответственные партийные работники и которые вызывают возмущение рядовых рабочих и членов партии. «Мое мнение состоит в том, – заявил Ельцин, – что там, где блага руководителей всех уровней неоправданны, их надо отменить. Это будет способствовать росту трудовой и общественной активности людей и не будет давать повода для спекуляций нашим идеологическим противникам». Съезд встретил эти слова Б. Ельцина аплодисментами, но никто из выступавших позже никак не поддержал этой темы привилегий. Отдельные ораторы попытались оспорить утверждение Ельцина о частичном перерождении партийных кадров.

«Номенклатурная революция»

Значительные изменения в составе Политбюро и Секретариата ЦК КПСС произошли уже весной и летом 1985 г. Уходили не просто «люди Брежнева», но в основном те, кому было уже за 70 лет. Простое чувство самосохранения требовало от партии выдвижения на руководящие посты нового поколения руководителей. Предсъездовская отчетно-выборная кампания открывала для этого большие возможности.

Масштабы развернувшегося обновления кадров были очень внушительны. К концу января 1986 г. в стране сменилось более 60 секретарей обкомов и ЦК союзных республик, а также руководителей партийных организаций самых крупных городов страны. Сменилось руководство примерно в 40 министерствах СССР. Новые люди пришли во многие руководящие кабинеты в ЦК КПСС, возглавили ведущие управления, ведомства и отделы министерств и ведомств. Тысячи новых людей появились на постах секретарей райкомов и горкомов, директоров предприятий и учреждений, научных и учебных институтов, в политотделах армии и флота. Соответственно готовились списки для будущего состава ЦК КПСС, который, как предполагалось, должен быть обновлен на съезде партии на 40 – 50%. Некоторые из иностранных корреспондентов пытались судить о масштабах предстоящих событий по освещенности окон в центре Москвы. На них производило впечатление то обстоятельство, что в Кремле, на Старой площади, на Лубянке, в Охотном Ряду и в некоторых других правительственных зданиях Москвы окна были освещены в январе 1986 г. до 2 – 3 часов ночи. В эти недели в Москве и появилось понятие «номенклатурная революция» – не слишком понятный для западных наблюдателей термин.

Кадровые перемены, происходившие осенью и зимой 1985/1986 г., были явным и сознательным продолжением политики по обновлению кадров, которую начал еще Ю.В. Андропов, но которую не стал продолжать К.У. Черненко. Эти перемены не сопровождались никакими скандалами или громкими разоблачениями. Не было и заметной борьбы за посты и должности. Намеченный к замене партийный или государственный чиновник обычно сам подавал заявление об отставке еще до начала партийной конференции или до принятия соответствующего указа. Уходили, как правило, действительно старые люди, которые не чувствовали в себе способности к более напряженной работе еще на ближайшие 5 лет. Это была смена партийных поколений, которая слишком задержалась в предшествующие даже не 5, а все 10 лет. В кадровых переменах был и некоторый элемент социального сдвига. Я определял его тогда как замену партийной олигархии партийной же технократией. На смену партийно-бюрократическим кланам с их системой личной зависимости, лояльности и взаимного отпущения грехов, которые в ряде республик и ведомств принимали характер своеобразных «мафий», приходили жесткие, но более компетентные технократы, связанные между собой не земляческими и семейными отношениями, а общей заинтересованностью в успехе «дела» и «прогресса» – в их понимании этих терминов. Менялись стиль и характер, но не содержание работы. Было ослаблено политическое влияние безликого, но еще недавно всесильного номенклатурного аппарата, и, напротив, происходил заметный рост влияния конкретных политических руководителей. Зарубежные наблюдатели выделяли в этой связи не только М. Горбачева, но также Н. Рыжкова и Э. Шеварднадзе. Но мало кто заметил и оценил огромное увеличение влияния Е.К. Лигачева, под руководством которого и происходили почти все кадровые перемены в предсъездовские месяцы. Именно Лигачев отвечал за кадры партии и государства. Михаил Горбачев еще очень мало знал людей и кадры в стране. Он не выдвинул в эти недели и месяцы никого из своих ставропольских соратников, и только несколько человек было рекомендовано лично Горбачевым в списки членов ЦК – для избрания их на XXVII съезде партии.

Все кадровые перемены осени и зимы 1985 и 1986 гг. были практически лишены демократического содержания. Вся предсъездовская дискуссия была полна бессодержательной и пустой риторики, в ней не звучало никаких новых идей. Ставился вопрос не о демократии, а об эффективности, о лучшем управлении и о дисциплине. Существовавшая в партии и в государстве сверхцентрализация шла лишь на пользу новому руководству при столь быстрой и массовой замене кадров. В СССР накопилось очень много проблем, которые нельзя было решить одной лишь заменой кадров управляющих и методов управления. Нужны были реформы, но об этом тогда мало кто думал. Как «революция управляющих» на Западе, повысив эффективность и производительность, не покушалась на основы капитализма, так и происходивший перед XXVII съездом партии сдвиг в кадрах партии не покушался на основы авторитарного социализма.

XXVII съезд избрал новый состав ЦК КПСС, обновив прежний список почти наполовину. Это открывало возможность для продвижения в высшие органы партийного руководства новых людей. Состав Политбюро обновился еще до съезда, теперь существенно обновился Секретариат. В состав Секретариата ЦК КПСС вошли, кроме Горбачева, Е.К. Лигачев, А.Н. Яковлев, В.А. Медведев, А.Ф. Добрынин, В.И. Долгих, Л.Н. Зайков, М.В. Зимянин, В.П. Никонов, Г.П. Разумовский, А.П. Бирюкова. В Секретариате ЦК всегда была определенная иерархия. Из всего состава Секретариата только Горбачев и Лигачев были тогда членами Политбюро. Но Горбачев редко вмешивался в работу этого партийного органа и не занимался повседневными партийными делами. Поэтому ведущую роль в Секретариате стал играть Лигачев. Именно он решал тогда основные кадровые вопросы и пользовался наибольшей поддержкой обкомов партии. В руках и под контролем Лигачева была сосредоточена и значительная часть идеологической работы КПСС.

Большие перемены произошли в 1985 – 1986 гг. во всех министерствах и в аппарате Совета Министров. По свидетельству Н. Рыжкова, кадры государственного и хозяйственного управления обновились в эти два года на 40 – 50%. Хотя и в меньших масштабах, это обновление кадров происходило и в течение почти всего 1987 г. Новые лидеры страны и партии были тогда глубоко убеждены, что все недостатки последних лет режима Брежнева и первых двух лет «перестройки» объясняются не недостатками самой политики или системы власти, а недостатками и слабостью кадров, отдельных руководителей. В беседе с работниками одного из московских театров в июне 1986 г. Егор Лигачев воскликнул: «Не так страшны нам те работники, которые открыто сопротивляются курсу на обновление, а такие люди есть. Не так страшны нам те, кто сопротивляется тайно, а такие люди также имеются. Наиболее опасны те, кто на словах поддерживает все новые мероприятия, а на деле все оставляет без изменений». Новый секретарь ЦК КПСС А.Н. Яковлев также признал на совещании редакторов газет в Москве, что «курс XXVII съезда КПСС» встречает сильное сопротивление в аппарате партийных и хозяйственных органов и на местах. Отчитываясь в успехах борьбы против коррупции в Москве, Борис Ельцин также признал, что даже массовые аресты среди работников торговли не слишком заметно сократили здесь хищения и злоупотребления. «Мы еще не достигли дна», – заявил Ельцин. В московских аппаратах власти и управления Борис Ельцин устроил настоящую чистку. Только за один 1986 г. в Москве были отправлены в отставку почти все секретари райкомов партии, а также весь прежний состав Московского горкома партии и Мосгорисполкома. Более 800 человек из системы торговли, из административных и хозяйственных органов были арестованы и отданы под суд. В большинстве случаев, хотя далеко не всегда, такие жесткие формы обновления кадров имели основания. Но где можно было взять столько новых людей для управления делами в столице? Общая школа управления не была изменена. Мало кто понимал вообще, что это значит – «работать по-новому». Были нередки случаи, когда новые, более молодые и профессионально хорошо подготовленные партийные и хозяйственные руководители весьма энергично начинали выступать против перестройки. Было немало случаев отказа от новых назначений. К середине 1987 г. в Москве стояли закрытыми около 200 вполне исправных магазинов разного профиля, так как никто не хотел работать здесь ни директором, ни главным кассиром. Много вакансий имелось в управлениях торговли, в хозяйственных органах, в горкоме партии и в горисполкоме. Борис Ельцин несколько раз обращался к М. Горбачеву и Е. Лигачеву за помощью в кадрах. Но сходная ситуация возникла и в ряде других городов, областей, в союзных республиках. По признанию члена Политбюро Л. Зайкова, в 1986 г. в партии почти повсеместно стала чувствоваться нехватка людей для назначения на ответственные посты. Приходилось назначать «временных» руководителей, которых, как правило, уже через два-три месяца нужно было смещать как «не оправдавших доверия». Обкомы и горкомы партии получили директиву начать работу по созданию «резерва на выдвижение», т.е. проводить отбор и подготовку людей, которые должны были получить ответственное назначение через один или два года.

Существенные перемены стали происходить и в руководстве Вооруженными Силами. Почти все высшие военные руководители в середине 80-х гг. были участниками Великой Отечественной войны. Это были, как правило, достойные люди, профессиональные военные. Однако, за небольшим исключением, это были люди в возрасте от 60 до 70 лет. Министру обороны маршалу Соколову было уже 73 года. Наиболее значительная смена военных кадров происходила в 1987 г., когда был отправлен на пенсию С.Л. Соколов, а на его место назначен 64-летний маршал Дмитрий Тимофеевич Язов.

О борьбе с «нетрудовыми доходами»

Всего через несколько месяцев после окончания XXVII съезда КПСС в Советском Союзе началась неожиданная, но интенсивная политическая кампания по борьбе с «нетрудовыми доходами». Инициатива этой кампании принадлежала ЦК КПСС, который 15 мая 1986 г. принял решение «О мерах по усилению борьбы с нетрудовыми доходами». 23 мая 1986 г. по этому поводу был принят специальный Указ Президиума Верховного Совета СССР, имеющий силу закона. Некоторые специальные постановления о борьбе с нетрудовыми доходами принял также Совет Министров СССР.

По смыслу самого понятия «нетрудовые доходы» речь могла идти о таких доходах граждан, которые не были связаны с их трудом. Это хищения, мошенничество и особенно взяточничество. В других случаях речь могла идти о деятельности, носящей, однако, отчетливо противоправный характер. Это контрабанда, изготовление и продажа наркотических веществ и т.п. Но как следовало относиться к нетрудовым доходам, получение которых не противоречило существующему законодательству? Это сдача в городах и в курортных районах квартир и комнат, предоставление частных транспортных услуг и т.п. В постановлении ЦК КПСС осуждалась спекуляция, а также все виды труда, в которых граждане «используют в целях наживы принадлежащие государству машины и механизмы, транспортные средства, жилую площадь, топливо, сырье и материалы». Не слишком благосклонно отнеслись указанные выше директивные инстанции и к занятию кустарно-ремесленным промыслом или другой индивидуальной трудовой деятельностью, относительно которых у граждан не было специального разрешения и по которым граждане уклонялись от оплаты в полном объеме подоходного налога. Составители принятых в мае 1986 г. указов и постановлений неправомерно расширили само понятие «нетрудовые доходы», включив сюда все виды и формы «теневой экономики», которая, по подсчетам экспертов, составляла не менее 20 – 25% от всей экономики в СССР. Под удар карательных органов государства попадали все виды неофициальной трудовой деятельности граждан. Система «теневой», «левой», «серой» экономики, как и более сложные системы «черного» рынка, складывалась в Советском Союзе десятилетиями, заполняя те ниши, в которых не могла работать эффективно государственная экономика. Во времена Брежнева некоторые виды такой деятельности даже поощрялись, хотя и в неофициальном порядке, так как они служили социальными амортизаторами. «Никто не живет в Советском Союзе на одну лишь заработную плату» – так не раз говорил в своем кругу Леонид Брежнев. Разнообразная теневая экономика давала дополнительный заработок десяткам миллионов людей и в то же время компенсировала острый недостаток важных для населения товаров и услуг. При этом чаще всего такая деятельность не приносила никакого вреда государству и государственной экономике. К тому же население в этой области работало обычно по нормам и правилам рыночной экономики. «Левые» заработки увеличивали в стране платежеспособный спрос, что во многих случаях было выгодно и государству. Любая огульная кампания в этой сложной сфере жизни общества могла принести немалый вред. Тем не менее с лета 1986 г. в стране развернулась бурная деятельность по запрещению и ограничению в работе множества мелких ремонтных мастерских, системы частной медицинской помощи. Ограничивалась или бралась под строгий контроль система сдачи в аренду частных квартир и домов, особенно в столице и в курортных центрах. Волна репрессий прошла по миллионам садово-огородных участков горожан. Во многих регионах страны действовали инструкции, которые запрещали строить на таких участках жилые строения, а также создавать теплицы размером больше 10 или 15 квадратных метров. Продукцию с садово-огородных участков предписывалось использовать только на нужды данной семьи, но не на продажу. Но владельцы многих миллионов участков мало считались с такими инструкциями, и даже Н.С. Хрущев мирился с этими нарушениями. На одно из предложений о «наведении порядка» в садово-огородных хозяйствах Хрущев ответил: «Вы что, меня хотите поссорить с рабочим классом?» Но Горбачев не возражал против майского указа. В стране началось разрушение теплиц, животноводческих построек. На садовых участках сносились «лишние» этажи домов, разрушались печи, отбирались «излишки» продукции. Пострадали и многие сельские жители, работники колхозов и совхозов, усиленно развивавшие в своих хозяйствах очень выгодные, но «непрофильные» отрасли. Так, в южных районах страны серьезно пострадало цветоводство, которое велось на частной основе. В некоторых колхозах Краснодарского края были ликвидированы прекрасные розарии, которые было приказано распахать и заменить обычным картофельным полем. Особенно жесткие карательные меры были приняты против «спекуляции» – торговать на городских рынках разрешалось только продуктами, которые выращены самим продавцом. Перекупка товаров, без которой рыночная торговля не может развиваться, была признана «нетрудовым» доходом. В результате перестали работать рынки и базары во всех северных районах страны и очень сильно уменьшилась рыночная торговля в центральных и южных районах Союза. Майский указ был шедевром административного ужесточения. С особенным размахом он применялся в Москве, где за жесткой борьбой с «нетрудовыми» доходами очень внимательно наблюдал сам Борис Ельцин. К осени 1986 г. в Москве существенно сократился объем торговли на всех колхозных рынках. Массовая кампания по ликвидации теплиц и всех артезианских насосно-силовых установок проводилась в Волгоградской области. Газета «Волгоградская правда» с энтузиазмом писала тогда о борьбе с «помидорными стяжателями». Разрушались печи, теплицы и «лишние этажи» даже у ветеранов Отечественной войны, у многодетных семей и у всех людей, «охваченных вирусом помидорной лихорадки».

Как и следовало ожидать, репрессивный майский указ был отменен через полгода – в ноябре 1986 г. Недовольство было слишком большим, да и убытки для населения и государства были очевидны. В конце 1986 и в начале 1987 г. были в срочном порядке разработаны и приняты прямо противоположные мероприятия, о которых я буду писать ниже. Но недоверие к государству и недовольство властями сохранялись еще очень долго.

Николай Рыжков в своих мемуарах вообще ни слова не говорил о короткой, но нанесшей очень большой вред экономике и престижу нового руководства кампании по борьбе с «нетрудовыми доходами». А между тем именно его подпись стояла на главных документах Совета Министров СССР на этот счет. Указ Президиума Верховного Совета СССР был подписан А.А. Громыко, но он также готовился в ЦК КПСС и в Совете Министров СССР. Михаил Горбачев признает допущенные в 1986 г. грубые перегибы, но пытается от них отмежеваться. «В майских решениях об усилении борьбы с нетрудовыми доходами, – писал он в своих мемуарах, – проявилась позиция той части партийно-государственного аппарата, которая не принимала линию руководства. А мы просто проглядели подготовку и выпуск односторонне направленных решений. Потом пришлось их поправлять»[17].

Чернобыльская катастрофа

Чернобыльская катастрофа оказалась не только главным событием 1986 г. в Советском Союзе и в мире, но и одним из самых важных событий последней четверти XX века. Эта катастрофа имела большие последствия во всех регионах мира, повлияв на экономику и научно-техническую политику всех развитых стран и изменив представления людей об опасностях и угрозах. После Чернобыля в литературе перестало употребляться понятие «мирный атом». Как проекты, так и планы строительства атомных электростанций были повсеместно пересмотрены, а в некоторых странах было принято решение отказаться в дальнейшем от атомных станций для получения тепла и электроэнергии. Уроки и последствия Чернобыля продолжают изучаться и обсуждаться и сегодня – через 20 лет после самой катастрофы. 20-летняя годовщина чернобыльской трагедии (26 апреля 2006 г.) была отмечена множеством научных конференций и международных совещаний. Внимание к этой дате намного превзошло внимание к 20-летию самой горбачевской перестройки. Эти события совпали во времени лишь случайно. Но и теперь, вспоминая события первых лет перестройки, мы неизменно вспоминаем и Чернобыль.

В первые дни сентября 2005 г. был опубликован наиболее полный отчет о последствиях взрыва, разрушившего четвертый ядерный реактор АЭС в Чернобыле 26 апреля 1986 г. Этот отчет был составлен Чернобыльским форумом ООН – организацией, в которую входят более 100 ученых, восемь агентств ООН и правительства России, Украины и Белоруссии. В отчете приводятся цифры, показывающие, сколь огромные количества радиации были выброшены в атмосферу в первые 10 дней аварии. Число погибших в первые сутки катастрофы было невелико, но несколько десятков человек получили смертельные дозы радиации. Почти все они умерли до 10 июля 1986 г. в специальной больнице в Москве. Отчет ООН определяет общее число погибших в 50 человек – это были главным образом операторы, электрики, турбинисты и наладчики самой АЭС, а также пожарные, гасившие пожар. Однако около 600 тысяч человек получили высокую дозу радиации: это те, кто работал на месте аварии или жил на территории, прилегающей к Чернобыльской АЭС. Из них не менее 4 тысяч умерло позднее от рака, вызванного этим облучением. Общее число людей, получивших повышенные дозы радиации, составляет около пяти миллионов человек. Из зоны бедствия было эвакуировано 135 тысяч жителей Белоруссии и 45 тысяч жителей Украины. Переселению подверглось несколько сот деревень и сел, а 15 из них пришлось сровнять с землей. Существенно пострадала территория в 109 тысяч кв. км, но были задеты загрязнением в заметных масштабах еще около 100 тысяч кв. км. Было заметно задето радиацией 23% территории Белоруссии, 5% территории Украины и 0,5% территории России. Повышение радиоактивности наблюдалось в первые дни и недели после катастрофы в Прибалтике, Швеции и Финляндии, а также в юго-восточной части Европы и в Турции. В ликвидации последствий аварии весной и летом 1986 г. принимало участие более 500 тысяч человек. На больших территориях вокруг АЭС пришлось убирать верхний слой почвы – миллионы тонн земли. В одном из больших захоронений в пострадавшей зоне было закопано более 1600 грузовиков, автобусов и подъемных кранов, а также 28 вертолетов. Этот перечень последствий катастрофы можно продолжить. Только прямые расходы по ликвидации последствий Чернобыля составили сумму, эквивалентную 10 млрд. долларов. К концу года эта сумма поднялась до 20 млрд. долларов. С учетом всех косвенных потерь и в расчете на несколько лет эксперты оценивали потери Советского Союза огромной суммой в 70 – 80 млрд. долларов.

Нет необходимости рассказывать здесь о подробностях самой катастрофы, которая произошла на четвертом блоке ЧАЭС в ночь с 25 на 26 апреля 1986 г. Сами по себе характер и природа катастрофы внутри реактора, которая сопровождалась разрушением и расплавлением активной зоны реактора и выделением огромных количеств радиоактивной пыли, далеко не сразу были поняты всеми, кто имел отношение к работе АЭС. Даже операторы не знали, что реактор, работой которого они управляли, способен при определенных условиях к взрыву. Последующий анализ показал, что еще в час ночи, когда реактор уже был неуправляем и взрывоопасен, взрыв можно было предотвратить, несмотря на все допущенные ранее ошибки. Первые сообщения об аварии на четвертом блоке ЧАЭС поступили на приемный пункт пожарной сигнализации, установленной в помещении диспетчерского пункта пожарной части всего объекта: на Чернобыльской АЭС имелось уже четыре работающих реактора и строился пятый. По тревоге к месту аварии был направлен дежурный караул. Принимал свои меры и ночной персонал по обслуживанию четвертого энергоблока, но все эти меры не остановили развитие катастрофы и пожара. Пришлось направить к месту катастрофы несколько специальных пожарных подразделений УПО УВД Киевского облисполкома. Основной взрыв в реакторе произошел в 1 час 23 минуты 40 секунд 26 апреля. Даже возможности такой аварии никто не предполагал; при более ясном представлении о путях развития катастрофы взрыв можно было остановить даже за 1,2 – 2 минуты до его начала. Почти мгновенно испарилось и было выброшено в атмосферу не менее 50 тонн ядерного топлива, а еще около 70 тонн выброшено на околостанционную территорию и на кровлю ЧАЭС. По проведенным позже подсчетам, общий объем выброшенной радиоактивности превышал 10 Хиросим.

Первые подразделения пожарной охраны прибыли к месту катастрофы в 1 час 30 минут, когда реактор был уже разрушен, а вокруг здания образовались завалы в 35 – 40 метров. Главной опасностью после взрыва четвертого реактора был пожар: интенсивное горение происходило на кровле машинного зала аппаратного отделения, а также на кровле соседних корпусов. На кровле были разбросаны куски радиоактивного графита, радиоактивные и токсичные вещества содержались и в продуктах горения. Пожар происходил на высоте 70 – 75 метров. В таких невероятно тяжелых условиях, да еще ночью, при опасности обрушения в любой момент конструкций, на которых держалась крыша, пожарные команды были вынуждены тушить пожар. Пожар возник сразу во многих местах, и огонь мог проникнуть в соседние реакторы, а также в машинный и аппаратный залы и разрушить системы защиты всей станции. Его распространение могло происходить или через крышу, или по кабельным каналам, система которых охватывала всю станцию. Отнюдь не по соображениям безопасности, а по экономическим соображениям все четыре атомных реактора ЧАЭС были расположены под одной крышей и составляли единый комплекс, так что авария одного реактора легко могла повести к аварии и к взрыву еще трех реакторов. Из соображений экономии очень многие из конструкций в здании АЭС содержали слишком много легковоспламеняющихся материалов. Особенно уязвимой с этой точки зрения была как раз крыша АЭС. Еще за несколько лет до катастрофы в Чернобыле, но после ряда больших пожаров такого рода крыши было запрещено использовать в промышленном строительстве. А ведь четвертый реактор возводился уже после этого запрещения, и главными материалами для крыши были здесь битум и керамзит. Пожар был локализован к 5 часам утра, а к 6 часам 40 минутам он был ликвидирован. Опасность взрыва других реакторов была устранена благодаря самопожертвованию пожарных и ценой жизни многих из них. Но пожар на крыше был только частью катастрофы, которая продолжала развиваться по своей логике. Пожар продолжался внутри поврежденного реактора, который раскалился до 2 – 3 тысяч градусов и продолжал выбрасывать наружу радиоактивность. Не было понятно: как и чем можно погасить реактор и можно ли вообще сделать это? Ни вода, ни разного рода применяемые на пожарах средства в данном случае не подходили: все это испарится и уйдет в атмосферу. Не знали, что делать, и местные власти. Рядом с ЧАЭС был расположен новый город Припять. К утру 26 апреля этот город был оцеплен милицией, как и вся территория АЭС. Персонал станции получил защитные костюмы, но для работников милиции костюмов уже не хватило, и милицейские мундиры через два дня пришлось сжигать. Окрестное население не знало даже самых простых способов защиты от радиации. Здесь не проводилось на этот счет никаких занятий через систему гражданской обороны. Предложение об эвакуации жителей Припяти было утром 26 апреля отклонено, так как первая команда из Москвы была очень проста: «Панику не поднимать». Была суббота, почти все дети школьного возраста пошли в школу, а малыши играли на улице. Работали все магазины и учреждения города, на вечер и день готовилось несколько свадеб. В 30-километровой зоне вокруг АЭС находилось более 110 тысяч человек, здесь строился новый, пятый энергоблок. Продолжал работать второй энергоблок. Однако третий энергоблок был остановлен по распоряжению инженера Ю.Э. Багдасарова и вопреки приказу главного инженера станции Н.М. Фомина. Измерить уровень радиации внутри здания оказалось невозможным, так как здесь не было приборов для измерения радиации выше 4 рентген в час, а реальный уровень был выше. В момент аварии на станции не было ни ее директора В.П. Брюханова, ни главного инженера Фомина. Прибыв на АЭС и ознакомившись с ситуацией, Брюханов сообщил об аварии в Москву в ЦК КПСС заведующему сектором атомной энергетики В.В. Марьину. Это первое сообщение гласило, что на ЧАЭС произошла тяжелая радиационная авария, но что реактор еще цел и его можно загасить.

Рядовой персонал четвертого блока действовал мужественно, но не всегда адекватно, так как происходившее развитие катастрофы не было предусмотрено ни в каких инструкциях. Именно пожарные, турбинисты и электрики сумели спасти от разрушения всю ЧАЭС, но спасти четвертый блок было уже невозможно. Некоторые действия персонала даже усугубляли аварию. Работа на атомной станции происходила в три смены, и наибольшие потери понесла ночная смена. Всего на ЧАЭС числилось 5,5 тысячи эксплуатационного персонала. Большая часть этих людей в ночь на 26 апреля отдыхала. Однако днем и вечером 26 апреля 1986 г. не менее двух тысяч работников станции исчезли из Чернобыля, не поставив в известность своих начальников. Начинала развиваться паника, хотя масштабы ее в первые дни были еще невелики. Наибольшие претензии были позднее предъявлены к руководству ЧАЭС. Стало известно, что некоторые из норм эксплуатации АЭС были 25 апреля грубо нарушены. Четвертый блок АЭС готовился к остановке на плановую перезагрузку топлива. К тому же на этой станции начал проводиться сложный эксперимент по проверке систем безопасности. Станция была введена в строй без проверки этих систем, и их испытания намечались как раз на апрель 1986 г. Активная зона реактора нуждалась в очистке от накопившихся шлаков. Когда постепенная остановка реактора уже начала проводиться, диспетчер из республиканской энергосистемы позвонил из Киева и попросил задержать остановку реактора хотя бы на 24 часа. Директор ЧАЭС Брюханов распорядился поднять мощности, но это почему-то не удавалось. Дежурил неопытный оператор. Поступила команда поднять защитные стержни. Это было запрещено инструкцией, но никто не знал – почему. В инструкциях многое не было предусмотрено. Как только начался подъем защитных стержней в реакторе, началось и развитие неуправляемого взрыва. Ошибок было слишком много, и они совпали. Эксперты позднее писали, что обслуживающий персонал станции допустил 25 апреля и в ночь на 26 апреля «как минимум пять грубых ошибок в эксплуатации АЭС». Главная вина при этом лежала на оперативных руководителях станции. Григорий Медведев, автор одного из наиболее подробных очерков о Чернобыльской катастрофе и заместитель начальника именно того производственного управления Минэнерго, которое отвечало за строительство АЭС в Советском Союзе, писал позже, что персонал станции допустил десять ошибок. Это произошло не только из-за неопытности персонала, но и вследствие пороков конструкции самого реактора, ибо при разумной конструкции таких сооружений подобного рода сложение и сочетание ошибок должно быть вообще исключено[18]. Как известно, руководители станции были летом 1986 г. привлечены к уголовной ответственности. На судебных заседаниях звучали слова о преступной халатности, о разгильдяйстве, об отсутствии самостоятельности, о трусости, о незнании физики. Однако та поспешность, с которой ЧАЭС была введена в эксплуатацию, без должных испытаний и проверок всех систем безопасности, была связана с преступной халатностью гораздо более высокопоставленных лиц, чем дирекция этой станции. Отнюдь не дирекция станции была ответственна и за серьезные недостатки самого проекта ЧАЭС.

В первые часы после взрыва реактора наиболее быстро, эффективно и адекватно действовали военные структуры страны. Уже в 2 часа 20 минут 26 апреля дежурный генерал Центрального командного пункта Генерального штаба доложил начальнику Генштаба маршалу С.Ф. Ахромееву, что на Чернобыльской АЭС произошел взрыв с выбросом в атмосферу радиоактивных продуктов. Ахромеев дал команду уточнить обстановку и вызвать в Генштаб группу генералов и офицеров. Все собрались здесь в 3 часа 30 минут. Была установлена связь с начальником гражданской обороны и поднят по тревоге полк гражданской обороны, дислоцированный близ Чернобыля. В район аварии был выдвинут мобильный отряд радиационной разведки. По тревоге был поднят также специальный мобильный отряд по ликвидации последствий аварий ядерных установок, дислоцированный в Приволжском военном округе. На военно-транспортных самолетах части этого отряда стали перебрасываться в район аварии. К 5 часам утра начали работать главные штабы всех видов Вооруженных Сил, а также штаб Киевского военного округа. К 6 часам утра работали все управления Генштаба, а также служба военных сообщений. По железной дороге началась переброска из Поволжья к Чернобылю всего отряда по ликвидации последствий ядерных аварий и его тяжелой техники. Началась переброска военных самолетов и вертолетов из городов европейской части страны на Черниговский аэродром, наиболее близкий к Чернобылю. Только после этого, в 7 часов 30 минут, С.Ф. Ахромеев проинформировал о своих действиях министра обороны маршала С.Л. Соколова, который проводил оперативный сбор руководящего состава вооруженных сил во Львове. Соколов одобрил действия Генштаба. В 10 часов утра Ахромеев доложил о своих действиях М.С. Горбачеву, который уже знал об аварии в Чернобыле от Н. Рыжкова. К середине дня 26 апреля в район Чернобыля стали прибывать подразделения химических войск во главе с начальником всех химических войск страны генерал-полковником В.К. Пикаловым, который принял на себя руководство всеми действиями военных подразделений в Чернобыле и вокруг него. Образовавшееся над Чернобылем мощное газоаэрозольное облако с сильным радиационным действием перемещалось ветром в западном направлении. Оно обошло стороной город чернобыльских атомщиков Припять с его 50-тысячным населением, но создавало угрозу нескольким областям Белоруссии, Украины и Российской Федерации. В десять и более раз повысился обычный радиационный фон в странах Балтийского региона. Серьезная угроза радиационного заражения возникла для водных источников – рек Припять, Днепр, Киевского водохранилища. К концу дня 26 апреля началось мобилизационное развертывание войск – химических, инженерных и мотострелковых частей, а также частей гражданской обороны и их переброска в район бедствия из всех районов европейской части страны. По свидетельству С.Ф. Ахромеева, в мае 1986 г. в районе аварии действовала группировка войск численностью в 30 тысяч человек, которая располагала большим количеством специальной техники. Здесь были подразделения из всех военных округов и флотов европейской части Союза[19].

Гражданские власти действовали не столь быстро. Первые и по большей части неполные и неточные сообщения об аварии получили в Москве из высоких лиц заместитель министра Средмаша А.Г. Мешков, зав. сектором ЦК КПСС В.В. Марьин и министр энергетики А.И. Майорец. Именно Майорец позвонил утром премьеру Н.И. Рыжкову, который уже собирался ехать на работу в свой кабинет в Кремле. «Извините, что беспокою, но, кажется, на Чернобыльской атомной ЧП». «Кажется или ЧП? – спросил Рыжков. – Подробнее можно?» «Подробностей пока не знаю», – ответил министр. Через час А. Майорец доложил премьеру о взрыве атомного реактора – самое страшное, что могло вообще произойти. Рыжков приказал министру лететь немедленно в Киев и в Чернобыль и вызвал к себе несколько специалистов. Надо было срочно создавать Правительственную комиссию, в состав которой должны были войти ученые разных направлений, а также работники разных министерств и ведомств. Постановление о создании этой комиссии было подписано в 11 часов утра, начались быстрые сборы. Во главе комиссии Н. Рыжков поставил одного из своих заместителей, председателя по топливно-энергетическому комплексу Б.Е. Щербину, который находился в этот момент на газовых промыслах в Оренбурге. Комиссия вылетела из Москвы в 4 часа дня и около 8 часов вечера была в Чернобыле. Отдельно в 9 часов вечера сюда прибыл и Б. Щербина. Гораздо раньше, около часа дня, из Москвы прибыла аварийная группа, а также представитель от главного конструктора реакторов чернобыльского типа – РБМК. Поздно ночью Б. Щербина докладывал об обстановке: на 4-м блоке произошло два взрыва, реактор разрушен, радиационная обстановка тяжелая, но до конца неясная, нужны тяжелые вертолеты и химические войска. Руководство станции было деморализовано, и комиссия приняла управление ЧАЭС на себя. Рыжков связался с Генштабом и с удовлетворением узнал от С. Ахромеева, что утром 27 апреля и вертолеты, и химические войска будут в районе аварии.

Не без споров комиссия приняла в ночь с субботы на воскресенье решение об эвакуации всего населения г. Припять. А. Майорец был против эвакуации, опасался паники и Б. Щербина. Но ветер мог изменить направление. Эвакуация началась в 2 часа дня 27 апреля и проходила весьма организованно: к Припяти удалось подогнать более тысячи автобусов и три железнодорожных состава. Началось временное расселение эвакуированных, к которым через несколько дней прибавилось и все население из 30-километровой зоны вокруг Чернобыля. Главным для Правительственной комиссии был вопрос: как гасить реактор? Было принято предложение академика В.А. Легасова – сбрасывать на горящий реактор мешки с песком и свинцом. По распоряжению Н. Рыжкова все составы в стране, груженные свинцом, были повернуты на Чернобыль. Уже к концу дня 27 апреля к реактору было сделано 110 вертолетовылетов. На следующий день 300 раз, а 29 апреля 750 раз тяжелые вертолеты сбрасывали песок и свинец на горящий реактор. К концу дня 2 мая на реактор было сброшено 5 тыс. тонн свинца и песка. Радиация значительно уменьшилась, но дальше увеличивать нагрузку было опасно: реактор мог уйти под землю, последствия чего были непредсказуемы.

Заседание Политбюро с обсуждением проблем Чернобыльской катастрофы состоялось 28 апреля под председательством М.С. Горбачева. Докладывал Н. Рыжков. И в этот день, и раньше М. Горбачев приглашал к себе ведущих ученых-атомщиков, в том числе президента АН СССР А.П. Александрова, директора НИИ атомной энергии им. Курчатова академика Е.П. Велихова, а также одного из создателей атомных реакторов для АЭС, академика В.А. Легасова. Но и эти ученые в первые два дня не могли понять, что произошло, отказываясь верить в самое страшное – полное разрушение и расплавление активной зоны реактора. На Политбюро было принято решение создать оперативную группу Политбюро. Группу возглавил Н. Рыжков. В нее вошли от Политбюро В.И. Воротников, Е.К. Лигачев, Председатель КГБ В.М. Чебриков, министр обороны С.Л. Соколов, министр внутренних дел А.В. Власов. За освещение в печати и в других СМИ всех событий, связанных с Чернобылем, должен был отвечать зав. отделом ЦК и секретарь ЦК КПСС А.Н. Яковлев. Первое заседание комиссии состоялось 1 мая 1986 г., затем эти заседания происходили ежедневно, а то и два раза в день.

В субботу, 26 апреля, информационные агентства СССР не получили от властей никаких сообщений о катастрофе на ЧАЭС. Не было никаких сообщений на этот счет и в воскресенье, 27 апреля. Советские граждане получили первое и очень краткое сообщение об аварии в Чернобыле лишь вечером 29 апреля. Только 30 апреля мы узнали об эвакуации местного населения и о первых жертвах среди персонала станции, пожарных и милиции. Более оперативная информация стала поступать после 1 мая, когда несколько тщательно отобранных корреспондентов московских газет получили допуск в район Чернобыля. Но и в их сообщениях, подвергавшихся строгой цензуре, преобладала тема подвига, а не тема ответственности, тема героизма, а не халатности, восхищение четкостью работы спасательных служб, а не критика ошибок проектировщиков и строителей станции, ее персонала и службы безопасности АЭС. Можно было подумать, что речь идет о каком-то мощном извержении вулкана, а не о последствиях работы определенных людей и организаций.

За пределами Советского Союза также преобладали разного рода слухи и домыслы. В Европе первые сообщения о неожиданном и значительном повышении радиоактивности пришли 26 апреля из Швеции, где уже имелась собственная АЭС и вокруг нее были созданы системы контроля радиоактивности. Расчеты показывали, однако, что радиоактивность была занесена в Швецию атмосферными потоками из южных районов европейской части СССР. Но на запросы шведских властей в Москве никто никаких разъяснений не давал.

Особенно жесткий контроль за информацией о событиях в Чернобыле был установлен властями Украины и Киева. Общая радиоактивность в Киеве заметно возросла, но не до критического уровня. Атмосферные потоки двигались главным образом на северо-запад. К счастью, в эти дни в большой зоне вокруг Чернобыля не было дождей. Но приближалось 1 Мая, великий праздник труда. Руководство республики, несомненно, при одобрении Москвы, решило не отменять большую праздничную демонстрацию. Почти все высшие деятели Украины во главе с первым секретарем ЦК КПУ В.В. Щербицким стояли на Крещатике на трибунах, хотя многие из них уже отправили в Москву свои семьи. Однако уже вечером 1 мая радиоактивность в Киеве начала подниматься, превысив в несколько раз нормы ВОЗ. Особенно сильной была радиоактивность на асфальте. Власти призвали население не открывать окна и без необходимости не выходить на улицу. Возникла паника. По свидетельству Г. Медведева, из Киева с 1 по 7 мая уехало около миллиона человек. Не хватало поездов и автобусов. Праздничные демонстрации и иные мероприятия прошли 1 мая также во всех других крупных городах Украины и Белоруссии. Затем возникли панические настроения, которые были особенно сильны в Чернигове и в Житомире.

2 мая в Чернобыль прилетели Николай Рыжков и Егор Лигачев. Они осмотрели район катастрофы, затем заслушали доклады членов Правительственной комиссии Щербину, Легасова, Майореца, Велихова, председателя Росгидромета СССР Ю.А. Израэля. В этот же день, оценив все сообщения химиков и медиков, Н. Рыжков принял решение об эвакуации всего населения из 30 километровой зоны вокруг ЧАЭС. Речь шла почти о 200 населенных пунктах, и эта эвакуация началась немедленно. Покинул Чернобыль и Щербина, который уже получил здесь солидную дозу радиации. Его сменил Иван Силаев.

Из украинских руководителей в зоне катастрофы побывала только Валентина Шевченко, Председатель Президиума Верховного Совета УССР. В.В. Щербицкий от поездки в Чернобыль воздержался. Не был в Чернобыле и М.С. Горбачев. Вспоминая о своем разговоре с генсеком перед поездкой на ЧАЭС, Николай Рыжков позднее писал: «Честно говоря, я ждал, что он – глава партии и государства – тоже захочет полететь с нами. Но никакого такого желания он даже не высказал. Даже в виде предположения. Отвлекаясь от хода событий, хочу сам себе поставить вопрос: почему Горбачев проявил такую странную личную пассивность? Почему он так и не был в горящем Чернобыле? Ведь он с первых же дней своего правления усиленно и не без успеха лепил свой собственный образ любимца народа. Шел к людям, говорил с ними прямо на улицах. Он не боялся пресс-конференций. Он легко чувствовал себя под направленными в упор телеобъективами. Он умел и хотел нравиться всем. А тут – как что, так в кусты. Ведь любому ясно, сколько людских симпатий вызвало бы его даже краткое – пусть на несколько часов – появление в Чернобыле! Сколько уверенности прибавило бы оно самим чернобыльцам!»[20] Сходные сомнения высказывали и другие участники чернобыльской эпопеи. При этом все эти люди отмечали исключительно четкую и эффективную работу по ликвидации аварии и ее последствий самого Николая Рыжкова.

В мемуарах самого М. Горбачева о Чернобыле говорится мало. Свое собственное поведение в дни катастрофы он объясняет просто: не было нужной информации и ясности о масштабах аварии. «Считаю нужным сказать со всей откровенностью, – писал позднее М. Горбачев, – в первые дни не было ясного понимания того, что произошедшее – катастрофа не только национального, а мирового масштаба. Представление об ее истинных размерах формировалось по мере накопления информации»[21]. Вполне возможно, что М. Горбачев просто боялся рисковать. Хотя 5 тысяч тонн песка и свинца пригасили взорвавшийся реактор, угроза нового, еще более страшного взрыва сохранялась в течение всего мая 1986 г. 12 мая на пресс-конференции академик Евгений Велихов говорил: «Реактор поврежден. Его сердце – раскаленная активная зона, она как бы «висит». Реактор перекрыт сверху слоем из песка, свинца, бора, глины, а это дополнительная нагрузка на конструкцию. Внизу в специальном резервуаре может быть вода. Как поведет себя раскаленный кристалл реактора? Удастся ли его удержать, или он уйдет в землю? Никогда и никто в мире не находился в таком сложном положении: надо очень точно оценивать ситуацию и не сделать ни одной ошибки»[22]. Надо было копать тоннели под четвертым блоком и заливать их бетоном. Эту работу по созданию подземной бетонной подушки под реактором выполняли главным образом воинские части. Но сюда были направлены и тысячи шахтеров-добровольцев, которым выплачивалась громадная по тем временам заработная плата. Однако мало кто из участников этих работ вполне понимал тогда, какой опасности он подвергал при этом свое здоровье. В течение всего мая объем спасательных работ продолжал увеличиваться. Удалось откачать из-под реактора всю воду, а также прикрыть дамбами все озера и реки в опасной зоне. Только после 10 мая начали публиковаться данные об уровнях радиации на разных расстояниях от ЧАЭС.

Михаил Горбачев выступил по поводу катастрофы в Чернобыле по телевидению только 14 мая 1986 г. Он уклонился от анализа произошедшего и не сказал многого из того, что ему было уже известно. Горбачев сделал упор в своем выступлении «на массовый трудовой героизм при осуществлении спасательных и ремонтных работ». Он говорил также об опасности ядерной войны, «которая будет в тысячи раз страшнее Чернобыля». Однако генсек почти ничего не говорил о жертвах и последствиях уже случившейся катастрофы: на 12 мая в больницах Москвы, Киева и некоторых других городов находилось на лечении около 4,3 тысячи человек; еще несколько тысяч человек прошли обследование, но не были госпитализированы.

В июне и в июле 1986 г. опасность нового взрыва четвертого блока была устранена. Это позволило возобновить в Чернобыле работу первого и второго реакторов в штатном режиме. Украине трудно было обходиться без электроэнергии ЧАЭС. Ученые, конструкторы, инженеры-строители сумели быстро создать проект специального укрытия для разрушенного четвертого блока, которое получило неофициальное, а потом и принятое всеми наименование «саркофаг». Сооружение этого огромного, уникального, но также и дорогостоящего укрытия для продолжающего источать радиацию четвертого блока продолжалось все лето. В это же время и в Совете Министров, и в Политбюро многократно поднимался и обсуждался вопрос о судьбе не только уже работавших в стране АЭС, но и всей той большой программы строительства АЭС, которая была уже не только разработана, но и принята на ближайшие 5 и 15 лет. Были предложения: немедленно остановить все АЭС и подвергнуть их тщательной проверке. Но некоторые из самых крупных государственных деятелей заявляли, что намеченная ранее программа строительства атомных станций в СССР должна неукоснительно выполняться. На момент Чернобыльской катастрофы советские атомщики и строители возводили в разных районах страны, в странах Восточной Европы и на Кубе более 10 новых АЭС, и некоторые из них уже готовились к пуску. В самом Чернобыле строился пятый блок и проектировался шестой блок ЧАЭС. Остановить сразу же всю эту работу было невозможно. В Чернобыле было заморожено строительство 5-го и 6-го энергоблоков. Однако строителям было поручено быстро возвести на правом берегу Днепра близ станции Неданчичи новый город для энергетиков Славутич. Здесь должны были жить работники Чернобыльской АЭС и их семьи, эвакуированные из г. Припять после аварии на 4-м блоке. Было решено также создать специальное министерство – Минатомэнерго. Однако постепенно стала очевидна необходимость существенного пересмотра всех аспектов и всей стратегии в использовании атомной энергии в экономике страны.

Известно, что первая в мире атомная электростанция была построена в СССР в г. Обнинске Калужской области, и она стала давать ток в 1954 г. Однако дальнейшие работы в этой области шли медленно, и к 1970 г. в Советском Союзе было введено в строй только 1,5 миллиона киловатт атомных энергомощностей. В странах Запада в 60-е гг. строительство АЭС шло быстрее, а в первой половине 70-х гг. здесь началось бурное развитие ядерной энергетики. В разных странах Запада строились десятки АЭС, и более 30% из них сооружалось в США. Большой план по строительству АЭС осуществлялся также во Франции и в Японии. Этот бум стал, однако, стихать во второй половине 70-х гг., так как многочисленные неполадки и аварии ослабили доверие к атомным станциям и потребовали больших дополнительных расходов на обеспечение их безопасности. Особенно сильный резонанс в западных странах имела авария на одной из больших АЭС в Пенсильвании. Эта авария могла стать не меньшей, чем Чернобыльская, но ее удалось остановить на более ранней стадии. Тем не менее влияние этой аварии сказалось на судьбе атомной отрасли в США очень сильно, так как она произошла на преобладающем в атомной энергетике Запада реакторе типа PWR, который считался наиболее безопасным. Все новые проекты надо было теперь пересматривать, однако увеличение безопасности новых проектов вело и к увеличению себестоимости получаемой на АЭС электроэнергии. И частные компании, и правительства стали отказываться от возведения новых АЭС. В таких странах, как Австрия, Норвегия и Швеция, были приняты даже законы, которые запрещали строительство здесь новых АЭС.

Но если в западных странах строительство АЭС стало во второй половине 70-х гг. и в начале 80-х сворачиваться, то в СССР оно, напротив, начало расширяться. В конце 70-х гг. в нашей стране ежегодно вводилось в строй до двух миллионов киловатт атомных энергомощностей. К концу 1985 г. в СССР работали или строились 25 АЭС, и атомная энергетика давала в общую энергосистему страны до 10% всего количества произведенной электроэнергии. К 1990 г., как заявил на XXVII съезде КПСС Н.И. Рыжков, планировалось удвоить удельный вес выработки электроэнергии на атомных станциях. Планы 12-й пятилетки предусматривали строительство примерно 80 новых реакторов и 20 новых АЭС. С любой точки зрения Чернобыльская АЭС была одной из самых крупных в мире; здесь должны были работать 6 энергоблоков мощностью в 1 млн. киловатт каждый. Более мощный энергоблок в 1,5 млн. киловатт был построен пока только на Ингалинской АЭС в Литве. Однако ученые-атомщики вели подготовку к сооружению реактора с единичной мощностью в 2,4 млн. киловатт. Ни в одной стране мира не имелось пока еще реакторов с такой большой единичной мощностью. Но как обстояло дело с безопасностью на советских АЭС?

В Чернобыле, как и на большинстве советских АЭС, работали реакторы типа РБМК, которые были разработаны еще в конце 1940-х гг. и реализованы на первой АЭС в Обнинске. Как реакторы для АЭС они использовались только в СССР. На Западе такие реакторы использовались для наработки плутония. Преимущества реакторов такого типа заключались не в области технологии и безопасности, а в сфере экономики: эти реакторы были дешевле. Создание реакторов типа РБМК не требовало специальной машиностроительной базы, и на них можно было реализовать громадные единичные мощности. Это позволяло быстрее развернуть широкую сеть АЭС и получать более дешевую электроэнергию. Однако в реакторах РБМК при повышении температуры внутри реактора цепная реакция ускорялась, и это создавало опасность взрыва. Поэтому безопасность АЭС с такими реакторами осуществлялась не автоматически, а при посредстве строжайшего соблюдения технологической дисциплины. Иными словами, в работе АЭС чернобыльского типа был очень значителен «человеческий фактор».

Не только в западных странах, но и в СССР к началу 1980-х гг. умели делать и более безопасные реакторы типа ВВЭР. В этих реакторах безопасность была гарантирована самой физикой, так как при возрастании температуры цепная реакция в них автоматически затухала. Однако работа по внедрению реакторов типа ВВЭР шла медленно, так как их производство нуждалось в предварительном развертывании крупных предприятий с высокоспециализированным машиностроительным профилем. Этой цели должен был служить огромный завод «Атоммаш», строительство которого развернулось в г. Волгодонске Ростовской области еще в 1970-е гг. Но, как оказалось, строительная площадка под «Атоммаш» была выбрана неудачно, завод развивался медленно и к середине 1980-х гг. еще не вышел на проектную мощность. Но если даже на таком головном предприятии отрасли, как «Атоммаш», имелись крупные неполадки и аварии, порожденные торопливостью и халатностью проектировщиков и строителей, то кто мог гарантировать безопасность и безупречность работы на уже введенных в строй АЭС. Сомнения в надежности и стабильности атомных реакторов были у многих влиятельных людей. Различного рода аварии на советских АЭС происходили еще в 1950-е гг., но в отличие от западных стран они не становились достоянием печати и публики. Эта информация считалась секретной, и о ней знали лишь в кругу немногих «посвященных». Не катастрофы, но достаточно крупные аварии случались на Белоярской и на Ленинградской АЭС, да и в том же Чернобыле. На Армянской АЭС в 1982 г. произошла опасная авария, для ликвидации которой пришлось перебросить группу с Кольской АЭС – на самолете. Многие из этих аварий скрывались даже от работников отрасли. Когда Ю.В. Андропов начал в конце 1982 г. кампанию по наведению порядка и дисциплины в стране, то из ЦК КПСС было направлено в партийные организации большое, но конфиденциальное письмо, в котором имелась и такая фраза: «Только по счастливой случайности преступная халатность работников на одной из АЭС не привела к крупной катастрофе». За недостатки в строительстве «Атоммаша» и АЭС был снят с должности, исключен из партии и отправлен на пенсию заместитель Председателя Совмина СССР И. Новиков. Было решено учредить специальный Государственный Комитет при Совете Министров СССР по надзору за безопасностью работ на атомных электростанциях. Но всего за несколько недель до чернобыльской катастрофы одна из украинских газет опубликовала материалы, свидетельствующие о низком качестве работ и нарушении технологии как раз на строительстве Чернобыльской АЭС. Известно, что руководство Грузинской ССР под давлением общественности решило воздержаться от строительства АЭС на своей территории. Построенная в горной Армении на высоте более 1000 метров мощная АЭС стала не столько гордостью, сколько тревогой республики. В Армении была построена станция не типа РБМК, которую называли еще станцией «канального» типа, а более надежная станция типа ВВЭР, которую называли также станцией «корпусного» типа. По заверениям проектировщиков, такая станция способна выдержать землетрясения мощностью в 8 – 9 баллов. В тот же «чернобыльский» 1986 г. Армянская АЭС выдержала толчки в 4 – 5 баллов. Она выдержала и более мощное землетрясение в декабре 1988 г. в районе Спитака. Не выдержали, однако, нервы как у руководства, так и у населения Армении. В 1989 г. Армянская АЭС была остановлена и законсервирована на 10 лет.

Еще задолго до чернобыльской катастрофы многие из ученых-атомщиков пытались доказать, что разного рода тревоги населения, живущего недалеко от АЭС, ничем не оправданы. Один из создателей реакторов «канального» типа, академик Н.А. Доллежаль, утверждал еще в конце 1970-х гг., что атомные электростанции «являются самыми надежными и благополучными из всех промышленных предприятий». Конечно, этот руководитель обнинского НИКИЭТ знал об инцидентах и авариях на АЭС в США и в Англии. Но он уверял, что подобного рола аварии возможны лишь в капиталистических странах с их погоней за высокими прибылями, тогда как «у советских ученых нет иных интересов, кроме интересов народа. Поэтому принимаемые ими технические решения своей исходной посылкой всегда имеют сугубо гуманные цели»[23]. Тем не менее сам Доллежаль советовал ответственным за то людям не увлекаться строительством АЭС в западных районах Союза. По его мнению, АЭС надо строить «крупными комплексами в районах с небольшой плотностью населения, меньшей дефицитностью и ценностью земель и хорошей обеспеченностью водными ресурсами»[24]. Этим критериям не отвечала ни одна из построенных в СССР мощных АЭС как «канального», так и «корпусного» типа. Академик А.Е. Шейндлин, один из ведущих специалистов по теплоэнергетике, решительно заявлял всего за два года до чернобыльской катастрофы: «Атомные электростанции нашей страны абсолютно безопасны для населения окрестных районов. Так что никакого повода для беспокойства просто не существует. Преимущества атомной энергетики настолько наглядны, что тут нет и предмета для спора»[25]. Один из крупнейших экспертов в атомной энергетике, академик М.А. Стырикович, не соглашался все же со словами об «абсолютной безопасности» АЭС. Рассуждая на эту тему, он писал: «Конечно, можно говорить о возможности крупной аварии с выбросом радиоактивного содержания реактора, которое рассеется в окружающей местности, и при этом пострадает некоторое число людей вблизи станции. Ни один ученый не скажет, что такая авария не может произойти нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах. Однако для ее возникновения необходимо, чтобы, во-первых, взорвался прочный металлический корпус реактора, во-вторых, чтобы защитная оболочка, окружающая помещение, в котором находится этот корпус, не удержала продуктов взрыва (а она рассчитана как раз на такое удержание) и сама разорвалась и, в-третьих, чтобы три последовательные системы, поглощающие вырвавшийся пар, отказали. Расчеты показывают, что статистическая вероятность такой аварии при наличии, скажем, ста крупных атомных электростанций равняется одной крупной аварии в десять тысяч лет»[26]. Но из текста этой публикации видно, что Стырикович имел в виду в данном случае именно «корпусные», а не «канальные» АЭС. Атомные реакторы, которые строились в Чернобыле, не имели прочного корпуса из нержавеющей стали. Именно поэтому атомная радиация в поврежденном четвертом блоке легко распространялась по всему помещению, нанося поражение дежурным по станции и пожарным. Да и все помещение для реакторов в Чернобыле не имело защитной оболочки, рассчитанной на удержание продуктов возможного взрыва. Здание реакторов было «прикрыто» крышей, которая загорелась сразу после взрыва, а частично рухнула в помещение реактора, создав множество дополнительных трудностей для ликвидаторов аварии. Отсутствие крепких и прочных защитных устройств считалось почему-то преимуществом реакторов типа РБМК. Даже в Большой Советской Энциклопедии можно было прочесть: «Установленные на первых АЭС уран-графитовые реакторы «канального» типа не имеют тяжелого, громоздкого стального корпуса. Строительство АЭС с такими реакторами представляется весьма заманчивым, поскольку оно освобождает заводы тяжелого машиностроения от изготовления стальных изделий больших габаритов. Корпус водо-водяного реактора имеет форму цилиндра диаметром 3 – 5 метров при толщине стенок в 100 – 250 мм»[27]. По такой упрощенной технологической схеме работали в СССР не только Чернобыльская и Ингалинская АЭС, но также Ленинградская, Курская и Смоленская АЭС. Более надежные «корпусные» АЭС были возведены под Воронежем, на Кольском полуострове и в Армении. Еще больше защитных систем имели «корпусные» АЭС, сооруженные при помощи СССР и ГДР в Финляндии, Румынии, Польше и Венгрии. Учеными разрабатывались и сверхнадежные системы реакторов, но к началу 1986 г. в СССР имелось лишь несколько небольших опытных АЭС с такими новыми системами.

После Чернобыля правительству страны пришлось все же остановить строительство новых АЭС всех типов. Работа тех станций, которые уже давали ток, продолжалась. Работали и уцелевшие реакторы в самом Чернобыле. Все усилия атомщиков были направлены на повышение надежности этих АЭС, на создание новых систем зашиты. Ко второй годовщине чернобыльской катастрофы отдел информации и международных связей Минатомэнерго СССР опубликовал доклад о проделанной работе, в котором, в частности, говорилось: «Чернобыльская авария была тщательно проанализирована. Разработан комплекс мероприятий, гарантирующий от повторения в будущем подобных катастроф. Прежде всего улучшены ядерно-физические характеристики самого реактора РБМК. Значительно повышено быстродействие систем защиты и регулирования. Эта операция возложена на автоматику, причем система многократно продублирована. Внесены изменения в технологический регламент управления оборудованием энергоблока. Проведены дополнительное обучение персонала станций и серьезная переаттестация каждого сотрудника АЭС. Запрещены любого рода нерегламентные испытания энергоблоков. Модернизированы системы управления защитой. Для погружения в активную зону стержней, гасящих нейтронный поток, требуется не 18 секунд, как раньше, а 12 секунд. Испытывается система, которая обеспечит полное погружение стержней за 2 секунды. Для абсолютно полной страховки возможных ошибок оператора на всех действующих в стране реакторах установлены дополнительные стационарные поглотители. Вывести их из активной зоны персонал не сможет просто технически. Если даже – предположим невероятное – персонал какого-либо энергоблока сейчас завяжет в узел такое же количество грубейших ошибок, как это было в Чернобыле, авария не произойдет»[28]. Сама обширность проводимых работ по устранению недостатков в атомной энергетике порождала множество слухов и подозрений, которые трудно было преодолеть. Прибавило слухов и неожиданное самоубийство академика В.А. Легасова, который не имел отношения к сооружению атомных реакторов типа РБМК, но очень помог ликвидации чернобыльской катастрофы в составе Правительственной комиссии.

Большая работа проводилась и по изучению последствий чернобыльской катастрофы на природу. Надо было лечить не только пострадавших людей, но и природу. Предполагались удаление верхнего слоя почвы с 800 тысяч гектаров, вырубка многих лесов, сооружение большого количества дамб для гидрологической изоляции наиболее зараженных территорий. В 1987 – 1988 гг. население было возвращено только в 14 наиболее благоприятных по радиационной обстановке населенных пунктов, но за пределами 30-километровой зоны. Общие размеры «мертвой зоны», которая была обнесена оградой, оказались большими, чем ожидалось вначале. Вокруг станции была построена специальная подземная стена – около 2 километров в диаметре и около 34 метров в глубину. Это было необходимо для сдерживания радиоактивных осадков от их распространения. Стена достигала непроходимых слоев глины. Огромные бетонированные ямы строились для захоронения удаленных верхних слоев почвы. Весьма серьезными были и последствия чернобыльской катастрофы для сельского хозяйства Белоруссии и Украины, а также ряда областей России. Разного рода ограничения в потреблении тех или иных продуктов затронули районы с общим населением 75 млн. человек. Невозможно учесть и общие потери населения и бюджета, связанные с лечением людей и компенсациями. Только в Российской Федерации в 2004 г. компенсации выплачивались более чем одному миллиону «чернобыльцев», главным образом тем, кто участвовал в разного рода работах по ликвидации самой катастрофы и ее последствий.

Уже в 1988 г. стало ясно, что строительство каких-либо новых АЭС в Советском Союзе придется отложить на несколько лет. Постепенно борьба и протесты против строительства атомных объектов стали частью формирующейся в стране демократической и националистической оппозиции. В этих условиях как М. Горбачеву, так и Н. Рыжкову пришлось отступить. Да и средств на сооружение новых АЭС и даже на достройку уже начатых у страны не было: начинался тяжелый экономический и финансовый кризис. К концу 1989 г. только в Советском Союзе на разных стадиях были прекращены проектно-изыскательские и строительные работы почти по 100 энергоблокам. Останавливались даже объекты, близкие к пуску. Так, например, в Нижнем Новгороде была законсервирована практически готовая к эксплуатации атомная станция, которая должна была снабжать электроэнергией и горячей водой весь этот почти 1,5-миллионный город. А между тем даже инспекция МАГАТЭ дала высокую оценку безопасности этой станции, без которой городу уже было жить трудно.

После распада Советского Союза российская атомная энергетика оказалась в кризисе. Многие АЭС работали, не получая денег за электроэнергию и месяцами не выплачивая заработную плату своим сотрудникам. Атомная отрасль выстояла в том числе и благодаря ее участию в строительстве атомных реакторов в Индии, Китае, Иране: эти заказы давали работу более чем 200 тысячам российских атомщиков, занятых во всем производственном цикле. Продолжали разрабатываться новые типы реакторов, в том числе конкурентоспособный проект АЭС с реактором ВВР-1500. Только в 1994 г. был введен в действие четвертый реактор ВВЭР-1000 на Балаковской АЭС. В последующие годы были достроены третий реактор ВВЭР-1000 на Калининской АЭС и пятый реактор РБМК-1000 на Курской АЭС. Возобновились работы на строительстве Смоленской и Ростовской АЭС. Армения, лишенная всех источников органического топлива, решила реактивировать Армянскую АЭС. Значительное переоборудование этой АЭС, состоящей из двух блоков ВВЭР-440, финансировалось армянской диаспорой. Введение первого из реакторов в эксплуатацию отмечалось в декабре 1995 г. как национальный праздник. В 2000 – 2005 гг. концерн «Росэнергоатом» вводил всего по одному новому энергоблоку в три года. Эти планы должны быть увеличены, хотя бы для того чтобы увеличить объемы замещения выбывающих из эксплуатации мощностей. На Урале начато строительство реактора на быстрых нейтронах БН-800, который считается наиболее безопасным. Он будет построен рядом с реактором БН-600, который работает здесь уже более 20 лет. В целом атомная отрасль стала одной из самых крупных в России – и как научный, и как промышленный, и как оборонный, и как энергетический центр. В конце сентября 2005 г. эта отрасль отмечала свое 60-летие, и день 28 сентября был объявлен Днем работников атомной промышленности. Именно в этот день в 1942 г. было подписано постановление Государственного Комитета Обороны «Об организации работ по урану». Система атомной энергетики начала медленно восстанавливаться и во многих западных странах, где она была также надолго прервана. Вступили в новый цикл и научные разработки по созданию мощных термоядерных реакторов. Большой опытный центр для таких разработок создается во Франции – при участии многих стран, включая и Россию. Однако в самом Чернобыле под давлением западных стран все работавшие и после 1986 г. реакторы были все же остановлены. Сооруженный 20 лет назад саркофаг нуждается в тщательном обследовании, и есть проекты и предложения возвести и вокруг него новый, более крепкий и надежный саркофаг. Решить все эти проблемы собственными силами независимая теперь Украина не может, а обещания разного рода западных фондов остаются по большей части на бумаге. Постепенно «мертвая зона» под Чернобылем стала одним из популярных маршрутов для «экстремального туризма» – на тысячах гектаров лесов, полей и болот здесь можно встретить зверей и птиц, которые давно уже занесены в Красную книгу. Вернулась сюда и часть жителей – по собственной инициативе: жить на чужбине им оказалось труднее, хотя там и нет радиации.

Культура и идеология в 1985 – 1986 гг.

Приход к руководству новых лидеров, а также ряд выступлений М.С. Горбачева породили немалые ожидания в кругах творческой интеллигенции, в эмиграции, в кругах диссидентов. Но уже через год большая часть подобного рода ожиданий и иллюзий стала рассеиваться. Совещания по проблемам идеологии и культуры проводил Егор Лигачев, и на этих собраниях не звучало никаких новых установок. Вместе с Раисой Максимовной М. Горбачев часто посещал московские театры, но выбирал только классические постановки. Ничего нового не случилось в 1986 г. и в жизни кино. На экраны вышел фильм «Победа», который готовился к 40-летию дня Победы. Но это был обычный парадный фильм. Был разрешен к прокату и фильм «Агония» – о последних месяцах Российской империи. Но и этот фильм не поднимал никаких проблем и прошел незаметно. М. Горбачев отказался встретиться с главными редакторами «Литературной газеты» и журнала «Огонек» А. Чаковским и А. Софроновым, которых считали консерваторами. Но Горбачев отложил, сославшись на занятость, и встречу с главным режиссером МХАТа О. Ефремовым, которого считали либералом. Доклад М.С. Горбачева на торжественном собрании в Кремлевском дворце съездов к 40-летию Дня Победы был обычным продуктом бюрократического коллективного творчества. Бурными аплодисментами зала было встречено упоминание о руководящей роли ЦК ВКП(б) и ГКО «во главе с Генеральным секретарем ЦК ВКП(б) Иосифом Виссарионовичем Сталиным». Однако в это же время были отклонены предложения о возвращении городу Волгограду его прежнего наименования «Сталинград», а также о переименовании одного из районов Москвы в «Сталинградский район».

Изменения в области культуры, которые происходили в 1986 г., были весьма незначительными, однако для многих из нас был важен тогда любой намек или акцент. На VIII съезде писателей СССР даже Сергей Михалков говорил о «всеобъемлющей и всепобеждающей серости, под знаком которой прошел целый период истории нашей литературы». Руководство ССП было обновлено. В правлении остались Г. Марков и Ю. Бондарев, но сюда вошли также Чингиз Айтматов, Григорий Бакланов, Василь Быков и Сергей Залыгин. Из художественных произведений, опубликованных в 1986 г., наибольшее внимание публики и критики привлекли повесть Виктора Астафьева «Печальный детектив» и роман Чингиза Айтматова «Плаха». Но для многих из нас наиболее важным литературным событием 1986 г. была публикация романа Александра Бека «Новое назначение». Рукопись этого романа я читал еще в 1965 г. по просьбе писателя, который умер в 1972 г. Лишь за несколько дней до смерти, уже на больничной койке, А. Бек смог увидеть зарубежное русское издание своего романа. Но теперь роман был опубликован в журнале «Знамя» – по предложению заместителя главного редактора Владимира Лакшина, хорошо знавшего громадные, но не использованные запасы советско-российской литературы.

Более существенный поворот происходил в Союзе кинематографистов, V съезд которого существенно обновил руководство Союза. Во главе Союза кинематографистов теперь оказался Элем Климов, который настоял на выходе в прокат многих фильмов, которые были уже сделаны раньше, но по разным причинам не показывались зрителям в 1965 – 1985 гг. Одно это решение казалось тогда и смелым, и необычным и для чиновников, и для деятелей кино, и для зрителей. К осени 1986 г. в Грузии был уже создан фильм «Покаяние» режиссером Тенгизом Абуладзе. Однако этот фильм не был разрешен к прокату, и его показали только немногим деятелям московской интеллигенции на закрытых и полузакрытых просмотрах – в Доме журналиста, в Доме кино, в Доме театральных работников, в Доме литераторов. Но такие просмотры бывали и раньше – и западных, и некоторых советских фильмов.

Быстрее – и к худшему – менялась театральная жизнь Москвы и некоторых других городов. На протяжении вот уже более десяти лет советский театр переживал явный упадок. Отошли в прошлое относительно либеральные 1960-е гг. В эмиграции оказались Юрий Любимов, а также Мстислав Ростропович, Галина Вишневская и многие менее известные сценаристы, артисты, музыканты, режиссеры. Посещаемость театров сокращалась, и новых театров и концертных залов, естественно, никто не строил. В 1980 г. в стране было уже более 100 театров, которым удалось реализовать только 50% билетов на свои представления. В 1984 г. только в РСФСР театры посетило на один миллион меньше зрителей, чем в 1983 г.[29]. Это объяснялось не конкуренцией кино или телевидения, а низким уровнем работы театра и скучными постановками. Перелом начался только в сезон 1985/1986 гг. Посещаемость театров стала расти, и явный успех имели более 20 новых постановок. Премьеры новых спектаклей проходили, как правило, в Москве, но пьесы потом быстро включались в репертуар и многих провинциальных театров. Три постановки сезона обрели не только художественный, но и политический резонанс. Первым был спектакль «Серебряная свадьба» в МХАТе по пьесе А. Мишарина и в постановке Олега Ефремова. Сюжет спектакля был несложен, но для конца 1985 г. весьма актуален. Его герои – партийные, советские и хозяйственные руководители разных уровней и поколений, от высокого московского начальника до председателя колхоза. В пьесе было много острых высказываний, ситуаций или просто намеков, которые не были понятны для иностранных корреспондентов, но хорошо понятны советскому зрителю. Министерство культуры СССР не дало в 1985 г. разрешения на эту постановку, сочтя ее «очернительской». Только после посещения «закрытого» спектакля Егором Лигачевым пьеса А. Мишарина была включена в репертуар. Лигачеву очень понравилась главная идея спектакля – избавляться надо только от неисправимых работников. Другие же должны и могут теперь работать иначе – по совести, ибо, как заявил один из героев пьесы, «власть без совести бессовестна, а совесть без власти – бессильна». В начале 1986 г. на «Серебряной свадьбе» побывал и Михаил Горбачев. Вскоре после этого МХАТ посетили и почти все делегаты XXVII съезда КПСС.

Жизнь сельского района стала темой и второго из наиболее значимых спектаклей сезона. Это была постановка под кратким названием «Говори!», которую осуществил в Московском театре им. Ермоловой молодой режиссер Валерий Фокин. Театр решил инсценировать книгу Валентина Овечкина «Районные будни», с которой началась в 50-е гг. вся наша «деревенская проза». Мы видели на сцене нищую и бесправную деревню 1952 г. и те перемены в сельском райкоме партии, которые происходили после смерти Сталина. Но зритель воспринимал пьесу как вполне актуальную и для середины 80-х гг.: в ней поднималась тема не только ответственности, но и вины партии перед народом за плохое руководство. Мораль пьесы была проста: пока народ не заговорит сам, хотя и с разрешения партии, перемен в стране не будет.

Третья из самых заметных пьес сезона была поставлена Театром Ленинского комсомола, возглавляемым режиссером Марком Захаровым. Это была «Диктатура совести» Михаила Шатрова. Драматург строил действие на сопоставлении идей Ленина и всего того, что происходило после смерти вождя. Постановка шла в форме судебного диспута, в котором последовательно выступали обвинители, защитники, свидетели и судьи. Конечно же, судьи выносили решение в пользу идей Ленина. Однако сама мысль поставить их под сомнение и дать слово на сцене противникам ленинизма показалась Министерству культуры СССР кощунственной. Только благодаря вмешательству Егора Лигачева и секретаря ЦК КПСС А.Н. Яковлева пьеса М. Шатрова осталась в репертуаре.

Осенью 1986 г., в начале нового театрального сезона, наибольший успех имели две постановки: пьеса-трагедия «Саркофаг» В. Губарева – о первых днях чернобыльской катастрофы, а также пьеса А. Галина «Тамада» в МХАТе. Был проведен съезд театральных работников и учрежден Союз театральных деятелей СССР, который возглавили народные артисты СССР К.Ю. Лавров и О.Н. Ефремов. Союз театральных деятелей РСФСР возглавил народный артист СССР Михаил Ульянов.

Из идеологических проблем, поднятых в советской печати в 1986 г., наибольшее внимание привлекли оценки роли и значения не Сталина или Ленина в истории страны и партии, а Л.И. Брежнева. Как и в прежние годы, идеологическая работа в стране строилась главным образом вокруг разного рода юбилеев. Было отмечено 100-летие со дня рождения Г.К. Орджоникидзе и 90-летие со дня рождения А.И. Микояна, К.К. Рокоссовского, даже А.А. Жданова. Особенно торжественно отмечалось 90-летие со дня рождения Г.К. Жукова. Не прошло незамеченным 110-летие М.М. Литвинова, а также некоторых ученых, писателей и поэтов. Естественно, что политические наблюдатели и историки ждали, как будет отмечено в печати 80-летие Л.И. Брежнева. Однако эту дату – 19 декабря 1986 г. – все газеты обошли полным молчанием. Только газета «Правда» опубликовала на второй странице небольшую статью «К 80-летию со дня рождения Л.И. Брежнева». Статью эту трудно было бы назвать юбилейной, так как она была посвящена не столько заслугам Брежнева, сколько крупным недостаткам, допущенным в 70-е и в начале 80-х гг. в области экономики, в управлении народным хозяйством и в распределительных отношениях. Именно во времена Брежнева, как говорилось в статье, в партии «распространились настроения самодовольства, вседозволенности, стремление приукрасить действительное положение дел, возникли многие отрицательные явления социального и духовно-нравственного порядка, снизилась требовательность к кадрам, пустили корни формализм, оторванность от жизни, разрыв между словом и делом». Эта критика была, конечно, справедливой, но она не содержала в себе ничего сенсационного. Именно теперь, с конца 1986 г., о временах Л.И. Брежнева стали говорить и писать как об «эпохе застоя».

Ни в 1985 г., ни в 1986 г. положение диссидентов в СССР не менялось к лучшему, а в некоторых отношениях оно даже ухудшилось. Не улучшилось и положение академика А.Д. Сахарова, находившегося в ссылке в Горьком уже более 6 лет. В апреле и августе 1985 г. Сахаров проводил голодовки с требованием разрешить поездку в США для лечения Е.Г. Боннэр, его жены, которая в 1984 г. также была приговорена к 5 годам ссылки. Это был наиболее опасный период в жизни А.Д. Сахарова: у него произошел микроинсульт, он находился длительное время в больнице, где его подвергали принудительному кормлению. Врачи предупредили власти о возможности летального исхода, да и сам Сахаров писал об этом же президенту АН СССР А. Александрову, прося о заступничестве. 29 августа 1985 г. на заседании Политбюро М.С. Горбачев попросил своих коллег обсудить вопрос о поездке Боннэр для лечения. «Теперь несколько слов на другую тему, – сказал генсек. – В конце июля с.г. ко мне с письмом обратился небезызвестный Сахаров. Он просит дать разрешение на поездку за границу его жены Боннэр для лечения и встречи с родственниками». Почти час шло обсуждение. В. Чебриков, Э. Шеварднадзе, Г. Алиев, П. Демичев высказывали на этот счет множество опасений, а М. Зимянин заявил, что «Боннэр – это ставленница империализма и ее поездка на Запад будет использована против СССР». Только Н. Рыжков сказал, что он «за то, чтобы отпустить Боннэр за границу. Это – гуманный акт. Если она там останется, то, конечно, будет шум. Но и у нас появится возможность влияния на Сахарова». Михаил Горбачев высказался крайне уклончиво, и решение так и не было принято. Только в октябре 1985 г., после нового обсуждения на Политбюро, поездка Е. Боннэр за границу была разрешена. А.Д. Сахаров оставался в г. Горьком один, и его здоровье вызывало все большие опасения. Елена Боннэр не только лечилась, но и встречалась почти со всеми западными лидерами и делала множество заявлений. Она вернулась в СССР только в июне 1986 г. Многие из западных наблюдателей и политиков говорили и писали в 1986 г., что они смогут поверить в искренность Горбачева только в двух случаях: он должен прекратить войну в Афганистане и вернуть А.Д. Сахарова из ссылки. Но и Горбачев понимал это. Приоритетным для него было тогда, в середине 1986 г., афганское направление. О необходимости прекратить эту войну говорил еще в 1983 г. Юрий Андропов. Но это была слишком сложная проблема, и ее пока еще только обсуждали в советских верхах. Уйти из войны, выйти из нее часто оказывается труднее, чем войти в военный конфликт.

Международные дела

Уже в первые месяцы после избрания генсеком Михаил Горбачев встретился в Кремле с главами многих государств, политических партий, а также с ведущими экспертами и министрами из разных столиц. Инициатива таких встреч чаще всего шла извне, но Горбачев охотно ее поддерживал. Западу надо было лучше оценить нового советского лидера, но и М. Горбачеву важно было накопить опыт общения с иностранными политиками. Собеседники Горбачева отмечали отсутствие на приемах в Кремле обильных угощений и крепких напитков. Отмечался и необычный для таких встреч стиль советского лидера: он лично вел длительные беседы с зарубежными гостями, не обращаясь к помощникам. Летом и осенью 1985 г. было видно, что роль А.А. Громыко во внешней политике все еще оставалась доминирующей. Но уже в 1986 г. Громыко в подобного рода встречах и беседах не участвовал. Первой зарубежной поездкой М. Горбачева в его новом качестве стала поездка в Варшаву, где он подписал протокол о продлении Варшавского Договора.

Встречи с главными государственными лидерами Запада было решено начать со встречи с президентом США Рональдом Рейганом, которая и состоялась 19 – 20 ноября 1985 г. в Женеве. Это была ознакомительная встреча. Никаких соглашений не предусматривалось и не готовилось. Последняя встреча «в верхах» происходила шесть лет назад в Вене, когда Л.И. Брежнев и Джимми Картер подписали договор ОСВ-2. Но с тех пор отношения США и СССР существенно ухудшились, и Р. Рейган успел не только объявить о начале новой большой программы ПРО или СОИ, нарушающей прежние договоренности, но и сделать заявление о СССР как об «империи зла», которую нужно разрушать. Однако и Горбачев был для Рейгана нелегким партнером.

Новая встреча в верхах вызвала большой интерес в мире, но дело кончилось лишь общими, хотя и откровенными дискуссиями. Главные темы для этих бесед были тогда очевидными: это права человека, проблема «звездных войн», т.е. пресловутая программа СОИ, а также региональные конфликты. Большой враждебности не было. «С Рейганом можно иметь дело» – это был вывод Горбачева. Но все же 3500 корреспондентов, собравшихся в Женеве для освещения этой встречи в верхах, были разочарованы. Начали говорить только о «духе Женевы». Но он испарился через несколько месяцев, и уже в начале 1986 г. в советско-американских отношениях возобладал дух конфронтации.

На XXVII съезде КПСС проблемы внешней политики почти не обсуждались. В докладе М.С. Горбачева не было дежурных фраз об «империализме» и о «неизбежной победе социализма над капитализмом». Говоря о советско-американских отношениях, докладчик затронул главным образом проблемы гонки вооружений. По свидетельству Горбачева, советская сторона уже внесла на этот счет свои новые предложения, но ответ Америки, полученный только за два дня до съезда, Горбачев счел неудовлетворительным. Положительно оценив встречу в Женеве, советский лидер сказал, что новые встречи на высшем уровне целесообразны лишь в том случае, если главы двух стран смогут не только беседовать, но и подписывать важные соглашения. Но администрация Р. Рейгана к этому пока не готова. Американская пресса сочла эту часть доклада Горбачева слишком жесткой. Долго откладывать новые встречи и соглашения было уже нельзя. Гонка вооружений, интенсивно происходившая в конце 70-х и в начале 80-х гг., была обременительной для США. Но она становилась непосильной для СССР. Не приходится удивляться, что именно в СССР в 1985 г. наиболее интенсивно разрабатывались планы по разоружению и в первую очередь по сокращению ракетно-ядерного оружия. Военные блоки, во главе которых стояли США и СССР, накопили к середине 1985 г. немыслимо большой ядерный потенциал, намного превышающий реальные потребности обороны. На боевом дежурстве в каждом из этих двух военных блоков с готовностью применения, измеряемой всего несколькими минутами, находились тысячи стратегических носителей, на которых располагались десятки тысяч ядерных боевых зарядов. Применение такого оружия могло, по разного рода расчетам, менее чем за один час уничтожить все живое на земном шаре. Даже простое поддержание этой мощи требовало громадных средств, создавая непосильное бремя для Советского Союза. Показательно, что не Горбачев и другие политики, а Генеральный штаб Вооруженных Сил СССР начал готовить в 1985 г. не только ряд новых программ по сокращению ядерного вооружения, но и весьма детальный проект программы полной ликвидации ядерного оружия во всем мире в течение 15 лет.

По свидетельству начальника Генштаба маршала Сергея Ахромеева, этот план был доложен сначала министру обороны СССР маршалу С.Л. Соколову, а затем с его согласия был передан Горбачеву. Копию проекта Генеральный штаб передал и министру иностранных дел СССР Э. Шеварднадзе. В основном этот план был всеми одобрен – как основа для предстоящих с США переговоров.

1986 г. начался во внешней политике довольно активно. Уже 1 января по советскому телевидению было передано 5-минутное выступление Р. Рейгана, а по американскому телевидению было передано 5-минутное выступление М. Горбачева. 15 января было опубликовано большое Заявление Генерального секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачева с программой ядерного разоружения в качестве его основы. Предполагалось, что после этого Заявления и советско-американские, и многосторонние переговоры по разоружению будут резко интенсифицированы. Этого, однако, не случилось. Американская сторона затягивала принятие компромиссных решений, и только на переговорах о бактериологическом и токсинном оружии была принята полезная резолюция.

На встрече в Женеве М. Горбачев пригласил американского президента в Москву, а Р. Рейган пригласил своего партнера в США. Предполагалось, что Горбачев сможет побывать в США еще до осени. Однако в США как-то неожиданно возобновилась антисоветская пропаганда, и на все инициативы Горбачева здесь обратили очень мало внимания, их просто замалчивали. К повороту здесь не были готовы или ждали, когда СССР будет «дожат» сильнее. Эксперты говорили, что экономическое положение в СССР становится все труднее, и Р. Рейгану спешить было незачем. В феврале и марте 1986 г. полемика между СССР и США возобновилась почти с прежней остротой и ожесточенностью. После очередного обострения ситуации на Ближнем Востоке и после атаки американских бомбардировщиков против Ливии переговоры о визите Горбачева в США были отложены. Да и не с чем было ехать – ни одного важного соглашения не было подготовлено экспертами.

Между тем в СССР продолжалась подготовка промежуточных соглашений – и без участия экспертов. Было решено пойти на ряд уступок и принять большую часть предложений по разоружению, на которых настаивали США. Летом 1986 г. при обмене письмами с Р. Рейганом М. Горбачев предложил американскому президенту провести осенью этого же года новую встречу в верхах. Р. Рейган согласился, и именно он назвал для этой встречи столицу Исландии г. Рейкьявик – «на равном удалении от США и СССР». Горбачев с этим согласился, и подготовка встречи началась, хотя мировая общественность узнала об этом гораздо позднее.

Предложения советской стороны были значительными. Предлагалось сократить все виды СНВ обеими сторонами на 50%. Военные лидеры не без труда согласились на сокращение и численности советских тяжелых ракет СС-18, в чем США были особенно заинтересованы. Предлагалось полностью ликвидировать ракеты США и СССР в Западной и Восточной Европе, но в это же время предполагалось, что стороны дадут заверения в строгом соблюдении Договора по ПРО в том виде, как он был подписан в 1972 г. Это были новые и далеко идущие предложения, которые содержали немалые уступки и как раз там, где этих уступок давно требовала американская сторона. В позиции и в предложениях СССР произошел прорыв, и можно было ожидать, что Р. Рейгану будет трудно уклониться от принятия подобного рода предложений. Однако все эти предложения еще не были обсуждены экспертами. Михаил Горбачев почему-то решил сделать все эти новые предложения неожиданными для американской стороны, но это была весьма рискованная игра. Соглашения подобного рода очень сложны. Поэтому их предварительно обсуждают обычно эксперты, потом министры иностранных дел. Для глав государств остается решить лишь немногие спорные вопросы или выбрать один из двух-трех вариантов, предложенных экспертами. Но в 1986 г. этот привычный порядок переговоров был нарушен.

Объявление о встрече в Рейкьявике было сделано только в середине сентября 1986 г., и для большинства политических наблюдателей оно было неожиданным. Рейган был заранее оповещен о том, что Горбачев хочет сделать ряд очень важных и новых предложений, однако американский президент не знал заранее, как далеко будут простираться эти предложения и в каком они будут уложены «пакете». Нет необходимости подробно писать о самой встрече в Рейкьявике, о ней имеется большая литература. Почти все участники этой встречи признавали, что советские предложения были не только неожиданными, но также далеко идущими и конструктивными. Они включали крупные уступки во всех областях, связанных с ядерным оружием и контролем, на которые СССР не хотел соглашаться ни три, ни два года назад, ни в 1985 г. на встрече в Женеве. Эти предложения не просто создавали реальные возможности для компромисса, но в ряде случаев повторяли недавние американские проекты, в том числе и пресловутый «нулевой вариант» для ракет средней дальности в Европе. Американские уступки по СОИ, которых требовал Горбачев, казались менее значительными. Соединенные Штаты должны были на 10 лет затормозить создание такого оружия «звездных войн», которое находилось еще в самом начале научных разработок и в отношении эффективности и стратегической целесообразности которого сомнения высказывали даже многие западные специалисты.

Но Рейган не был готов к такому широкому и глубокому компромиссу. Даже если рассматривать новые предложения Советского Союза как большую уступку и очень большой шаг в сторону пожеланий Америки, а по большому счету так это и было, Рейган просто не имел никакой возможности и даже права принимать эти предложения без их серьезного изучения. А не таится ли в этой большой уступке Горбачева какая-то ловушка? Система власти в США, как и система принятия решений, была существенно иной, чем в СССР. Президент США обязан принимать быстрые и оперативные решения в случае критической ситуации. Но для решения стратегических проблем он просто обязан провести серьезные консультации со всеми главными группами влияния. Каждый из высших должностных лиц в США представляет определенную группу влияния и имеет свою политическую базу. Эти люди выдвигаются и предлагаются президенту США для назначения на тот или иной пост, и президент далеко не всегда может проигнорировать такие предложения. Странно, что советники и помощники М. Горбачева не объяснили ему, сколь сложно устроена власть в США. Как мог Рональд Рейган пойти на быстрые и существенные сокращения в сфере вооружения, не проведя консультаций с военно-промышленной элитой своей страны? Поэтому сама форма переговоров «в верхах», когда советский лидер намеревался неожиданно и быстро выдвинуть перед своим партнером даже и самые выгодные для него предложения, была совершенно неудачной. Да и зачем было так спешить? Михаил Горбачев сам свидетельствовал позднее, что их первая беседа с Рейганом один на один (лишь с переводчиками) не была успешной. «Наша беседа не клеилась, – писал Горбачев через много лет. – Рейган перебирал свои карточки с записями. Они перемешались, а часть упала со стола. Он начал их тасовать, искать, что сказать в ответ на мои предложения, но ответов не находил. Да и откуда им там было взяться: президент и его помощники готовились не для такого разговора» (книга 2. С. 28). Не спасло положение и подключение к этому разговору госсекретаря Шульца и министра иностранных дел СССР Шеварднадзе, а позднее и всех прибывших на переговоры экспертов и политиков. «Американская делегация в целом, – свидетельствовал М. Горбачев, – была явно не готова к такому повороту. Приходилось часто делать перерывы для обмена мнениями «между своими». Перерывы то и дело затягивались. Очевидно, эксперты, которых Рейган привез с собой, нуждались в дополнительных консультациях. Американская команда постоянно держала связь с Вашингтоном, получала оттуда заключения по своим запросам». Рональд Рейган, как предполагал позже Горбачев, очень боялся нанести ущерб производителям ракет. Но это можно было предвидеть заранее и соответствующим образом вести переговоры. Совершенно недопустимо было вести столь серьезные международные переговоры с таким напором и с таким темпом. «Тогда в далеком Рейкьявике, – продолжал вспоминать Горбачев, – разыгрались поистине шекспировские страсти. Мы делали перерывы, собирались для продолжения дискуссии и снова расходились по делегациям. Всего один шаг отделял от триумфального конца. Действительно, и участники переговоров, и пресса понимали, что назревает возможность разорвать порочный круг ядерной гонки. Но в тот самый момент, когда, казалось, стороны пришли к согласию, неведомые силы остановили Президента США»[30]. Рональд Рейган был не просто обескуражен, он был рассержен и даже обижен на советского лидера. Прощаясь с Горбачевым, Рейган бросил ему упрек: «Вы с самого начала задумали приехать сюда и поставить меня в такое положение!» «Нет, господин президент», – возразил Горбачев. «Весьма сожалею», – последовал ответ.

Рейган попрощался и сел в автомобиль, чтобы отправиться к аэропорту, на военную базу, где стоял его лайнер. Рейган не стал, как это принято, участвовать в итоговой пресс-конференции, – говорить ему было не о чем. Горбачев признает: «Первое желание, которое меня обуревало, – разнести американскую позицию в пух и прах, то есть реализовать задуманный еще в Москве план: не пойдут на соглашение, на компромисс во имя мира – разоблачить администрацию США, ее позицию, несущую угрозу всем» (с. 31). Но Горбачев все же удержался: такой глупый шаг мог бы надолго задержать весь процесс переговоров, которые только начинались. «Я еще не определился до конца, – вспоминал Горбачев, – как оказался в огромном зале пресс-центра, где делегацию ждали около тысячи журналистов. При моем появлении журналисты встали и остались молча стоять. Этот беспощадный, нередко циничный, даже нахальный мир прессы смотрел на меня молча, из зала исходила тревога. Меня охватило глубокое волнение, может быть, больше... я был потрясен. В лицах этих людей передо мной как бы предстал весь человеческий род, который ждал решения своей судьбы. В это мгновение ко мне пришло истинное понимание того, что произошло в Рейкьявике и как нам надлежит действовать дальше. Выступление мое было опубликовано в газетах, откомментировано тысячами журналистов, политологов и политиков. Не буду воспроизводить его в подробностях. Ключевое значение в нем имела фраза: «При всем драматизме Рейкьявик – это не поражение, это прорыв, мы впервые заглянули за горизонт». Раздались бурные аплодисменты, зал как бы вышел из оцепенения. Один из журналистов, характеризуя эту пресс-конференцию, писал: “Когда генеральный секретарь представил провал рейкьявикской встречи как победу, сидящая в зале Раиса Горбачева с восторгом смотрела на мужа, и по ее лицу катились слезы”» (с. 32).

Никакого восторга, однако, Михаил Горбачев не заслуживал. Он показал себя в Рейкьявике неумелым и неопытным политиком, который заботится в первую очередь об эффектности, а не об эффективности своих действий и предложений. Позднее М. Горбачеву удалось убедить американскую сторону принять все уступки СССР, – а как же иначе. Но был упущен целый год, а это были многомиллиардные расходы на гонку вооружений.

Рональд Рейган признавал позднее, что он был готов подписать соглашение о разоружении по ракетам, но не был готов отказаться от разработок по программе СОИ. Эти разработки были тогда еще в самом начале, и никто не знал, чем они вообще закончатся. Но Горбачев и советская делегация требовали, чтобы США отказались от разработок СОИ, слишком тесно увязывая все это в один пакет. В своих мемуарах Р. Рейган подробно излагает всю переписку с Горбачевым в 1986 г. Рассказывая о своей большой и последней встрече с Горбачевым (в присутствии Дж. Шульца и Э. Шеварднадзе), Р. Рейган писал: «Слушая предложения Горбачева о сокращении и ликвидации многих видов ядерного вооружения, о необходимости принять строгую и взаимоприемлемую процедуру контроля и проверки, а также о существенном сокращении обычных вооруженных сил в странах Варшавского Договора [такое сокращение американцы всегда рассматривали как необходимую предпосылку для заключения соглашения о сокращении ядерного оружия, но они никак не предполагали, что смогут прийти к нему уже в Исландии], – я и Джордж не верили своим ушам. Мы с изумлением выслушивали согласие на договоренность. Между тем рабочий день еще не кончился, а уже чувствовалось, что произошло нечто чрезвычайно важное. Наступил и прошел полдень, а мы не смотрели на часы и продолжали работать – наша четверка и переводчики – в той же комнате с видом на океан. Приближался вечер. Я подумал про себя: а чего же мы добились? Договорились о самом крупном сокращении вооружений в истории. Я считал, что мы на пути к подписанию соглашения и вот-вот достигнем чего-то выдающегося. Но уже после того, как все или почти все, как мне казалось, было решено, Горбачев выкинул финт. С улыбкой на лице он произнес: “Но все это, конечно же, зависит от того, откажетесь ли вы от СОИ”. Я оторопел и просто вскипел от возмущения: “Я же говорил, и говорил уже тысячу раз, что СОИ – это не предмет для торга. Я объяснял вам, что если выяснится, что СОИ можно применять на практике, то мы доведем информацию до вашего сведения и до сведения других, ибо это будет означать, что ядерное оружие изжило себя. Теперь же, когда мы здесь обо всем договорились, вы это заявляете, возводите баррикаду на пути, и все летит к черту”». После пререканий, которые продолжались еще с полчаса, Рейган обратился к Дж. Шульцу: «Переговоры окончены. Пойдем, Джордж, отсюда. Мы уезжаем». Рейган отказался участвовать в пресс-конференции. По его свидетельству, когда они с Шульцем подошли к машинам, чтобы покинуть Рейкьявик, Горбачев произнес: «Не знаю, что еще я мог сделать?» – на что президент США ответил: «Зато я знаю. Вы могли бы сказать “да”»[31], – я и Джордж не верили своим ушам. Мы с изумлением выслушивали согласие на договоренность. Между тем рабочий день еще не кончился, а уже чувствовалось, что произошло нечто чрезвычайно важное. Наступил и прошел полдень, а мы не смотрели на часы и продолжали работать – наша четверка и переводчики – в той же комнате с видом на океан. Приближался вечер. Я подумал про себя: а чего же мы добились? Договорились о самом крупном сокращении вооружений в истории. Я считал, что мы на пути к подписанию соглашения и вот-вот достигнем чего-то выдающегося. Но уже после того, как все или почти все, как мне казалось, было решено, Горбачев выкинул финт. С улыбкой на лице он произнес: “Но все это, конечно же, зависит от того, откажетесь ли вы от СОИ”. Я оторопел и просто вскипел от возмущения: “Я же говорил, и говорил уже тысячу раз, что СОИ – это не предмет для торга. Я объяснял вам, что если выяснится, что СОИ можно применять на практике, то мы доведем информацию до вашего сведения и до сведения других, ибо это будет означать, что ядерное оружие изжило себя. Теперь же, когда мы здесь обо всем договорились, вы это заявляете, возводите баррикаду на пути, и все летит к черту”». После пререканий, которые продолжались еще с полчаса, Рейган обратился к Дж. Шульцу: «Переговоры окончены. Пойдем, Джордж, отсюда. Мы уезжаем». Рейган отказался участвовать в пресс-конференции. По его свидетельству, когда они с Шульцем подошли к машинам, чтобы покинуть Рейкьявик, Горбачев произнес: «Не знаю, что еще я мог сделать?» – на что президент США ответил: «Зато я знаю. Вы могли бы сказать “да”»[32]. В данном случае и Рейган не вполне искренен. Вопрос о СОИ был в 1986 г. не столь важен для США, чтобы отказаться от больших советских уступок. Но Рейган воспользовался им как предлогом, чтобы уйти от слишком быстрых и сложных решений. Джордж Шульц позднее писал, что если бы американская делегация знала заранее, как далеко будут простираться уступки и предложения советской стороны, то Р. Рейган и Дж. Шульц вполне могли бы согласиться отложить на 10 лет (как этого и хотел Горбачев) крупные испытания систем СОИ, ограничившись лишь лабораторными экспериментами. На большее программа СОИ еще не могла рассчитывать. Но этот шанс был в 1986 г. упущен, и ответственность в большей мере лежит, конечно же, на Горбачеве, который смотрел на встречу в Рейкьявике скорее как на большой спектакль, чем как на серьезные и равноправные переговоры.

Проблема ПРО-СОИ была уже в 1986 г. предметом не только переговоров или научных фантазий. Американцы продвинулись в разработках по ПРО-СОИ дальше, чем СССР. Но и в нашей стране разработки по таким системам проводились, и ограниченная ПРО вокруг Москвы была создана, но это не нарушало договор 1972 г. Пока существовали тысячи смертоносных ракет с ядерными боеголовками, какое-то ограниченное ПРО было необходимо, хотя бы для противодействия случайным запускам. Еще в 1982 г. на советские экраны был выпущен фильм «Случай в квадрате 36 – 80», в котором было показано, как авария и пожар на американской подводной лодке приводят к случайному запуску ракеты с ядерной боеголовкой в сторону СССР. Но американская ракета своевременно уничтожается советской антиракетой. В другом советском же фильме мы могли видеть, как небольшой советский отряд морской пехоты уничтожает секретную американскую ракетную базу, на которой офицер-злоумышленник решил уничтожить советский флот ядерными ракетами. Но и в США выпускались в прокат сходные фильмы, в которых американцы в последний момент уничтожают какую-то советскую или китайскую ракету с ядерными боеголовками. Это были фантазии.

Однако не являлись фантазиями тяжелые аварии как с американскими, так и с советскими атомными подводными лодками. Как раз 3 октября 1986 г., т.е. всего за несколько дней до встречи Горбачева и Рейгана в Рейкьявике, в районе севернее Бермудских островов произошел пожар на советской атомной подводной лодке К-219 с ядерными ракетами на борту. Командир лодки доложил об этом командующему ВМФ адмиралу Владимиру Чернавину, а тот – министру обороны маршалу С. Соколову. Локализовать пожар не удалось, и лодка всплыла на поверхность, нарушив скрытность своего плавания. Конечно, об этой аварии было доложено М. Горбачеву. В 10 часов утра 4 октября об аварии было доложено и на Политбюро. Но гласности инциденту было решено не придавать. Пожар начался как раз в ракетном отсеке – в одной из ракетных шахт. В первый день погибли 4 моряка, но пожар погасить не удалось. Возникла и опасность взрыва образовавшегося в отсеке гремучего газа. Положение ухудшалось, и 5 октября Политбюро снова заслушало министра и командующего. Подводная лодка К-219 затонула, но ее экипаж удалось спасти. Коммюнике по этому поводу было очень кратким, и точные причины аварии установить не удалось. Комиссия сочла наибольшей вину командира и экипажа.

В 1986 г. внешняя политика становилась все более активной. У Горбачева было много встреч с лидерами других стран. Важные переговоры были в Европе, важные заявления были сделаны по поводу спорных проблем в советско-китайских отношениях. Так, например, СССР признал справедливость и необходимость проводить пограничную линию по рекам Амур и Уссури по фарватеру, а не по китайскому берегу, как это было во многих местах раньше. Но из всех событий я остановился в этой части книги только на встрече в Рейкьявике, так как это было ключевое событие года и оно наиболее наглядно показало новый стиль советских лидеров во внешней политике. Этот стиль содержал как многие плюсы, так и многие минусы.

Глава вторая