Приказ Родины должен быть исполнен. А кто дал этот приказ офицеру и солдату — глупый и самонадеянный царь или не менее политически недальновидное Политбюро — не суть главное в исходной концепции военной дисциплины.
В этой книге мне хотелось как можно более полно раскрыть всю непростую картину действий всех спец-подразделений в Афганистане, не описывая просто военные события, летописи которых обычно ведут наши военные историки. Есть много книг на тему военных действий 40-й армии в Афганистане, но это совершенно отдельная тема. Гораздо интереснее приоткрыть секретные стороны военных операций в Афганистане, в которых участвовали отряды специального назначения различных советских ведомств. Я уверен, что это нужно нашим внукам и правнукам, родившимся уже не в Советском Союзе, а в свободной от идеологии коммунизма стране — России.
Слово непосредственному участнику афганской войны в составе спецназа «Кобальт» Александру Головко, руководившему в 1980 году Саткинским (Челябинская область) уголовным розыском:
«Отряд “Кобальт” был создан летом 1980 года как диверсионно-разведывательный и укомплектовывался людьми, имевшими достаточный опыт — не менее 10 лет — оперативной работы с “негласным аппаратом”, а попросту говоря — с агентурой. А кто имеет такой опыт? Сотрудники ОБХСС, уголовного розыска, ГАИ, оперативники исправительно-трудовых колоний. Я тоже написал рапорт о желании служить в Афганистане и еще два года продолжал служить в Сатке начальником уголовного розыска. В апреле 1982 года я занял первое место по УВД в области на первенстве по скоростной стрельбе из пистолета. Летом раздался звонок:
— Капитан Головко? Приходите на медицинскую комиссию.
— Зачем?
— Рапорт об отправке в Афганистан писали?
— Писал.
— Приходите на комиссию.
Комиссия, естественно, была пройдена без сучка и без задоринки, и меня отправили в Ташкент. На базе Высшей школы МВД действовал спецфакультет. Две трети учебного времени проходило в лингафонных кабинетах — учили язык неимоверно. Письменность в Афгане ведется справа налево, поэтому шесть месяцев зубрежки кому угодно могли показаться сущим адом. И, конечно, стрельба и физподготовка. Занятия вели преподаватели, прошедшие школу Афганистана и учитывающие ошибки, допускавшиеся их предшественниками. Шесть месяцев пролетели быстро. “Студентов” проэкзаменовали и распустили по домам, даже предварительно не сказав, кто из них отправиться в Афган.
— Потом определимся, — заявил руководитель учебы. — Не волнуйтесь, если что — вызовем телеграммой.
Я уже собирался в отпуск, когда пришел вызов из Москвы: "Прибыть в Ташкент для отправки в спецкомандировку”. И снова Ташкент. За двое суток нас так про-вакцинировали от всевозможных болезней, что по числу дырочек от шприца мы стали походить на многоопытных наркоманов.
Перед самой отправкой заполнил спецанкету, в которой было указано — где и какие родинки на теле, сколько зубов есть и сколько и каких отсутствует, цвет глаз и так далее. А накануне офицеры устроили отвальную. Приятель майор Николай Исаев спрашивает:
— Вот тут надо указать, какой у меня цвет глаз. Так какой писать?
— Пиши, какой есть.
Исаев вздохнул:
— Ну так я напишу — краснющие глазищи у меня. После вчерашнего другого цвета быть просто не может!
Все расхохотались, ведь мы понимали, что заполняем “опозновательную” анкету на тот случай, если от тебя хоть что-нибудь останется.
В феврале 1983 года вместе в другими “кобальтовцами” мы оказались в Кабуле. Возле аэропорта стояла Витебская воздушно-десантная дивизия, где в помещении третьего батальона разместили наш отряд. Сам батальон был на операции. И началась торговля: кого куда направить. В Афганистане 28 провинций, нашими группами контролировались немногим более полутора десятков. Отряд делился на команды, те в свою очередь — на группы. В аэропорту вновь прибывших офицеров встретил заместитель командира отряда “Кобальт” подполковник Валерий Смирнов, который оказался родом из Челябинской области. Мы, уже как земляки, выпили за встречу, и он предложил мне место в штабе.
— Да нет, Валера, я сюда не отсиживаться по штабам приехал. Если есть возможность, направь меня в Герат. Там жизнь кипит.
— И смерть на пятки наступает, — хмуро подтвердил Смирнов.
После войны Валерий Смирнов возглавлял УВД Челябинской области и умер в 1994 году.
Через два дня мы на АН-12 перелетели в Герат. Все нутро самолета было заставлено ящиками с гранатами, минами и оружием. Первое знакомство с войной состоялось, когда самолет приземлился. Воевать в Афгане нашим приходилось с партизанами, лобовые войсковые операции были редкостью. Душманы умело уходили из-под обстрела, скрываясь в населенных пунктах и в водоснабжающих колодцах, которые имели разветвленные сети, и зачастую советские войска “работали” по кишлакам вхолостую. По дороге до Герата тянулись разрушенные поселения. Ясно было, что здесь проводилась зачистка. Но ведь общеизвестно, что любые руины — отличное место для засады партизан.
Команда “Кобальта”, обслуживавшая Герат, состояла из 17 человек и делилась на две группы, контролировавшие провинции Калайи-Нау и Бадгис.
На второй день офицеры из отряда “Кобальт-3” приступили к передаче своей зоны ответственности прибывшей команде “Кобальт-4”. Меня ребята предупредили, что афганцы — люди темные и до сумасшествия влюблены в деньги. За деньги они могли сделать все, даже жену тебе отдать.
Разместились мы в глинобитной вилле, в саду, где находился дом губернатора Герата. По внешнему периметру располагались четыре поста Царандоя, вооруженные автоматами ППШ, и наши выставляли пятый. У каждого офицера было прикрытие. Один числился советником по сельскому хозяйству, другой — советником молодежной организации. Я значился советником спецотдела ХАД (КГБ Афганистана). Цель была одна — максимальный сбор агентурной информации, чтобы наши войска могли работать на опережение.
Ситуация в Герате уже в феврале 1983 года была очень непростой. В городе активизировались бандформирования ИПА (исламская партия), лидер которой — войсковой капитан Туран Исмаил — держал под своими знаменами до 15 тысяч штыков. Также в городе работали ИОА (Исламское общество) и ДИР (Движение исламской революции), боевые группы которых насчитывали по 300 штыков.
Получив агентурную информацию, я направлял ее старшему советнику ХАДа, который, в свою очередь, ставил в известность старшего военного советника. “Хадовцы” заключали среди душманских банд соглашение о нейтралитете, и таких бомбить было уже нельзя. Из Кабула всегда шла четкая директива: если штаб бандитов находится ближе ста метров от жилых кварталов, авиаудар запрещается в принципе. Хотя нередко эти принципы не выдерживались.
Информация в партизанской войне — главное. Войсковая разведка, “грушники”, “кагэбисты” — все работали на ее добывание. Вскоре и отряд “Кобальт” был перенацелен на внешнюю разведку и практически освобожден от необходимости заниматься сбором контрразведывательных информации. Плановая система социализма не изжила себя и на этой войне. Каждый офицер спецназа должен был обеспечить в месяц не менее трех эффективных вылетов с нанесением бомбовых ударов.
Казалось бы, в третьем по численности населения городе Афганистана — Герате, укрепленном наличием наших войск, должен быть надежный порядок. Однако власть в городе действовала только до 4–5 часов вечера. Как только стоявший неподалеку от города 101-й полк снимал боевое охранение, в городе начинали властвовать “духи”. До утра.
Боевое охранение выставлялось 101-м полком вдоль дороги и представляло из себя цепочку танков и БТР, охранявших колонны с двигавшейся в город и из города техникой и боеприпасами, продуктами и медикаментами. Охранение выставлялось вновь в 8 утра, а нам приходилось начинать движение по добыче агентурной информации с 5 утра, то есть добираться до аэропорта приходилось через “зеленку” без всякого боевого прикрытия.
Как-то мой агент Салил дал информацию мне о месте нахождения исламского комитета в одном из кишлаков. Я отправил донесение в ХАД, откуда пришло указание отработать данную информацию Это означало, что на рассвете необходимо вылететь с агентом на вертолете к этому кишлаку, чтобы на месте обеспечить необходимую корректировку огня.
Никто не прикрывал ранним утром наш одинокий БТР, рвущийся к аэропорту сквозь стройные ряды зеленой рощи. Это была своеобразная игра в “русскую рулетку”: повезет— не повезет, проскочим — не проскочим. Опытный водитель Григорий Кривошеин мгновенно среагировал на вспышку из “зеленки”, крутанул баранку БТРа вправо и резко нажал на тормоз. Граната прошипела от брони БТРа буквально в 20 сантиметрах и с грохотом ударила в глинобитную стену разбитого кишлака на другой стороне дороги.
Стрелок бьет из гранатомета из “зеленки”, учитывая всегда упреждение и действие ветра, поэтому хороший водитель в Афгане был на вес золота. Главное, заметить вспышку выстрела и вовремя увернуться. В МИ-8 погрузились быстро и за сорок минут долетели до кишлака. В полете я заметил, что летчик был сильно под мухой: это обычно бывает когда до возвращения в Союз летчику остается пара дней.
У наших вертолетчиков в Афгане был накоплен большой боевой опыт. Если в Союзе он за учебный год выпускал по целям один боевой НУРС (реактивный снаряд), то в Афгане за одну только боевую операцию мог выпустить десятки НУРСов. После введения в 1984 году фотопланшетов местности, когда агент уже максимально точно мог показать местонахождение штаба душманов, стрельба с воздуха стала более эффективной. Неуловимые ранее главари бандформирований стали чаще гибнуть под снарядами наших летчиков. 1984 год стал самым несчастливым для наших войск в Афганистане — части 40-й армии несли очень большие потери.
Вышли мы на цель на этот кишлак, и мой агент показал на двухэтажный дом на окраине кишлака, где якобы заседает исламский комитет. Верить или не верить — уже не было смысла, и после пристрелки НУРСами летчик послал координаты кишлака к себе в штаб. Прилетевшие тяжелые бомбардировщики сровняли с землей полкишлака. Война есть война. А исламский комитет наверняка уже находился у границы с Пакистаном.