Абсолютно естественно, что исследователи, изучавшие положение России в 1990-е гг., должны использовать как отправную точку данные позднего советского периода. Ситуация становится иронической, когда социологи, обладавшие глубоким знанием этого прошлого, на основании исследований, проведенных ими в то время, когда были весьма критически настроены по отношению к системе, сегодня относятся к ней, как к своего рода Эльдорадо. Даже с учетом достигнутого ныне населением уровня жизни и социальных льгот общая картина с начала 1990-х гг. все равно ухудшилась.
Они представили очень поучительную картину: уменьшение количества людей, ходящих в театр, на концерты, в цирки или библиотеки; чтение литературы и подписка на газеты резко упали и в городах, и в деревне. Вся структура деятельности в свободное от работы время изменилась из-за существенно увеличившегося объема труда. Отдых стал гораздо более пассивным (в основном «восстановительным»), несмотря на то, что в позднюю советскую эру был культурно ориентированным в связи с ростом свободного времени. Феномен особенно поражает, учитывая количество специалистов и управленцев. Необходимость увеличения семейного бюджета заставила многих россиян разводить больше крупного рогатого скота и домашней птицы на своих мини-фермах для улучшения питания и заработков и просто для того, чтобы выжить при соответствующем уменьшении времени на отдых и культурные развлечения [156].
Распространение прав и свобод, а также возникновение дорогостоящих услуг принесло пользу лишь лучшим, самым квалифицированным и самым предприимчивым людям. У большинства уменьшился доступ к национальной и международной культуре. Социологи, на которых мы ссылаемся, критически относятся к качеству телепрограмм. А между тем именно телевидение стало основным видом отдыха с особо разрушительным воздействием прежде всего на детей, которые, оставшись наедине с этими «устройствами», оказываются приклеенными к глупым программам.
Согласно исследователям, происходили два процесса: обострение социальной стратификации и уход отдельных личностей в себя (меньше социальных и семейных контактов, отсутствие интереса к культуре и политике), что было меньше выражено в главных урбанистических центрах Европейской части России, и очень заметно в провинциальных городах и деревне. И это без учета данных о снижении уровня научных исследований, образования, медицинских и социальных услуг или падения демографических показателей, показывающих катастрофическую ситуацию, в которой на карту поставлено выживание страны.
Чтобы скрыть жалкое состояние дел, новые обладатели власти - большинство из них представители старой номенклатуры, обращенные в «демократов», «либералов» или «реформаторов» - начали массированную пропагандистскую кампанию против старой советской системы, используя все средства, использовавшиеся до этого на Западе, и даже превзошли их.
Система представлялась как чудище, управляемое монстрами, начиная с первородного греха Октября 1917-го вплоть до государственного переворота, произведенного против Михаила Горбачева в августе 1991 г. представителями консервативной части партии. После этого, по общему мнению, с наступлением новой эры - свободы - при президенте Борисе Ельцине, произошло чудо. Хотя в результате такого политического курса современная Россия, уже прискорбно уменьшившись, так и не согласившаяся спокойно смотреть на то, как растащили национальное богатство «реформаторы», все еще пребывает в шоковом состоянии, страдая в том числе и от своего рода самоуничижения собственной исторической идентичности.
Именно так называемые реформаторы организовали нападение на свое прошлое, направленное на культуру, идентичность и живучесть. Это не стало критическим подходом к прошлому: это было чистым невежеством. Обманчивая и нигилистическая кампания против советской эпохи сопровождалась своего рода безумными приобретениями альтернативных прошлых, пытаясь предложить нации что-то, с чем было бы возможно себя идентифицировать.
Началось это с нового заимствования всего из царского и дореволюционного времени оптом - патетическая попытка найти стоящего предшественника в загнивающей системе.Потом, когда отвержение любого советского стало еще более интенсивным и оформилось в ненависть к Владимиру Ленину, ленинизму и большевизму, будто пришедшим из Ада, совершены были попытки по реабилитации белых в годы Гражданской войны - самого реакционного крыла царского политического спектра, которое ушло просто потому, что ему было нечего предложить стране.
Идентификацию с чем угодно иным, в том числе и совсем, связанным с ненавидимыми большевиками или советским режимом, приписывали интеллектуальному бессилию. Первая волна «новой элиты», которая завоевала Кремль и власть, рассматривалась многими россиянами как пытающаяся совершить новое «царское вторжение», нападающая на политические и культурные интересы страны. Лучшие умы и моральные авторитеты нации боялись, как бы единственной перспективой не оказался ночной кошмар, в котором страна падает до уровня третьего мира.
Необходимо время для того, чтобы излечиться от разрушений, причиненных мракобесием. Но разные культурные события подают нам позитивные знаки о том, что медленное выздоровление уже началось. Мы должны помнить, какова была реакция историка Василия Ключевского на тех, кто в начале XX в. говорил, что «прошлое находится в прошлом». Нет, - отвечал он: со всеми трудностями, свалившимися на нас, и ошибками, которые были совершены, прошлое находится вокруг нас, окутывая, искажая и почти проглатывая реформы.
Если продолжать с того места, на котором Ключевский остановился, то весьма убедительным выглядит заявление политического философа В. Межуева на одной из конференций, организованных Татьяной Заславской в Москве: «...Страна не может существовать без своей истории» [157]. Его чрезвычайно побудительные мысли стоит процитировать полностью.
«Наши реформаторы - неважно, коммунисты, демократы, славянофилы или западники - все сделали ключевую ошибку, провалив идентификацию, рационально и морально оправдывающую преемственность между российским прошлым и ее будущим, между тем, что она была, и тем, чем (согласно их мнению) должна стать. Некоторые из них отрицают прошлое, а другие идентифицируют его как единственно возможную модель. В результате для одних будущее представляется просто смесью тем прошлого, в то время как другие механически принимают что-то противоположное - без любых аналогий в российской истории. Но будущее должно быть прочувствовано в первом примере на отношении к прошлому, в частности к прошлому, которое только что осталось позади нас».
Межуев продолжил критику либерального экономиста Андрея Илларионова, рассматривавшего XX в. как потерянный для России, которая при социализме отклонилась от своей либеральной траектории, и потому вчерашний гигант стал сегодня карликом. Для Илларионова единственное спасение в возвращении к либерализму. Подобный нигилизм, согласно Межуеву, является историческим абсурдом. Проще быть мудрее после событий, чем анализировать то, что произойдет и почему. Ругать Россию за то, что она не стала либеральной в начале века, - значить демонстрировать глубокое незнание российской истории и либерализма.
Триумф либерализма стал продуктом растянувшегося исторического процесса: Средние века, Реформация, Возрождение и революции, которые освободили общества от абсолютистских монархий (но не везде!). Сама Англия, мать либерализма, достаточно долго становилась на либеральный путь. Россия и многие другие страны не развивали либеральной рыночной экономики. Должны ли мы винить их за это? Это было бы бессмысленно. Важно понять прошлый век и роль, которую он играет в будущем развитии.
Для Межуева ключ к истории России XX в. находится в трех революциях, а не только большевистской. Первая, 1905 г., оказалась проиграна. Вторая, в феврале 1917-го, стала свидетелем победы умеренных революционных сил. Третья, в октябре того же года, стала триумфом более радикальных революционеров, всего лишь последней фазой революционного процесса.
Вот так разворачиваются подобные процессы. Однажды начавшись, они идут по своему пути до конца, и винить в этом больше некого. Философ Николай Бердяев хорошо это понимал: большевики были не авторами революции, а лишь инструментом ее развития. Бессмысленно принимать первичные моральные критерии и осуждать нанесенные оскорбления, поскольку это всегда происходит в ситуациях гражданской войны или борьбы против притеснений. Революция не является моральным или легальным действием, а развертыванием коэрцитивной силы. Не бывает «хороших» революций»; они всегда кровавые.
«Если вы осуждаете революции, вы должны осудить фактически всю русскую интеллигенцию и всю российскую историю по этим вопросам, поскольку она стала почвой для этих революционных событий. Революции не успокаивали; они не делали и обратного. Они всегда обманывали ожидания, но открывали абсолютно новую страницу. Важная вещь состоит в том, чтобы понять, что находится на этой странице - без большой веры в то, что говорили победители или побежденные .... Наш социализм был на самом деле «капитализмом по-русски» - капиталистическим по своему технологическому содержанию и антикапиталистическим по форме».
В этом пункте Межуев рассматривает мнения таких мыслителей, как Николай Бердяев, Георгий Федотов, Александр Богданов и другие. Он сам склоняется к следующей интерпретации: для страны, находящейся на периферии, сложно сочетать модернизацию с демократией и свободой; на время одно должно уступить дорогу другому. Большевики понимали это, и потому выиграли Гражданскую войну, и СССР вышел победителем из Второй мировой войны. Китай тоже понимает это: он выбрал сочетание быстрой модернизации через рынок в комбинации с недемократической политической системой. Каким бы ни был режим, мудрость состоит в том, чтобы не отвергать прошлого, даже если оно представляет собой лишь бесплодную пустыню, рассматривать его как трамплин для дальнейшего развития и сохранения его подлинного (если не мифического) величия.