Именно так называемые реформаторы организовали нападение на свое прошлое, направленное на культуру, идентичность и живучесть. Это не стало критическим подходом к прошлому: это было чистым невежеством. Обманчивая и нигилистическая кампания против советской эпохи сопровождалась своего рода безумными приобретениями альтернативных прошлых, пытаясь предложить нации что-то, с чем было бы возможно себя идентифицировать.
Началось это с нового заимствования всего из царского и дореволюционного времени оптом - патетическая попытка найти стоящего предшественника в загнивающей системе. Потом, когда отвержение любого советского стало еще более интенсивным и оформилось в ненависть к Владимиру Ленину, ленинизму и большевизму, будто пришедшим из Ада, совершены были попытки по реабилитации белых в годы Гражданской войны - самого реакционного крыла царского политического спектра, которое ушло просто потому, что ему было нечего предложить стране.
Идентификацию с чем угодно иным, в том числе и со всем, связанным с ненавидимыми большевиками или советским режимом, приписывали интеллектуальному бессилию. Первая волна «новой элиты», которая завоевала Кремль и власть, рассматривалась многими россиянами как пытающаяся совершить новое «царское вторжение», нападающая на политические и культурные интересы страны. Лучшие умы и моральные авторитеты нации боялись, как бы единственной перспективой не оказался ночной кошмар, в котором страна падает до уровня третьего мира.
Необходимо время для того, чтобы излечиться от разрушений, причиненных мракобесием. Но разные культурные события подают нам позитивные знаки о том, что медленное выздоровление уже началось. Мы должны помнить, какова была реакция историка Василия Ключевского на тех, кто в начале XX в. говорил, что «прошлое находится в прошлом». Нет, - отвечал он: со всеми трудностями, свалившимися на нас, и ошибками, которые были совершены, прошлое находится вокруг нас, окутывая, искажая и почти проглатывая реформы.
Если продолжать с того места, на котором Ключевский остановился, то весьма убедительным выглядит заявление политического философа В. Межуева на одной из конференций, организованных Татьяной Заславской в Москве: «... Страна не может существовать без своей истории»[A-2]. Его чрезвычайно побудительные мысли стоит процитировать полностью.
«Наши реформаторы - неважно, коммунисты, демократы, славянофилы или западники - все сделали ключевую ошибку, провалив идентификацию, рационально и морально оправдывающую преемственность между российским прошлым и ее будущим, между тем, что она была, и тем, чем (согласно их мнению) должна стать. Некоторые из них отрицают прошлое, а другие идентифицируют его как единственно возможную модель. В результате для одних будущее представляется просто смесью тем прошлого, в то время как другие механически принимают что-то противоположное - без любых аналогий в российской истории. Но будущее должно быть прочувствовано в первом примере на отношении к прошлому, в частности к прошлому, которое только что осталось позади нас».
Межуев продолжил критику либерального экономиста Андрея Илларионова, рассматривавшего XX в. как потерянный для России, которая при социализме отклонилась от своей либеральной траектории, и потому вчерашний гигант стал сегодня карликом. Для Илларионова единственное спасение в возвращении к либерализму. Подобный нигилизм, согласно Межуеву, является историческим абсурдом. Проще быть мудрее после событий, чем анализировать то, что произойдет и почему. Ругать Россию за то, что она не стала либеральной в начале века, - значить демонстрировать глубокое незнание российской истории и либерализма.
Триумф либерализма стал продуктом растянувшегося исторического процесса: Средние века, Реформация, Возрождение и революции, которые освободили общества от абсолютистских монархий (но не везде!). Сама Англия, мать либерализма, достаточно долго становилась на либеральный путь. Россия и многие другие страны не развивали либеральной рыночной экономики. Должны ли мы винить их за это? Это было бы бессмысленно. Важно понять прошлый век и роль, которую он играет в будущем развитии.
Для Межуева ключ к истории России XX в. находится в трех революциях, а не только большевистской. Первая, 1905 г., оказалась проиграна. Вторая, в феврале 1917-го, стала свидетелем победы умеренных революционных сил. Третья, в октябре того же года, стала триумфом более радикальных революционеров, всего лишь последней фазой революционного процесса.
Вот так разворачиваются подобные процессы. Однажды начавшись, они идут по своему пути до конца, и винить в этом больше некого. Философ Николай Бердяев хорошо это понимал: большевики были не авторами революции, а лишь инструментом ее развития. Бессмысленно принимать первичные моральные критерии и осуждать нанесенные оскорбления, поскольку это всегда происходит в ситуациях гражданской войны или борьбы против притеснений. Революция не является моральным или легальным действием, а развертыванием коэрцитивной силы. Не бывает «хороших» революций»; они всегда кровавые.
«Если вы осуждаете революции, вы должны осудить фактически всю русскую интеллигенцию и всю российскую историю по этим вопросам, поскольку она стала почвой для этих революционных событий. Революции не успокаивали; они не делали и обратного. Они всегда обманывали ожидания, но открывали абсолютно новую страницу. Важная вещь состоит в том, чтобы понять, что находится на этой странице - без большой веры в то, что говорили победители или побежденные.... Наш социализм был на самом деле «капитализмом по-русски» - капиталистическим по своему технологическому содержанию и антикапиталистическим по форме».
В этом пункте Межуев рассматривает мнения таких мыслителей, как Николай Бердяев, Георгий Федотов, Александр Богданов и другие. Он сам склоняется к следующей интерпретации: для страны, находящейся на периферии, сложно сочетать модернизацию с демократией и свободой; на время одно должно уступить дорогу другому. Большевики понимали это, и потому выиграли Гражданскую войну, и СССР вышел победителем из Второй мировой войны. Китай тоже понимает это: он выбрал сочетание быстрой модернизации через рынок в комбинации с недемократической политической системой. Каким бы ни был режим, мудрость состоит в том, чтобы не отвергать прошлого, даже если оно представляет собой лишь бесплодную пустыню, рассматривать его как трамплин для дальнейшего развития и сохранения его подлинного (если не мифического) величия.
В этом отношении российский вариант социализма может быть проверен своей верой в науку и своим отношением к ней. Престиж ученого и инженера никогда не был выше в российской истории, чем во время советского периода, и для многих режим открыл двери в науку. Здесь его правители были реалистами и прагматиками. Рассматривая их речи буквально, Запад был несправедлив, ощущая в этом враждебность. Современная Россия с ее тоской по дореволюционным временам находится гораздо дальше от Запада, чем большевики.
«Нашим либералам нечем похвастаться, кроме разрушения этих достижений. Российское будущее должно строиться на основе сохранения и развития достижений прошлого. Преемственность должна сохраняться, даже если определены новые задачи. Сейчас эта связь с прошлым нарушена. Но однажды она восстановится. Это не означает возвращения к доили постреволюционному прошлому. Спросите, что было дорого для вас в прошлом, что должно быть продолжено или сохранено и что поможет вам встретить будущее...
Если прошлое не содержит ничего позитивного, тогда не существует никакого будущего и ничего не остается, кроме как «забыться и забыть»...
Те, кто хочет стереть XX в. - эру великих катастроф, - должны также попрощаться и с великой Россией».
Межуев остается убежденным в том, что российская революция 1917 г. однажды тоже получит признание, как и революции на Западе, - признание, которое, наверное, откроет путь к истинному возрождению России.
Приведенные нами отрывки - не что иное, как подведение итога длинного и бесстрастного выступления Межуева. Он не историк, и у него есть проблемы с интерпретацией. Термины «социализм», «большевизм» и «коммунизм», а также целый ряд идей о революции происходят из терминологии и подхода, которые должны измениться. Однако они означают настоящий вызов «нигилизму», и мы присутствуем при начале битвы за историю, как попытки нации, находящейся в муках болезненного упадка, заново обрести свою идентичность и открыть будущее.
Хорошо известно, что история - это предмет постоянного пользования и жесткого обращения. Слушая рассуждения неисториков о том, как важно для нации объективное историческое знание в дни мучений и в свете славы, очень необычно в наш медиа- и компьютерно-доминирующий век останавливаться на настоящем. Но мгновение - это миг, и оно прошло, а история осталась. Она продолжает давать нам строительный материал для будущего, неважно, прочный или дефектный. Она составляет основу, на которой покоится нация, и которая ее усиливает. Не такой уж абсурд верить в то, что у истории, наряду с другими прикладными науками, есть практическое измерение - даже если оно и не дает немедленных, гарантированных решений.
Послесловие
Название этой книги раздражало и раздражает некоторые умы, формировавшиеся в годы холодной войны и жаркой атмосферы. Ведь по сути век не был советским, хотя Советский Союз и сыграл в нем особую и весьма значительную роль. Однако, даже ненавидя царившую систему, нельзя не признать, что без жертвенности и громадного вклада тех, кто жил, созидал и творил под гнетом одного из самых одиозных режимов, история Европы и всего мира выглядела бы в наши дни совсем иначе.
1914-1917 гг. - мучительное испытание России Первой мировой войной. Следом, как землетрясение, падение царизма - и страна оказалась подобно перышку на ветру. В 1917-м, охваченная всеобщим ощущением свободы, она вступила в новую эру кризисов, когда никто не знал, что делать и как преодолеть усиливающуюся разруху и обрести обновленную государственность.