вной.
Многие критики советского авторитаризма отвергали и предложенные Солженицыным альтернативы, и его претензии на статус освободителя. Прекрасный писатель, но политически беспомощный, с преувеличенным сознанием собственной значимости, Солженицын не был способен воспринимать действительность через призму политики. В этом отношении он составлял резкий контраст с такими личностями, как Андрей Сахаров, Рой Медведев и Андрей Синявский.
Его автобиографическое творение «Бодался теленок с дубом» позволяет познать некоторые ключевые черты его личности - прежде всего его ощущение собственной избранности для выполнения некой мистической миссии. Эти и некоторые другие, менее привлекательные качества побудили его начать злую (и совершенно неожиданную) атаку на Твардовского и его коллег по «Новому миру». Они самоотверженно боролись за Солженицына и настаивали на том, что он должен работать в Советском Союзе. Они вывели его на национальную - и, понятно, международную - сцену. Он же обвинил редакцию в трусости, саморекламе, неспособности и двуличии.
Ответ бывшего заместителя Твардовского Владимира Лакшина - выдающегося литературного критика и эссеиста - был резким, полным негодования и уничтожающим. В своем психологическом портрете Солженицына он выдвинул на первый план черты, которые помогли тому пережить лагеря, подчеркнув, что Солженицын слишком хорошо усвоил уроки ГУЛАГа и навсегда сохранил ментальность зека[2-23].
В этом столкновении - вся горечь и сложность времени, драма ее участников. Никто не выиграл - но каждый был прав. Солженицын вернулся в свою страну, освобожденную от коммунизма, и нашел ее «In a state of collapse» (таково название его книги, изданной в 1998 г.). Замечательный журнал «Новый мир», последовательно травимый после советского вторжения 1968 г. в Чехословакию, боролся до тех пор, пока Союз писателей не назначил новый редакционный совет без консультации с Твардовским, что заставило его уйти со своего поста (февраль 1970 г.). И вскоре последовала смерть этого человека, сломленного, но оставившего по себе память как о великом поэте и благородной личности.
Власть яростно боролась с инакомыслием, но и это не должно бросать тень на некоторые позитивные тенденции в жизни Советского Союза тех лет. Одно дело, когда рабочий не может уйти с работы или выразить свой протест против несправедливости на рабочем месте; совсем иное - когда он может это сделать. Система, отрицающая любые права, была вытеснена системой законности, прав и гарантий.
Изъятие термина «контрреволюционное преступление» и замена его «особо опасным преступлением против государства» могло показаться просто косметической операцией. На первый взгляд, это вроде бы не имело никакого значения для тех, кого преследовали и будут преследовать за подобные преступления. В таком контексте личная судьба значит больше, чем история. Но для историков эти изменения знаменуют переход на новую ступень.
Мы уже писали, что советские лидеры имели чрезвычайно плохую репутацию за границей, и это напрямую отражалось на их политическом представительстве. Но когда в Уголовный кодекс было введено понятие условного наказания, отменен рабский труд, а заключенные получили некоторые права и возможности противостоять тюремной администрации, когда сама система проявила интерес к закону - стало ясно: мы имеем дело с иным режимом. Некоторые скажут: «Какое мне дело до того, что десятью годами ранее наказание было более суровым?». Конечно, любое пребывание в тюрьме за политические убеждения неизбежно порождает чувство несправедливости, и личный опыт приобретает исторические масштабы. Однако историки, со своей стороны, не могут не учитывать того, что происходило с заключенными - и их семьями! - десятью годами ранее.
Служба безопасности, еще недавно не знавшая никакого удержу - совершавшая погромы, аресты, пытки, бросавшая людей в тюрьму и расстреливавшая их по своей прихоти, - ныне находилась под контролем: КГБ больше не мог самолично судить и выносить приговор; его следственные действия на всех уровнях проводились под наблюдением специально созданных подразделений Генеральной прокуратуры. Генеральный прокурор ныне применял свою власть в самом сердце диктаторской системы, которая во времена Сталина расправилась не с одним «назойливым прокурором». Начиная с марта 1953 и до конца 1991 г. отдел Генеральной прокуратуры, ответственный за надзор над КГБ, получал информацию о каждом начатом службой безопасности деле и одновременно открывал дело и у себя. Он имел право пересматривать дела в случае апелляции осужденных или их родственников. Генеральная прокуратура могла вернуть дело в суд (и примеры смягчения приговоров были довольно частыми) или инициировать процесс реабилитации осужденных или пересмотр дела на основе уже другой статьи Уголовного кодекса[2-24].
К этим фактам и тенденциям, а также и ко многому другому, следует подходить с двух точек зрения. С одной стороны, надо сравнивать Советский Союз с другими странами. Здесь налицо неспособность режима принять все возрастающую политическую дифференциацию общества, его страх перед выражением независимых мнений (главное право человека в современном цивилизованном обществе); это показывает неполноценность системы, не способной примириться с существованием более одного мнения, предпочтительно консервативного. На международной арене Советский Союз заплатил за это высокую политическую цену. Для кого-то может явиться откровением, что не только советские интеллектуалы были этим обеспокоены: такие люди были также в рядах КГБ.
Но вряд ли вызовет удивление то, что советские власти прибегали к политике «вперед-назад», то заглушая, то оживляя весь спектр законов, направленных на подавление тех критиков, кого явно или тайно поддерживал Запад. С точки зрения «ущербности» системы (ее диктаторского характера), законы против «антигосударственных преступлений», нацеленные защитить ее от оппонентов, сами являются свидетельством ее провала - testimonium paupertatis. Когда правители хотели, чтобы критики замолкли, всяческие законодательные гарантии отбрасывались, и судьи, служба безопасности и прокуроры работали рука об руку.
С другой точки зрения, надо провести историческое сравнение с собственным прошлым страны. Законы против антигосударственных преступлений были опубликованы, любой мог с ними ознакомиться; и люди действительно должны были их нарушить, чтобы подвергнуться преследованию. Намерение совершить преступление уже не могло стать основанием для ареста. Новая версия Уголовного кодекса и укрепление законодательных институтов представляли резкий контраст с тем, что было до этого, пусть даже вся конструкция в целом оставалась недемократической. Этот аспект политического подавления был предметом постоянных дискуссий в верхах, среди юристов и в КГБ; этим объясняются протесты различных, в основном академических, кругов, считавших, что режим не уважает собственные законы. Такие феномены были частью политической жизни, и именно в этом смысле их и следует воспринимать.
Дальнейший анализ должен проходить в историческом контексте. Мы подчеркивали, что исторические перемены проходили во всех аспектах социального бытия, включая сам характер режима. Не будь феноменов, свидетельствующих о способности системы приспособиться к новым реалиям, в том числе и в сфере репрессивных практик, мы не смогли бы объяснить, как и почему режим исчез с исторической сцены без единого выстрела.
Объективный исследователь, не отмахивающийся от нежелательных фактов, обязан признать: и демократии, обретшие мощь и опыт, не всегда уважают права и не всегда сугубо демократичны. Страны, где нет демократии, не обязательно виновны лишь по этой причине. Демократия не растение, которое цветет всюду. Исторические реалии не всегда соответствуют идеалам или требованиям пропаганды. Запад хорошо знает, чьи права следует защищать, а чьи не принимать во внимание или даже ограничивать. Пламя демократических свобод разгорается и затухает в зависимости от глобальных стратегических соображений. Холодную войну не придумала советская паранойя; Запад мобилизовал весь ее сложный комплекс (в котором разведывательные службы играли ведущую роль) на то, чтобы отыскать малейшую брешь в лагере противника. И он ничем не помог маленьким группам или отдельным личностям в СССР, стремящимся сделать режим более либеральным.
Глава 16. Лавина урбанизации
Советское руководство и элиты всеми силами стремились побудить рабочую силу мигрировать на восток и селиться там. Проблема была в том, что такие передвижения населения невозможно было проконтролировать милицейскими или «тоталитарными» методами - об этом никто не думал всерьез. Новые социальные условия и реальности делали ситуацию крайне запутанной
Наталья Павловская, Из серии «Цветовое единство бюрократов и зданий»
Рассмотренные нами перемены в жизни советского общества, особенно в сфере пенитенциарной политики и так называемой десталинизации рабочих мест, происходили на фоне все возрастающей урбанизации. Это был влиятельный фактор, превалирующий в истории СССР.
После войны, конечно не сразу, урбанизация начала оказывать могущественное влияние на общество, культуру, менталитет и даже государство. Ускоренный переход от преобладающего деревенского общества к городскому где-то на пол-пути прошел через фазу, когда оба типа общества перемешались. Часто несовместимые, они сосуществовали как взрывоопасная смесь, и историческая дистанция между ними оставалась очень значительной. Советский Союз стал «полугородским» в начале 1960-х, но Российская Федерация пересекла этот порог ранее.
До 1958 г. не существовало официального определения таких образований, как город или поселок городского типа, которое было бы принято на всей территории Советского Союза. Каждая республика определяла это по-своему. В 1958 г. официально было принято: город должен насчитывать не менее 12 тысяч жителей, а поселок городского типа - не менее 2 тысяч, причем 50 % процентов населения в них не должны были быть напрямую связаны с сельским трудом. Эту промежуточную фазу можно рассматривать как историческую стадию и для страны, и для режима. Сельское население, представлявшее основную массу нового городского населения, привнесло «деревенскость» в города, и лишь потом они «переварили» сельчан. Это произошло только в послесталинский период, не без трений и многочисленных побочных эффектов.