В мае 1928 г. в ЦК ВКП(б) был заслушан отчетный доклад Казахского крайкома. Руководство партии одобрило курс на советизацию аула и ликвидацию политического и экономического влияния баев. 28 августа того же года ЦИК и СНК Казахстана издали декрет «О конфискации байских хозяйств». Он был дополнен постановлением от 13 сентября 1928 г. «Об уголовной ответственности за противодействие конфискации и выселению крупнейшего и полуфеодального байства», развязавшим руки карательным органам496.
К 1929 г. байские хозяйства в Казахстане и Киргизии были конфискованы497, часть баев – выселена. (П. Погорельский и В. Батраков с возмущением писали о том, что в Киргизии в 1927 г. был выселен всего 21 манап, тогда как в этом регионе их были «сотни и тысячи»498.) По данным Госплана Казахстана, в 1928 г. 23 тыс. из 567 тыс. кочевых и полукочевых хозяйств (то есть 4 %) были байскими499. Однако С.Ш. Казиев привел другие данные – в 1928–1929 гг. после конфискации «верхушки» кочевого общества в республике осталось 55–60 тыс. байско-кулацких хозяйств (возможно, эти цифры включают в себя не только кочевые, но и земледельческие хозяйства). В 1930–1931 гг. из их числа было ликвидировано 40 тыс. хозяйств, а остальные прекратили свое существование в ходе дальнейшей коллективизации500.
Кроме того, борьба с родовым строем у кочевников велась и в сфера права. В 1928 г. в УК РСФСР была введена глава о «преступлениях, составляющих пережитки родового быта». В том числе под страхом уголовного наказания был запрещен традиционный суд, который осуществлялся «родовыми авторитетами»501.
Кроме того, на будущее кочевой цивилизации повлияло то, что в СССР были приостановлены мероприятия по созданию хуторского расселения502 (альтернатива огульному обоседлению кочевников).
Четвертая тревожная для кочевников тенденция состояла в усилении пограничного режима в СССР. Известно, что власти Советского Союза придавали контролю за перемещением населения большое значение. Однако в 1920-х гг. политика в сфере внутренней миграции была достаточно либеральной. В стране фактически отсутствовал паспортный режим. Согласно декрету ВЦИК и СНК РСФСР от 20 июня 1923 г., органам власти «воспрещалось требовать от граждан РСФСР обязательного предъявления паспортов и иных видов на жительство, стесняющих их право передвигаться и селиться на территории РСФСР», Паспорт, виды на жительство и трудовые книжки были аннулированы. Получение удостоверения личности было не обязанностью, а правом каждого гражданина страны.
Декрет СНК РСФСР от 28 апреля 1925 г. «О прописке граждан в городских поселениях» гласил, что для прописки являлось достаточным предъявление практически любого документа, включая даже членский билет профсоюза. При отсутствии каких бы то ни было документов допускалась временная прописка (на срок не более трех месяцев).
Достаточно либеральным было советское законодательство о гражданстве. Согласно постановлению ЦИК СССР от 29 октября 1924 г., иностранные «трудящиеся», проживавшие на территории СССР, пользовались всеми политическими правами советских подданных. Советским гражданином признавался любой человек, который находился на территории СССР и не мог доказать, что он иностранец (однако граждане СССР, принявшие гражданство другого государства, лишались советского).
В то же время власти пытались поставить под жесткий контроль внешнюю миграцию. В стране был усилен пограничный режим. Декрет СНК РСФСР от 28 мая 1918 г. «Об учреждении Пограничной охраны» установил 7-верстную пограничную полосу, что налагало соответствующие ограничения по передвижению в этом пространстве. 10 июля 1921 г. было принято Положение об охране границы РСФСР. 8 июля 1925 г. Политбюро ЦК РКП(б) приняло еще одно постановление «О пограничной полосе».
Власти проявляли недоверие жителям пограничных регионов страны. Так, «Положение о наборе и службе добровольцев-красноармейцев Отдельного пограничного корпуса войск ГПУ», принятое СТО РСФСР 16 марта 1923 г., гласило, что «уроженцы приграничных губерний или областей, а равно имеющие постоянное местожительство в них» не могли служить на территории своих регионов, а должны были отправляться на службу в другие губернии.
Недоверие, очевидно, подкрепляли отдельные факты – например, 8 апреля 1927 г. красноармеец-доброволец Т. Хашимов, по национальности узбек, член ВЛКСМ (был принят на службу в погранохрану буквально за две недели до происшествия – 24 марта того же года), дезертировал с погранзаставы № 12 (с. Келиф в Туркмении) и ушел в Афганистан. (Причиной дезертирства руководство считало желание избегнуть наказания за невыполнение распоряжения старшины комендатуры503.)
Порядок въезда в страну и выезда из нее был достаточно жестко регламентирован. 17 февраля 1925 г. было принято «Положение о въезде в пределы СССР и о выезде из пределов СССР», согласно которому выезд за границу граждан Советского Союза допускался только по заграничным паспортам. Был более жестко регламентирован порядок выдачи разрешений на переход границы постоянным жителям пограничной полосы и мигрантам.
Советская политика в сфере регулирования миграции отразилась на жизни кочевой цивилизации. Во-первых, власти приняли меры по регистрации всех кочующих за границу. Так, в 1923 г. была издана «инструкция о порядке регистрации населения при перекочевках с хозяйственными целями на пастбище в пределы Монголии». При регистрации с кочевников брали подписку в том, что все причитавшиеся с них «платежи по налогам они обязуются вносить своевременно». По возвращении из Монголии кочевники должны были заявить о времени возвращения, а также о составе семьи, количестве скота и имущества, возвратившихся с ними. На экземпляре инструкции, хранящемся в Агинском архиве, есть приписка: «Принять срочные меры, чтобы не было перекочевок без регистрации»504.
В декабре 1923 г. Александровско-Заводской отдел НКВД (Забайкальская губерния) предписал «вести строгое наблюдение за кочующими в Монголию, и, в случае обнаружения таковых без свидетельств о регистрации, задерживать и препровождать ближайшим бурятским властям». В 1924 г. Бурят-Монгольский обком РКП(б), решая вопрос о пропуске охотников на промысел в пограничную полосу Монголии, решил «приравнять охотников к лицам, занимающимся в Монголии сельским хозяйством» (то есть к кочевникам). При этом пропуска можно было выдавать «только членам Союза охотников»505, что также означало ужесточение порядка перехода границы.
Во-вторых, власти пытались ввести полный запрет перекочевок за границу. Власти Агинского аймака в 1924 г. поручили ОГПУ не только «установить причины эмиграции в Монголию» и «в срочном порядке произвести учет эмигрировавших», но и «принять запретительные меры в административном порядке о приостановлении эмигрирующих граждан». В апреле 1924 г. в Are было объявлено, что перекочевка в пределы Монголии без разрешения «категорически воспрещается». Власти постановили «неуклонно следить за всяким перемещением населения… и не допускать ни под каким видом перекочевку в Монголию», а агитаторов за перекочевку арестовывать506.
В-третьих, власти закрывали границы по причине эпидемий. Так, в сентябре 1928 г. из-за вспышки людской чумы в Монголии бурятский ЦИК постановил закрыть границу с этой страной вплоть до ликвидации эпидемии. (Интересно, что Наркомат здравоохранения считал, что такое «закрытие границ преждевременно», однако в «случае роста эпидемии возможно частичное закрытие [с] оставлением пунктов транзита, обеспеченных врачебным наблюдением»507.)
К концу 1920-х гг. власти приняли новые меры по усилению охраны границы. 15 июня 1927 г. ЦИК и СНК СССР утвердили «Положение об охране государственных границ СССР», на основании которого вдоль сухопутной границы устанавливались уже четыре пограничных полосы. Въезд в пределы 7,5-километровой полосы и в отдельные пункты 22-километровой полосы запрещался всем, кроме местных жителей и лиц, имевших специальные пропуска ОГПУ или НКВД союзных республик. В 22-километровой полосе сотрудники пограничной охраны могли остановить любого человека, подвергнуть его проверке документов и личному обыску, а его вещи – осмотру. В случае преследования подозреваемого пограничники имели право производить такие действия и за пределами 22-километровой полосы. Переход границы допускался лишь через контрольно-пропускные пункты. Лица, пытавшиеся перейти границу вне их (или через них, но «незаконным образом»), признавались нарушителями границы и могли быть привлечены к уголовной ответственности.
Власти отмечали положительный эффект усиленной пограничной охраны на положение в «кочевых» регионах. В сентябре 1927 г. партийный инструктор Кахелли, изучавший положение в Туркмении, отметил, что «племенной вражды на Атреке508 открыто не существует» и «это заслуга погранохраны… Скотоводческое население очень довольно присутствием на Атреке погран[ичной] охраны и добровольно проводит все [ее] указания… в жизнь»509.
Таким образом, в 1920-х гг. в СССР проявились как минимум четыре весьма тревожные для кочевой цивилизации тенденции. Во-первых, идеи об «осталости» и неприемлемости кочевой цивилизации для советских реалий, которые поддерживали многие представители власти.
Во-вторых, задуманная государством программа массового переселения в «кочевые» регионы, для чего нужно было «освободить» земли, занятые кочевниками, – юридически и физически.
В-третьих, усиление советизации кочевий через разрушение родового строя, ликвидацию власти «родовых авторитетов». По сути дела, это означало наступление на саму кочевую цивилизацию, которая была основана на родовом принципе.
В-четвертых, ужесточение порядка въезда в СССР и выезда из него и пограничного режима. Эти тенденции существенно усилились к концу 1920-х гг. Американский историк Т. Мартин сделал совершенно справедливый вывод, что, во-первых, «ни одно государство не зашло так далеко, как Советский Союз, в идеологическом и административном определении отдельных пограничных районов» и, во-вторых, о «твердой вере большевиков в политическое значение трансграничных этнических связей»