Ворошилов играл менее активную роль, но именно он закрыл совещание, гневно заявив в лицо офицерам, что они забыли «очевидный факт»: ситуация спровоцирована саботажем и предательством старого высшего командования, понесшего справедливое возмездие. Между тем во время всего совещания никто из выступавших офицеров не произнес слова «саботаж». Такое молчание с очевидностью свидетельствовало, что военные имели иную точку зрения: ужасное состояние военно-воздушных сил было следствием гибели самых способных офицеров. Яростное негодование Ворошилова, возможно, было вызвано тем, что умалчивание подразумевало осуждение его как руководителя, а также, видимо, боязнь перед вероятной реакцией Сталина на то, что его подчиненные утратили бдительность по отношению к врагам СССР.
Мы не знаем, что Сталин сказал Ворошилову. В конце концов, он, без сомнения, понял, что воздушные силы далеки от состояния боеготовности, но сохранил невозмутимость.
Еще один случай, также касающийся авиации, показывает характер Сталина с иной стороны. Произошедшее упомянуто в воспоминаниях писателя Константина Симонова. В начале войны Сталин присутствовал на совещании высокого уровня, посвященного огромному числу аварий и большим потерям среди летного состава. Выйдя вперед, один из молодых генералов военно-воздушных сил очень просто объяснил причину происходящего: самолеты сделаны плохо и являются «летающими гробами». В то время Сталин уже был Верховным главнокомандующим. При таком прямом обвинении его лицо исказилось от гнева. Он сдержался, но тихо сказал: «Вам бы лучше промолчать, генерал!». В тот же день смелый молодой человек исчез навсегда[1-35].
Не тихо течет Дон. Обратимся к свидетельству писателя Михаила Шолохова, ставшего после смерти Иосифа Сталина рупором националистических и консервативных кругов, чем вызвал сильную антипатию. События, о которых будет рассказано, произошли в 1933 г., когда Кубань, столь дорогой Шолохову казаческий регион, оказалась в тисках голода, подобно многим другим областям России и Украины.
Шолохов послал Сталину письмо, в котором жестко обрисовал трагедию кубанских крестьян, у которых заготовительные отряды силой отобрали зерно, несмотря на подступающий голод. Писатель высказался отчаянно смело, но вождь по какой-то причине терпимо отнесся к драматическому описанию результатов собственной политики.
Здесь, видимо, скрывался расчет. Сталин буквально заставил себя прочитать яростные обличения Шолохова - описание обреченных на голод крестьян, притеснений и произвола местной администрации, провокационной деятельности НКВД. После этого он приказал снабдить регион зерном в том количестве, которое, по мнению Шолохова, смогло бы предотвратить бедствие. Сталин даже стал защищать писателя от гнева местных властей (в том числе и от НКВД), которые делали все, что было в силах, дабы дискредитировать прямую связь этих двух людей, причиняющую им множество неприятностей.
Эту игру можно назвать поистине дьявольской, и Сталин с блеском провел ее до конца. Он устроил фальшивую очную ставку, сделал вид, что лично проверил все факты, и распорядился освободить друзей Шолохова. Он сделал это для того, чтобы получить в собственное распоряжение писателя, обладавшего высоким авторитетом у русского народа. Михаил Шолохов был настоящим русским казаком - Сталин не был ни русским, ни казаком; Шолохов являлся великим писателем и хорошим оратором - эти качества тоже не были сильными сторонами Иосифа Виссарионовича. Поэтому вождь сделал вид, что прислушался к фактам и критике, хотя вся эта история вызывала у него откровенное раздражение.
Когда игра окончилась, в коротком пассаже (выдержке из, по-видимому, дружеского письма) Сталин дал выход своему гневу. И это был подлинный Сталин.
Обратившись к другой стороне вопроса - кто кого морил голодом в 1933-м, - мы прочтем в этом письме (и Шолохов тоже это увидел) выражение подлинной политики Сталина - политико-идеологический призыв к оружию против саботажа «уважаемых хлеборобов». В аналогичных выражениях этот крестовый поход был объявлен вождем в январе 1933 г. на совещании в ЦК, когда он призвал партию и страну мобилизоваться против «скрытых врагов», которые «ловко подкапываются» под самое основание режима. В письме Шолохову он намекал, что крестьянство, как еще более сильный враг, объявило системе войну до победного конца.
Похоже, что Шолохов понял ненадежность своего положения. По сути дела, Сталин инкриминировал ему защиту «скрытых» врагов, которых ненавидел всем своим существом. Могущественный адресант Шолохова дал понять, что жизнь этого сочинителя может оборваться в любой момент.
По всей вероятности, Сталин ненавидел Шолохова, но тот был ему необходимым для осуществления собственных идей.
Сталина не волновали страдания народных масс. Однако он знал, что несет за них ответственность и что его авторитет серьезно пострадает, если крестьянство выступит против него. Это вызвало бы мгновенный отклик в армии и милиции, где в основном служили молодые люди из деревни, которые вряд ли стали бы молчать, узнав, что их родители умирают от голода или терпят притеснения от властей.
Сталин забавлялся тем, что творил собственный образ. Положение над схваткой, на пьедестале, гарантировало его безопасность и власть лучше, чем ватага телохранителей. Чем еще можно было во времена голода и преследований крестьян сильнее способствовать созданию собственного образа, как не вынужденным публичным заявлением защитника вроде Шолохова, что Сталин лично приказал направить тонны зерна для спасения жизни людей? Таковой была суть дела, и именно эту информацию Шолохов сообщил прессе, причем ни на йоту не солгав.
Жизнь наверху (1940-е). Сталин работал над созданием и другого портрета: вождь в образе рачительного хозяина. Отчасти это соответствовало его подлинному характеру: даже в кругу ближайших соратников он был нетерпимым к человеческим слабостям вроде пьянства, внебрачных связей, любви к роскоши. Он хотел, чтобы окружающие были уверены - ему известно обо всем, что происходит в их домах и квартирах, благодаря слежке, установленной за членами Политбюро, он знает их подноготную и, когда будет необходимо, использует эту информацию.
Воспоминания Алексея Косыгина позволяют заглянуть в планы Сталина (конец 1940-х гг.). Звезда Косыгина взошла в конце Второй мировой войны - он имел за плечами достижения, обеспечившие ему кредит высочайшего доверия: эвакуацию промышленных предприятий с территорий, оккупированных нацистами, и организацию снабжения осажденного Ленинграда.
Косыгин не пользовался особой популярностью среди аппаратчиков, поскольку его стремительная карьера вызывала зависть. Сталин взял его под свое крыло и поручил деликатную задачу - составить список привилегий, которыми пользовались члены Политбюро. Впоследствии Косыгин рассказывал своему зятю Джермену Гвишиани, что Сталин однажды сказал ему во время заседания Политбюро, что имеет подробные данные о том, сколько семьи Молотова, Микояна, Кагановича и другие тратят на себя, охрану и обслугу, и в гневе обронил: «Это просто отвратительно». Именно в то время члены Политбюро получали сравнительно небольшую зарплату, но имели неограниченный доступ к товарам потребления. Естественно, когда Сталин поручил Косыгину навести порядок, это не могло не вызвать ярости...
Очевидно, что никто из названных лиц не возразил Сталину. Отдельные руководители, в том числе Микоян, понимали, что это попытка поставить их по стойке «смирно». Возможно также, что это был предлог, отложенный с тем, чтобы при необходимости избавиться от некоторых из них. Сталин всегда строил такие козни.
Косыгин также рассказал Гвишиани, что одним из пунктов обвинения против Вознесенского, председателя Госплана и заместителя председателя союзного правительства (до ареста в 1950 г.), было хранение оружия. Тогда Косыгин и Гвишиани осмотрели свои квартиры на предмет находившихся в них ружей и пистолетов и выбросили их в озеро, попутно они стали искать прослушивающие устройства и нашли их в квартире Алексея Косыгина (хотя, возможно, они были установлены для слежки за маршалом Георгием Жуковым, который ранее занимал эту площадь). Неудивительно, что в эти годы (1948-1950) каждое утро Косыгин - кандидат в члены Политбюро - прощался с женой и напоминал ей, что делать, если он вечером не вернется. Однако скоро семья пришла к выводу, что ему ничего не грозит[1-36]. Сталин чувствовал к Косыгину своего рода симпатию, и тот вскоре понял, что может считать себя счастливчиком. Да и другие вожди, наивные или чересчур самоуверенные, сделали соответствующие выводы, проанализировав собственный опыт или опыт своих коллег.
В 1934 г., после убийства Кирова, статус членов высшего партийного руководства (по отношению к положению Сталина) резко изменился. Члены руководства поняли это практически сразу. Прийти к такому заключению можно благодаря переписке Сталина с Кагановичем, «вторым номером» в Политбюро. С указанного времени самоуверенный и крайне прямолинейный Каганович полностью сменил свой тон, заявив, что в высшей степени «благодарен судьбе», подарившей ему такого друга, вождя и отца. «Что бы мы делали без него?» - вопрошал он в послании к одному из своих соратников.
Очевидно, что несколько ранее Каганович сделал еще одно «открытие». Он понял, что Сталин был информирован обо всем, что содержалось в любой «дружеской» переписке. То, что высокопоставленные государственные деятели оказались в подобном положении, по-своему уникально, - в анналах истории нет аналогичных ситуаций. Даже в окружении Адольфа Гитлера после «ночи длинных ножей» (речь идет о расстреле в ночь на 30 июня 1934 г. руководителей штурмовых отрядов СА, потенциальных политических соперников Гитлера) не было ничего подобного. Мы видим в этой ситуации инициированный в верхах тщательно разработанный деспотический режим.
Формируя свой образ, Сталин прибегал к разным методам. Для фильмов, речей и биографий он лично подбирал в свой адрес хвалебные слова. Следил за тем, чтобы использовались его любимые выражения, запрещал восхваления, придуманные другими, дабы продемонстрировать скромность. Выбирал для себя титулы и ордена. Ритуалы съездов и других публичных мероприятий разрабатывались им до мельчайших деталей. Наконец, история была переписана так, чтобы все события вращались вокруг его персоны.