К этому ядру, состоявшему из глав 80 основных государственных институтов, мы должны прибавить членов Политбюро, глав партийных аппаратов (на центральном и республиканском уровнях) и партийных секретарей в регионах и столицах - группу из приблизительно тысячи человек (чуть меньше половины из них - члены Центрального комитета). Все они были основными игроками, которые заботились об интересах 2,5 миллионов человек, работавших на них. Если нас интересует правящая элита, то нам нужна первая цифра (1 тыс. человек); но если предметом нашего исследования является правящий класс, то нам скорее подходит вторая (2 500 человек). В их число входило и некоторое количество интеллектуалов, ученых и художников - некоторые из них принадлежали более узкому кругу, основная часть - более широкому. Но это находится за границами настоящего исследования.
Окружение, сформировавшее правителей. Когда с трудом одолеваешь массу документов, относящихся к деятельности Политбюро, Оргбюро и Секретариата, поражаешься интенсивности контактов между государственными и партийными бюрократами во всех аппаратах. (Руководитель фабрики, который мог считаться бюрократом в официальном и унизительном смысле, ежедневно общался с людьми из других социальных групп - рабочими и техниками. Напротив, высшие руководители встречались с рабочими только во время официальных визитов; обычно они произносили речь, а рабочие аплодировали. Скудость таких контактов типична для правителей, как и то, что их среда состоит в основном из бюрократов и весь политико-административный процесс идет внутри.
Именно внутри партийного аппарата, от Политбюро до партийных ячеек, основную часть времени занимали кадровые вопросы и менее важные экономические и административные тонкости. Главные вопросы решались малым кругом. Таково было окружение и деятельность, в рамках которой действовали Вячеслав Молотов, Георгий Маленков и Никита Хрущев; и она их сформировала. Глубокое знание главных элементов аппаратной «игры» было знаком их превосходства, и они показывали его для того, чтобы произвести впечатление на аудиторию или собеседников.
С другой стороны, как правило, возможность заниматься основными проблемами страны - главная задача руководителя - была полностью ими упущена. Большую часть своего времени они посвящали решению вопросов бюджета и зарплаты, подписывая десятки тысяч постановлений, подготовленных различными органами. Такая деятельность не имеет отношения к настоящему политическому руководству, а скорее напоминает работу въедливого проверяющего, который вводит себя в заблуждение, считая, что владеет ситуацией (в то время как настоящее мастерство состоит в быстром восприятии более широких реалий). В личных играх власти им обычно пригождались дополнительные навыки и умения (проницательность, коварство, способность привлекать последователей). За этим и «страстью контролировать», поглощавшей их самые большие усилия и способности, мы можем разглядеть ущербность их политической силы и огромное желание контролировать все на всех уровнях. Мимоходом заметим, что в 1966 г. могущественный орган государственного контроля, чьи производственные затраты были больше, чем в министерствах здравоохранения и культуры вместе взятых, был расформирован Леонидом Брежневым, просто чтобы противостоять влиянию его очень честолюбивого руководителя - Александра Шелепина.
Формирование руководителей посредством их окружения было тесно связано с советским принципом, который заключался в том, что национальная экономика была государственной собственностью. Этот принцип и был источником монополистической власти бюрократии, того единственного типа управления, которое могло создать такое государство.
Административные напластования претерпели изменения в результате проводящейся в стране урбанизации. Образовательный уровень, профессионализм, уровень жизни и культурные привычки были теми факторами, которые непременно оказали влияние на внутри- и межбюрократическое функционирование. И даже если все еще создавалось впечатление, что генеральный секретарь является абсолютным хозяином (точка!), система уже перестала быть настоящей автократией. Генеральный секретарь мог властвовать в партийном аппарате (хотя он сильно зависел от него), но настоящее осуществление полномочий и реализация политики приняли форму, как уже было сказано, затянувшихся торгов между различными государственными органами.
Эти органы были знатоками манипулирования формальными и неформальными движениями власти. Их официальные и неофициальные права расширялись до тех пор, пока их возражения, контрпредложения и запросы не становились частью политической и административной процедуры, получавшей как бы соответствующий статус, о котором мы мало что знаем. Например, мы уже отмечали, что центр не мог заставить министерства планировать свою работу. Как правило, они вели себя исключительно в соответствии со своими собственными интересами.
Считая, что ничего нельзя сделать без министерств и других подобных органов, события или, если говорить более точно, мощные противоречивые тенденции заставляли руководителей системы приспосабливаться не только к меняющимся социальным реалиям, но и к «социологии» бюрократии. Характерные черты разных направлений бюрократического мира могут быть в данном случае приравнены к «системообразующим». Государственные и административные кадры стали почти неразличимыми.
Формирование комплексных структур этого слоя является наиболее значительным феноменом. Как мы видели ранее, в 1970 г. их количество превысило 2 миллиона, согласно точным подсчетам. Их власть позволяла им диктовать свои ненасытные желания более высокого уровня жизни, большего количества льгот и даже большей власти, а также терпимого отношения к уровню коррупции. Они стали опорой системы.
Следовательно, еще одно направление вело к слиянию верхних эшелонов государства и партии и образованию единого комплекса власти. Самые важные министры являлись членами Центрального комитета, а некоторые (КГБ, иностранных дел, обороны) заседали в Политбюро. Парадоксально, но слияние облегчалось процедурами, выработанными номенклатурой. Восстановленная после войны с целью поставить административного монстра на место, она быстро показала свою другую сущность, которая тянула в противоположном направлении. Государством управляли те, кто получал назначение на номенклатурную должность и в аппарат: это стало формообразующей реальностью советской политики.
Какова же была роль партии или, если более точно, ее руководства в этих обстоятельствах?
Очевидно, что это был мощный аппарат, который при управлении страной полагался на государственные административные органы. При этом сохранялось обманчивое впечатление, будто он контролировал государственный, ведь бюрократия и была номенклатурой. Политбюро и аппарат были также административными органами и, таким образом, образовывали часть более широкого слоя бюрократии. У государственной администрации были рабочие и служащие; у партии были члены и служащие. Настаивать на том, чтобы они ничего не контролировали, было бы слишком. Так как эта «партия» обладала некоторыми любопытными чертами, следует поставить кавычки вокруг этого термина.
От «однопартийной» системы к беспартийной.Парадоксально на первый взгляд, но мы собираемся исследовать гипотезу о том, что «правящая партия» на самом деле не стояла у власти. Это может показаться сюрреалистическим, но советская история полна мифов и подделок, неправильного употребления терминов и бреда. Такие громкие лозунги, как «коллективизация», «диктатура пролетариата», «коммунизм», «демократический централизм», «марксизм-ленинизм» и «авангард», никогда не имели ничего общего с реальной действительностью.
Шли годы, и первоначальная ориентация режима на рабоче-крестьянский класс и массы уступила дорогу другому: ориентации на государственную администрацию, «органы», и различные категории «чиновников». Этот всепоглощающий процесс «этатизации» (statization), с полной централизацией государства, увенчался созданием культа государства, который был представлен в мировоззрении высших эшелонов бюрократии. Как в частных разговорах, так и в публичных дискуссиях мы видим высших партийных чиновников, говорящих, что государственные министерства занимаются только отраслевыми вопросам, и только одна партия заботится о высших интересах государства. Очевидно, что этот «ответ» предназначался министерским кругам, которые утверждали все с точностью до наоборот. Это дает нам возможность более правильно оценить и понять, что означал «этатизм». Партийные чиновники не считали, что только они могут представлять интересы общества: они просто соревновались с другими бюрократами за место главного выразителя интересов государства и искали подтверждения своего превосходства.
В 1930-е гг. организация, называвшая себя «партией», уже утратила свою политическую репутацию; она была преобразована в административную сеть, где рядовые члены подчинялись иерархии. На следующей стадии даже эта административная конструкция была лишена какой-либо власти: при Иосифе Сталине не было смысла говорить о партии у власти, и поэтому ее институты не действовали, ее членов никто не спрашивал об их взглядах, а редкие случайные съезды выглядели, как одно долгое рукоплещущее собрание.
Никита Хрущев отдал власть над партией и государством партийному собранию высшего уровня (Центральному комитету) и его аппарату. Однако это никак не повлияло на ключевые характеристики партии: у рядовых членов так и не появилось никаких политических прав, и она оставалась правящей иерархией без какой-либо реальной политической жизни.
При Сталине партия утратила власть над верховным вождем; после Хрущева она продолжала терять власть, отдавая ее государственной машине, которая вобрала в себя ее управляющую сеть, и нашла в ней - и на этот раз навсегда - своих собственных ораторов и представителей. Таким образом, процесс «этатизации», чрезвычайно важный для советского феномена, который, возможно, стал главной отличительной чертой его политической системы, достиг своей завершающей стадии. Когда система вступила в продолжительную фазу застоя, партия, оказавшись беспомощной и бессильной в навязывании своей позиции министерствам и другим органам, быстро пошла ко дну со всеми остальными.