номенклатуры. Они назначали, переводили или увольняли чиновников без консультаций с Центральным комитетом или делали это задним числом. Подобное свидетельствует о том, что в реальности номенклатура не работала как система одностороннего движения. Когда пост оказывался вакантным, ЦК мог искать кандидата в своем резервном перечне, но он поступал так только в тех случаях, когда соответствующее министерство оказывалось в кризисной ситуации. Обычно он просил министра назвать своего кандидата и впоследствии утверждал его назначение.
Далее, во второй и третьей частях книги, мы вновь поставим вопрос, кто же кого в конце концов контролировал в этой системе, и попробуем дать на него ответ. Но уже можно видеть, что логистика контроля системы находилась, по сути дела, в зависимости от самой системы. На внутрипартийных дебатах открыто говорилось об опасностях экономизации и утраты контроля над правительственной машиной и ее администрацией, причем практически этими же словами.
В заключение хотелось бы подчеркнуть две черты сталинской системы. Имея дело с методами Сталина-правителя, мы попадаем в царство произвола и тиранического деспотизма. Говоря о советском правительстве, мы оказываемся в цитадели бюрократии, вернее, двух ее ответвлений, одно из которых (партийный аппарат) количественно меньше, а другое (государственная администрация) - существенно крупнее.
Глава 13. Аграрный деспотизм?
Но сути дела победа 1945 г. возродила на мировой сцене сталинизм в еще большем масштабе в тот самый момент, когда система и сам Сталин вступили в фазу потрясений и упадка. Фактически он утратил способность эффективно управлять страной. Казалось, он достиг своих целей, но дорога, независимо от состояния его здоровья, вела в одном направлении - назад
Ю. П. Пугач, В. К. Нечитайло, В. Г. Цыплаков, Великому Сталину слава! 1950 год
После окончания войны Сталина по-прежнему захватывала мысль о необходимости доктрины, которая явилась бы своего рода его историческим алиби и представила бы сталинский режим исторически закономерным. Требовалось нечто чрезвычайно весомое, чтобы полностью порвать со своим политическим происхождением.
Казалось, война, набросала контур третьего панно, которым должно было бы завершиться создание исторически правдоподобного «триптиха», однако оно еще требовало работы. Первое полотно было посвящено ликвидации ленинизма и укрощению партии, второе - уничтожению исторической партии и переписыванию истории. В третьем предполагалось возместить прошлому идеологический долг и резко повернуть в сторону националистической великодержавности наподобие самодержавия, вернув к жизни его атрибуты.
В продолжение этих трех фаз погибло множество граждан, среди которых были ценные, независимо мыслящие люди. Общество существовало в атмосфере террора. И все же и сталинизм, в свою очередь, оказался на краю могилы. Ошибочно думать, что смерть диктатора являлась здесь решающим фактором. После окончания войны система пришла в упадок, и Сталин, несмотря на то, что казался всемогущим, упорно искал средство придать ей новый жизненный импульс.
Основная причина упадка системы крылась во внутренних противоречиях режима. Его абсолютистские черты, заимствованные из прошлого века, не сочетались с результатами насильственной индустриализации, он не был в состоянии дать ответ на вызов новой эпохи. Правительство, породившее на свет фурий, оказалось не в состоянии реагировать на изменяющуюся реальность, примирять групповые интересы и сглаживать обусловленные процессом развития шероховатости во взаимоотношениях социальных структур и слоев. Патологические чистки подтверждали сказанное: сталинизм не мог ужиться с плодами собственной политики, прежде всего со своей собственной бюрократией; однако и без нее он тоже не мог обойтись.
Сталин вступил на свою стезю, опираясь на опыт, приобретенный в Гражданскую войну. Его взгляды на настоящее и будущее России изначально предопределялись особенностями его личности и интеллекта, а также - жизненными обстоятельствами. Но нельзя игнорировать и тот факт, что во всем этом весомую роль сыграла специфика русской истории: она не только создала Сталина, но и позволила ему захватить власть, повести страну по особому курсу.
Политическая система старой России имела многочисленных предшественников как на ее обширной территории, так и в прилегающих регионах (Средний Восток, Дальний Восток, а также Восточная Европа). Здесь господствовал аграрный деспотизм. Трансформация Московии в централизованное государство являлась объединением ряда отдельных княжеств в единое целое. С одной стороны, это означало борьбу со средневековым феодализмом, поскольку крупные земельные владения раздроблялись. Но с другой стороны, возникла новая форма строя, сопровождавшаяся закрепощением крестьян, поскольку государство наделяло дворян землей с правом наследования. В результате образовывались классы владельцев (слуг государства) и крепостных.
Россия складывалась при расширении личных владений правителя Москвы, что совпадало с формированием самодержавия и образованием нации на громадной территории, присоединенной посредством колонизации. Выдающийся русский историк Сергей Соловьев охарактеризовал этот процесс как непрерывное распространение власти Москвы на новые земли. Процесс мог быть успешным только при наличии высокоцентрализованного государства, управляемого монархом, получившим полномочия свыше.
В XVIII и XIX столетиях самодержавие столкнулось с трудностями, вызванными тем, что возникла необходимость тщательно завуалировать его происхождение, основанное на земельной собственности. Таковое препятствовало новым методам управления и роняло лицо империи. Перемены, происходившие на протяжении столетий, постепенно сделали эту государственную конструкцию непригодной. Однако даже Николай II демонстрировал крайнюю приверженность к самодержавной модели, что уводило его назад, к эпохе, когда монарх считал государство личным владением и управлял им как семейной собственностью. В связи с этим можно вспомнить древнегреческих деспотов, почитавшихся главами семейных кланов и окруженных многочисленными слугами и рабами.
Но в XX столетии крепостного права уже не существовало, и крестьянский патриархальный уклад, при котором старший в роду являлся в народном представлении аналогом самодержца - sui generis опорой народной монархии, - отходил в прошлое. Глава крестьянской семьи мог испытывать крепкую приверженность к самодержавию уже оттого, что ощущал свое положение мини-монарха твердым лишь при условии, что над ним возвышается Великий Государь-батюшка. Но основания этого примитивного деревенского монархизма подтачивались по мере того, как крестьяне стали задаваться вопросом о смысле такой аналогии.
Сталин все глубже идентифицировал свой режим с имперским прошлым России и стремился использовать старые традиции для его поддержания. В принципе это не может не озадачивать: ведь царизм довольно быстро пришел к глубокому упадку. Но неверно преуменьшать действенность феномена и сводить его лишь к инструменту мобилизации сил народа против немецких захватчиков во время войны или просто ссылаться на расхожее мнение: «Русские не могут без царя». Это отвечало глубоким политическим и психологическим потребностям: и сам Сталин, и его режим нуждались в радикальном переосмыслении своей политической и идеологической сущности.
Сталин, по-видимому, хорошо понимал историческую эволюцию титулов правителей Руси. Первоначально правитель назывался князем, что было не особенно престижно, поскольку князей было много. Потом Василий III принял титул государя, но все это слишком напоминало титулы других правителей того времени. Титул царь - русский эквивалент германского кайзер и римского цезарь, - обретенный Иваном Грозным, впечатлял сильнее, а по отношению к Грозному он звучал даже зловеще. Наконец, Петр Великий остановил выбор на императоре, как на самом престижном титуле из всех возможных. Его наследники сохраняли за собой весь перечень титулов, начиная с императора. Сталин хотел найти свое место в этом списке. Однако выше императора никого не было, и ему пришлось остановиться на генералиссимусе - звании, которым не обладал никто из царей.
Мы не тратили бы время на ироничные экскурсы, если бы страсть к оглушительным титулам была присуща исключительно Сталину, однако ее разделяли и другие генеральные секретари. Это говорит о том, что при правителях, не знающих, что делать со своей властью, превалирует политическое пустословие.
Подобные политические и психологические заимствования из прошлого не должны заставить нас забыть главное: генералиссимус двигался в никуда. Утверждение своего родства с империей и, прежде всего, с ее царями, безжалостными строителями государства, должно было позволить ему отказаться от обязательств, которые он принял на себя, обещая построить социализм, что оказалось невозможным.
Ощущение державности в ее имперском обличье дало Сталину силу и возможность раз и навсегда покончить с большевизмом, основатели которого выступили против него: Ленин охарактеризовал Сталина как «великорусского держиморду» и потребовал снять с поста генерального секретаря, которому он не соответствовал. И он действительно гордился своей грубостью, резкостью и ставил целью стать подлинным представителем великой нации, не стесняясь выглядеть «держимордой».
Именно в этой ипостаси отождествление с русским национализмом требовало от Сталина резкой смены идеологической ориентации. В этом смысле нет ничего более показательного, чем утверждение нового шовинистического гимна во славу мифической «Великой Руси», оскорбившего нерусские национальности империи и явившегося худшим проявлением великорусского национализма, развязанного во время послевоенной кампании против космополитизма. Для этого было мало просто устранить большевистские кадры.