647.
При выборе «точек оседания» ярко проявилось самоуправство местных специалистов. В Балхашском районе (Казахстан) «приехал техник, ни с кем не посоветовался, и даже вопреки желанию колхозников выбрал для них место для поселка, совершенно каменистое и… непригодное для устройства культурного житья». В Актюбинском районе «точка оседания» была выбрана одним только буровым мастером без согласования с колхозниками и другими специалистами. В других местах наблюдалось обратное явление – кочевники были вынуждены сами подбирать «точки оседания» и возводить на них постройки648, так как местные специалисты самоустранились от этой работы.
Апофеозом гигантомании и спешки стал план по оседанию кочевников Казахстана на 1932 г. (был принят 25 декабря 1931 г. постановлением крайкома ВКП(б) и СНК). Согласно ему, все кочевое население должно было осесть в поселениях европейского типа по 500 дворов в каждом649.
Как и предполагалось, обоседление кочевников шло рука об руку с коллективизацией. 30 июня 1931 г. Казахский крайком ВКП(б) принял решение создавать повсеместно, кроме «самых отсталых» районов, постоянные сельскохозяйственные и животноводческие артели650, которые были выбраны основной формой «колхозного движения» в ауле651. Таким образом, вместо создания простейших производственных объединений (ТОЗов) перевод на оседлость проводился на основе сплошной коллективизации. Тем не менее стоит отметить, что и ТОЗы в «кочевых» районах были слабыми (в ряде мест отсутствовал устав, учет трудодней). Иногда они представляли собой простую супрягу652. В целом очевидно, что кочевники вовсе не нуждались в какой-то либо коллективизации.
Так как было запланировано, что основным видом хозяйственной деятельности «осевшего» аула станут земледелие и стойловое скотоводство, то коллективизация проводилась в летнее время, когда кочевники находились на летних пастбищах653. Власти их как бы «ловили» там и «привязывали» к месту.
В процессе коллективизации опять-таки проявилась гигантомания. Так, в Казахстане создавали колхозы радиусом до 100 и больше километров654. Такие «оседлые» хозяйства были неуправляемыми, они не могли освоить и контролировать такую громадную площадь из одного «оседлого» центра. Кочевники могли осваивать и большие пространства, но делали это, последовательно передвигаясь с места на место в ходе всего календарного года, к тому же они были сами себе хозяевами и не зависели от управления из какого-либо «центра».
Таким образом, процесс перевода кочевников на оседлость с попутной коллективизацией характеризовался и неправильным планированием, и неправильной реализацией, что признавали сами власти655. Наиболее концептуальные ошибки в подготовке оседания состояли, во-первых, в незнании и непонимании властями специфики кочевых регионов. Даже советские историки – например, Н.И. Платунов – признавали, что «коллективизация единоличных животноводческих хозяйств оказалась делом более сложным, по сравнению с коллективизацией оседлых земледельческих хозяйств»656. К этим же ошибкам относился плохой учет кочевых и уже осевших хозяйств, а также местных ресурсов657.
Во-вторых, планы перевода на оседлость были явно нереальными и непосильными (именно так охарактеризовал их Т.Р. Рыскулов в своей докладной записке И.В. Сталину в марте 1933 г.). Эти планы власти еще и пытались перевыполнить, усиливая темпы и сокращая сроки завершения оседания. В Киргизии в 1931 г. было охвачено работой по оседанию 10 тыс. хозяйств вместо 8 тыс. по плану. В 1932 г. Москва утвердила и ассигновала деньги на оседание 10 тыс. хозяйств, однако Киргизский обком ВКП(б) предложил выделить из бюджета республики 5 млн руб. на оседание еще 20 тыс. хозяйств. В целом в «кочевых» регионах «оседание в промышленности и на транспорте», а также в совхозах было реализовано «в размерах, далеко превышающих потребности»658.
Историки прямо говорят о том, что власть принимала абсурдные решения659 и в целом сельскохозяйственную политику в СССР «определяли люди, не слишком образованные, имевшие весьма ограниченные познания в области сельского хозяйства»660.
В-третьих, государство, реализуя программу форсирования, все взяло на себя, не учитывая мнения народа и без участия народа. Так, в Калмыкии план оседания был ориентирован на почти стопроцентное финансирование из государственного бюджета. Поэтому калмыцкие власти создали у оседающих кочевников «чисто иждивенческие настроения». Недостаточное вовлечение представителей населения стало одной из причин плохого выбора «точек оседания». Разъяснительная работа среди кочевников была слабой, что способствовало в том числе непониманию ими необходимости проведения землеустроительных мероприятий. У некоторых сложилось представление, что Казахстан – «широкие пространства, громадная территория, зачем ее организовывать»661. С другой стороны, возможно, властям и не удалось бы вовлечь кочевников в эту деятельность, так как, мягко говоря, далеко не все они желали переходить на оседлость.
Обоседление кочевников на практике строилось фактически на основе принуждения662. В 1930 г. в некоторых районах Казахстана, без всякой подготовки и разъяснительной работы, приказом было запрещено кочевать663. В Киргизии кочевое население сгоняли из горных долин (50 и даже 100 км длиной) и собирали в одном небольшом месте664. В самой радикальной форме перевод на оседлость напоминал грабеж, когда у кочевников просто конфисковали весь скот, а без скота кочевание становилось бессмысленным и невозможным665.
Перевод на оседлость производился также путем переселения кочевников. В Казахстане оно шло из южных и центральных районов в северо-западные666. В Горном Алтае была поставлена задача во что бы то ни стало переселить алтайцев в русские села, чтобы «приблизить» их к школам, клубам, избам-читальням. В Эликманарском и Усть-Канском аймаках было произведено принудительное переселение, сселение колхозов667.
Советские историки – например, М.О. Могордоев – объясняли такие меры тем, что «разбросанность» кочевников затрудняла строительство, усложняла организацию труда. Прогон и выгон индивидуального скота приводил к потраве и вытаптыванию колхозных угодий668. Тем не менее принудительное переселение людей было вопиющим нарушением их прав.
В-четвертых, местные власти не умели воспользоваться знаниями специалистов. (Отрыв от научной и экспертной оценки начался еще с шельмования «партии ученых» и отрицания научного подхода к решению судьбы кочевой цивилизации.) Комиссия ВЦИК отмечала, что «положение с кадрами специалистов во всех районах оседания чрезвычайно тяжелое» – и количество их было совершенно недостаточным, и квалификация значительной их части была «очень низкой». Кроме того, отношение местных властей к специалистам, «их оклады и в особенности хлебоснабжение – хуже быть не может». Зарплата им не выдавалась по 2–4 месяца, не были созданы материально-бытовые условия. Происходили и вовсе вопиющие случаи. Так, 12 июля 1933 г. в Аулие-Атинском районе Южно-Казахстанской области бандитами были убиты две специалистки. Случилось это потому, что местные власти их отправили в путь на повозке, а в машину не посадили, так как «посторонних возить не разрешается». У властей имелись сведения также о самоубийствах специалистов669.
У последних не только настроение было «бежать», но они это делали. В 1930–1933 гг. из «кочевых» регионов уехали 1306 специалистов-землеустроителей. По данным центральных властей, «50 % землеустроителей разбежались, потому что их не обеспечивают соответствующим образом». Центральные власти отмечали, что «на вес золота каждый специалист, драка идет за каждого специалиста, а он не успевает доехать до места, как уже смылся: квартиры не дают, питание не обеспечивают». Местным чиновникам пригрозили отказом «посылать людей до тех пор, пока они не научатся их беречь»670.
Трагические ошибки были допущены не только в планировании, но и при реализации программы оседания. Главной из них было уничтожение скота. В 1930 г. власти Казахстана не только увеличили план мясозаготовок, но и перевыполнили план по крупному рогатому скоту более чем в два раза. Все это сопровождалось злоупотреблениями671. В 1930 г. в регионе государство изъяло 33 % колхозной продукции, в 1931 г. – уже 39,5 %672.
План скотозаготовок на 1931–1932 гг. по Казахстану составил 255,5 тыс. т, то есть в 1,5 раза больше, чем по Украине, и в 2,5 раза больше, чем по Северо-Кавказскому и Западно-Сибирскому краям673. Хотя скота в Казахстане действительно было много, такие планы были явно нереальными.
В Калмыкии также были назначены непомерные масштабы скотозаготовок, которые совпали с последствиями «зуда» и падежа скота, а также забоя, вызванного голодом и нежеланием сдавать скот в колхозы. Так, на 1934 г. нормы поставок составили от 15 до 25 кг живого веса для колхозных дворов, 40 кг – для единоличников674.
О «перегибах», а точнее сказать – о преступных явлениях, сообщало ОГПУ. Так, в октябре 1931 г. стало известно, что «скотозаготовки сопровождались грубым произволом местных властей, требовавших сдачи скота от населения под угрозой штрафов, судебных репрессий, арестов и т. д. Выявлено много случаев, когда у населения, в том числе у бедняков, в порядке заготовок отбиралась последняя скотина. Нередко забивался молочный, стельный и рабочий скот… Сильно задерживался расчет со скотосдатчиками, которые в некоторых случаях причитавшихся им денег так и не получили. В Зайсанском районе в 4 аулсоветах контрактация скота проводилась даже у таких хозяйств, где одна корова имелась на 5 человек»675. Такие сообщения были многочисленными, они ярко характеризуют хищнический и попросту грабительский подход к населению со стороны местных властей, рьяно стремившихся выполнить и перевыполнить план.