Политическая сцена полностью изменилась. Термины «партия», «большевик», «социалист» и даже «ленинец» все еще использовались, но были наполнены совершенно другим содержанием. Патологический характер высшего лидера и консолидация его автократической власти - феномен, не знакомый большевизму - теперь определял суть политического порядка. Быстрая индустриализация и движение населения в города создали массовые изменения, а рост дифференциации в обществе сопровождался возникновением новых социальных течений и интересов. Все это усложняло задачу правителей. Сталин видел постоянную угрозу в развитии и в естественной дифференциации, которая на самом деле была позитивным явлением. Все время своего долгого правления он вел войну, заключавшуюся в терроре против кадров и более широких слоев населения, - это было иррациональной сутью его политики, обостренной параноидальным измерением его личности.
XII съезд в марте 1923 г. может рассматриваться как последний, когда партия могла еще законно использовать свое революционное имя. Год 1924-й знаменует конец большевизма. Еще несколько лет одна за другой группы старых большевиков уходили в арьергард в попытках исправить ход событий. Но их политическая традиция и организация, коренившаяся в истории российской и европейской социал-демократии, были быстро отодвинуты в сторону массой новых членов и новых организационных структур, которые создали из большевистской партии совершенно другую. Процесс конверсии партии в аппарат (карьера, дисциплина, ранги, отмена всех политических прав) стал абсолютным скандалом для оппозиции 1924-1928 годов.
Старая партия умерла! Людей нельзя сбивать с толку старыми именами и идеологиями: в потоке политического контекста имена жили дольше, чем содержание.
То, что Россия не готова к любой форме марксистского социализма, было самоочевидной истиной для любого марксиста. Однако масса новых членов партии рекрутировались не для обслуживания подобных теорий. Они вступали в партию, чтобы служить делу, которое им предлагалось, включая устранение старых большевиков. В определенный период «недостижимый» социализм выступал этаким фиговым листом. Даже те события, которые мы изучаем, нельзя описать как «провал социализма», который как практическая цель не был в повестке дня. Разоренной России не подходила ни демократия в милюковском смысле, ни социализм, что хорошо знали и Ленин, и Троцкий. В этих условиях старые кадры обнаружили себя затопленными массой новых членов, которые не разделяли ни их идеологии, ни духа. Правящая партия, проклятая по всему миру врагами социализма и большевизма, изобрела для себя новые задачи и реалии, сохранив для них старые названия.
Рассмотренные с помощью этой «оптики» последние труды Ленина представляют попытку вновь основать большевизм, чтобы предотвратить возникновение абсолютно чужой креатуры. Ленин осознавал, что его оппоненты воодушевлены докапиталистическими формами абсолютного государства и что русская политическая культура, характер кадров, сформированных в Гражданскую войну, и наплыв в партию слабообразованных членов с ничтожным политическим опытом способствуют этому.
Отсталость страны и императив ускорения ее экономического роста стали почвой для строительства отнюдь не абстрактного «сильного государства», которое способно победить и дать смысл служению идеалам для людей, преданных своей стране безотносительно к ее политике. Это становится еще более верным, когда отсталость препятствует успеху страны с имперскими прошлым и потенциалом будущего, а давление более развитых стран столь сильно, что ведет к мобилизации на его защиту. В такой атмосфере формирование деспотического режима не воспринимается как нечто противоположное по смыслу «сильному государству».
Ленин улавливал разницу, называя ее по имени и идентифицируя потенциальных преступников. Большинство его соратников по героическим годам борьбы и революций не поняли этой мысли. Большевизм сошел со сцены вскоре после смерти своего основателя.
Глава 22. Модернизация с вывихом
Россия отличалась от Запада тем же, чем подросток отличается от взрослого человека: она была эмоциальна, гиперактивна, без достаточного благоразумия, склонна к экспериментаторству, наивна и абсолютна в своих запросах, зато она была наделена природным любопытством и способностью воспринимать новое. В конце концов, подросток не означает «отсталый взрослый». Россияне не создали западных институций, но не потому, что не могли этого сделать, а потому, что не чувствовали в них необходимости
Е. Ясенов, Зрители, присутствующие на международном шахматном турнире, разбирают одну из партий. 1959 год
Мы остановились на институциональном упадке того, что было опорой системы. Эта глава полностью посвящена социальной динамике, изменениям и развитию. Здесь мы снова столкнемся с некими конфликтами и рассмотрим их надлежащим образом.
Мы уже отмечали обострение, которое возникло после серьезного регресса, вызванного Первой мировой и Гражданской войнами. В стране, находившейся в кризисе, любое возвратное движение делало задачу восстановления более сложной, увеличивая нажим с просьбой о помощи, обращенный к «большой дубинке» государства. Говоря это, мы имеем в виду и новую экономическую политику, и ее жизнеспособность, и интерес к возможному продлению на более долгий период времени - идеи, одинаково близкие и Ленину, и Троцкому.
Скоротечность НЭПа продолжает подбрасывать топливо в огонь дискуссии об альтернативах, открытых для России в то время (даже в годы перестройки некоторые серьезно считали, что НЭП мог послужить моделью для постсоветского периода). Очевидно, что одним из наиболее доступных путей развития было создание гипертрофированного, деспотичного государства, которое (мы продолжаем это подчеркивать) нашло благодатную почву в истории страны, почву, ставшую лишь более плодородной в результате недавних катастроф.
В 1921 г. страна стала беднее, чем была перед Первой мировой войной, она еще больше отстала от Запада, что ощущалось особенно болезненно. «Историческая дистанция» между сельским, городским и бюрократическим слоями увеличивалась. Те, кто вступил на путь модернизации после смерти Ленина, начали с ослабления первоначальной политической организации революционеров, которые, придя к власти в 1917 г., создали государство, спасли страну от распада и обещали великое будущее. Теперь они предпочитали свои собственные методы, сочетавшие ускоренное экономическое развитие и выраженную форму политической архаики, что привело некоторых комментаторов при характеристике сталинского государства к термину «аграрный деспотизм». Во всех случаях мы имеем дело с феноменом несовременного модернизирующегося государства - загадкой, повлиявшей на судьбу страны на многие десятилетия.
Это направление размышлений может понадобиться при попытке понять советский феномен и его историческую траекторию в целом. Противоречия, присутствующие в категории «старомодного модернизатора», продолжались и проявлялись под разными масками и после смерти Сталина. Модернизационный аспект в деятельности государства (индустриализация) задал некоторое русло развития (урбанизация, образование, вертикальная социальная мобильность), ставшее освобождением для большого количества людей, хотя этот процесс и сдерживали. Один из ключей к советской загадке - понимание механизма взаимодействия между процессом освобождения и факторами, его ограничивающими.
Развития в обычном смысле этого термина не могло произойти без перехода миллионов крестьян из сел в города, что частично прикрывало пропасть, которая существовала между привилегированными слоями и широкими народными массами. Такая динамика развития сочеталась с плебейским духом и характером революции.
Советское социальное развитие было на самом деле весьма обширным и глубоким, давая эффект, различавшийся от периода к периоду: 1920-е гг., сталинский период и постсталинское время. Часто используемый и иногда критикуемый термин «современность» (modernity) подходит, если мы различаем факты и их идеологическую раскраску, которая присутствует в нижеприведенных источниках.
Индикаторы модернизации в СССР. Одним из этих источников является монография «Социальная история России» в двух томах, недавно опубликованная Борисом Мироновым[3-22], российским историком и специалистом по статистике. Его подход базируется в основном на антропометрических данных, хотя он отводит значительное место и социальным факторам. Его труд отличается хорошим анализом и большим объемом информации. Но читатели должны быть внимательными к очень субъективному и метафорическому характеру некоторых утверждений Миронова, на которые мы иногда будем ссылаться, хотя в основном они говорят сами за себя.
Выбор Мироновым «Запада» не просто в качестве модели, а в качестве абсолютного мерила для исторического развития обезоруживающе наивен. Читатели могут делать выводы сами, а я расскажу о его открытиях. В итоге все сводится к тому, чтобы проинформировать нас о том, что Россия не была Западом. Очевидно, что недостаточно просто перечислить все то, в чем Восток испытывал недостаток при сравнении с Западом. На протяжении веков «Восток» (на самом деле, несколько разных Востоков) основали государства, разрешили проблемы и создали культуры; соответственно, мы должны проверять вещи изнутри, а не просто ссылаться на несуществующее.
Тем не менее мироновский взгляд на развитие СССР, в том числе на период, который мы называем модернизацией, реалистичен и компетентен. Россия отличалась от Запада тем же, чем подросток отличается от взрослого человека: она была эмоциальна, гиперактивна, без достаточного самоконтроля и благоразумия, склонна к экспериментаторству, наивна и абсолютна в своих запросах, но в то же самое время она была наделена природным любопытством и способностью воспринимать новое. В конце концов, подросток не означает «отсталый взрослый». Россияне не создали западных институций, но не потому, что они не могли этого сделать, а потому, что они не чувствовали в них необходимости. Все, что являлось ценным на Западе, раньше или позже появилось и в России, если не в начале XX века, то под его конец.