После смелых действий Хрущева термин «сталинизм» уже не годился для характеристики советской системы. Его решение вынести тело Сталина из Мавзолея и захоронить в другом месте предотвратило возврат злого духа - доказательство того, что народные верования иногда сбываются. Даже если сталинисты, находящиеся на вершинах власти, все еще лелеяли тайные надежды и если некоторые зловещие черты старой системы давали себя знать, сталинизм как таковой уже принадлежал прошлому.
Шоковая терапия, примененная Хрущевым, политически стоила ему дорого. Но он пережил различные отголоски десталинизации, хотя не без трудностей, и, возможно, даже вновь раздумывал над всем произошедшим. В любом случае развенчание Сталина не ограничивалось словами; и до и после оно было подкреплено делами: полномасштабным процессом реабилитации, расформированием промышленного комплекса МВД, который, как мы видели, был сердцевиной сталинской машины репрессий.
Стиль и страсть Хрущева можно объяснить его популизмом, но также и эмоциональностью, которую он не всегда сдерживал. Но, даже шутя по поводу «социализма гуляша» (на самом деле он говорил, что гуляш лучше пустых фраз о народном процветании), он был убежден, что улучшение жизненных стандартов стало больше чем политическим императивом - это было делом справедливости и «социализма». Его простонародность была подлинной. Он гордился своим происхождением из рабочего класса и даже деревенскими корнями: мальчишка-подпасок стал рабочим-металлистом и шахтером. Существовала прямая связь между его прошлым и его образным языком публичных выступлений, нелюбовью к армии, отвращением к бюрократии и желанием реформировать среднюю школу, ориентируя ее на связь с производством. Саму школьную реформу он (как утверждал сам) затеял оттого, что существующие средние школы, по его мнению, готовили белоручек, ничего не знающих про работу на заводе или в поле. Реформа была отставлена под давлением общественного мнения - точнее сказать, более образованных кругов, а также бюрократов, пылавших негодованием по поводу «индустриализации» средней школы. Судя по тому, как реформа проводилась, они были правы. Но можно с уверенностью сказать, что было множество людей, никогда не державших лопаты в руках, до которых он не добрался.
Та же ментальность срабатывала и в его бурных взаимоотношениях с творческими личностями. Ему понравились повесть «Один день Ивана Денисовича» и рассказ «Матренин двор» Александра Солженицына, и он разрешил их опубликовать. Оба произведения с большой глубиной рисуют духовные качества русского крестьянства. Матрена, крестьянская женщина, - сильный и яркий человек; Иван, также крестьянин, сохранил свое человеческое достоинство, несмотря на жуткую реальность лагерей.
Здесь опять надо вспомнить Александра Твардовского, редактора литературного журнала «Новый мир», первым опубликовавшего Солженицына и боровшегося за дальнейшие публикации его работ. Дружеские отношения между Хрущевым и Твардовским возникли на общей почве в буквальном смысле слова. Твардовский был сыном раскулаченного и сосланного крестьянина. Он знал мир деревни и сохранил с ним связи, несмотря на свое высокое положение в интеллектуальной элите Москвы. Ему нравилось, что Хрущев воспринимал политическую критику, если она исходила из среды простых людей «от земли» - но не от городских интеллектуалов, слишком сложно выражавших то же самое. Он был способным на грубые, даже непристойные взрывы по поводу произведений, которых не понимал, или по адресу писателей, которых подозревал во враждебном отношении к режиму.
Хрущев всегда отличал Твардовского. Во время войны тот написал поэму о солдате Василии Теркине и после войны вернулся к своему «демобилизованному» герою в поэме под заглавием «Теркин на том свете». В ней герой после смерти попадает в преисподнюю, где имеет дело с потусторонней бюрократией; в результате решает вернуться на землю, где можно дышать, поскольку бюрократы остаются «на том свете». Узнав об этой злой сатире на советскую бюрократию, Никита Хрущев дал по телефону указание Алексею Аджубею, мужу своей дочери, который в то время был редактором «Известий», срочно напечатать ее. Если бы эта поэма была написана модным интеллектуалом, он, возможно, набрал бы другой номер.
Здесь следует обратить внимание на симптоматичную деталь. Известный кинорежиссер Михаил Ромм и не менее знаменитый скульптор Эрнст Неизвестный оба стали объектами гневных вспышек Никиты Хрущева; оба реагировали резко и бескомпромиссно. Однако позднее они сердечно вспоминали о нем, отдавая должное его исторической роли. Эрнст Неизвестный сделал надгробие Хрущеву (бесплатно) вопреки желанию стоящих у власти, высказывания Ромма были весьма и весьма теплыми. Хрущев был крайне противоречивым, но эти художники подчеркивали его положительные стороны. Анастас Микоян, взвесив все за и против, пришел к заключению, что Хрущев был: «Нечто!»
Теперь следует вернуться к двум важным историческим фактам, о которых говорилось в первой части книги. В 1945 г. Советская Россия была могущественным государством, но, по сути, больной сверхдержавой. Непрочной, голодной, опустошенной, изможденной, полной страха, управляемой загнивающей властью. При Хрущеве она претерпела резкие улучшения. Не следует преувеличивать их результаты, поскольку стартовая позиция была крайне низкой, но советские граждане почувствовали, что их жизнь изменилась. Россия вновь обрела статус великой державы, залечила раны Второй мировой войны и преодолела жестокости сталинизма. Она нашла резервы для обеспечения своего роста в будущем и функционирования ее учреждений на всех уровнях. Таким образом режим обрел мускулатуру и набрался сил: подобное воскрешение из праха требовало громадной жизненной энергии. И она у Хрущева была.
Однако, без сомнения, талантливый, умный и способный, Хрущев все же оставался вариантом хозяина, а не государственным деятелем и политическим стратегом нового типа.
Модель хозяина вообще была еще широко распространена среди руководства; считалось само собой разумеющимся, что управлять государством все равно что управлять фермой, и это проскальзывало в каждой детали. Хрущев и большинство других лидеров были продуктами трудно преодолимой патриархальщины, что чувствуется, например, по их резкому неприятию чужого мнения. Это подтверждается такими свидетелями, как Федор Бурлацкий, проработавший много лет в аппарате и партийной прессе. Напористый популистский лидер Хрущев хотя и не был деспотом по сравнению со Сталиным, но стремился всем управлять лично - одинаково и учреждениями, и людьми.
В конце концов, Сталин был единственным шефом Хрущева и прочих, кого они знали; и он должен был служить образцом, даже если Никита Сергеевич и отказался от многих его приемов. Например, в отличие от генералиссимуса он не любил военных и приводил их в ярость, особенно высших чинов КГБ, обожавших форму, своими высказываниями вроде упоминавшегося ранее: «Мы их распогоним и разлампасим!». Некоторые из его идей представляли большую опасность для аппаратчиков, особенно предложение об обязательной ротации чиновников на всех уровнях при достижении определенного возраста. Кое-кто считает, что это облегчило сторонникам Леонида Брежнева организацию его изгнания. С другой стороны, консерваторы никогда не простили ему десталинизацию и произошедшую в результате этого утрату престижа и ориентации в коммунистическом мире. Конечно, сработали оба этих фактора. Но были и другие - особенно «опрометчивые» идеи сокрушения мощи бюрократии, которые заговорщики 1964 г. задушили в зародыше.
Анастас Микоян. Этот человек был замечательной личностью, верноподданным советского режима «без страха и упрека». Член Политбюро на протяжении почти 40 лет, Микоян приобрел репутацию «непотопляемого».
Об этом свидетельствует прекрасный образец устной народной политической сатиры: «От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича!» Это намек на безнаказанную близость к вождям советского политического Олимпа от Владимира Ильича Ленина до Леонида Ильича Брежнева.
Мастер искусства выживать, Микоян оказался способным сохранить некоторую степень человечности и чувство реальности, несмотря на свое участие во многих зверствах, чего он, естественно, избежать полностью не мог. В своих мемуарах он с самого начала предстает сталинистом. Его воспоминания о первом времени в верхах власти свидетельствуют, что он искренне и наивно во всем верил Сталину, был враждебно настроен к любой антисталинской оппозиции и смутно представлял, что в действительности было поставлено на карту.
Как член Политбюро Микоян не выжил бы, если бы он не подписывал смертные приговоры, выносимые Сталиным, или задавал лишние вопросы относительно «контрреволюционных предателей». В своих мемуарах он признается, что был вынужден делать это, потому что ему представляли убедительные «доказательства».
В Политбюро он был ответственным за торговлю, и в условиях страны, страдавшей от постоянного дефицита самых разных товаров, достиг громадного успеха в своей сфере, которая хотя и была жизненно необходимой, но не рассматривалась как приоритет. Его талант организатора не вызывает сомнений, но он был и искусным политиком. Принимая во внимание микояновскую гибкость, вызывает удивление его стойкая поддержка хрущевской десталинизации. Он даже претендует на то, чтобы считаться ее инициатором. Во всяком случае именно Микоян, будучи председателем Верховного Совета, руководил работой комиссии по реабилитации. Он также был единственным, кто поддержал Хрущева во время заседания Центрального комитета, на котором генерального секретаря отправили в отставку: единственный голос среди воющей стаи. При чтении его персонального досье становится ясно, что консерваторы не выносили его в 1970-х - но он для них был слишком сильным.
Книга Микояна подробно рассказывает о последних днях Сталина. Вождь решил убрать, а возможно и казнить, и Молотова, и Микояна: оба были в этом уверены. Возможно, зд