«Обобществленный» скот казахских аулов сгоняли на «колхозно-товарные фермы», за которыми, кроме названия, чаще всего ничего не стояло. Скот, сконцентрированный в большом количестве в одном месте, лишенный должного ухода, теплых помещений, запасов кормов, в условиях суровой североказахстанской зимы в большом количестве погибал. (Не случайно раньше в зимнее время кочевники перегоняли скот в более теплые районы на зимние пастбища – кстау, но теперь они были такой возможности лишены676.) В Калмыкии творилось то же самое – из-за оседания огромное количество скота скапливалось на ограниченной территории, где, следовательно, было недостаточно корма677.
Кроме того, трагической ошибкой было форсирование перехода к земледелию. Сами же сторонники форсированной седентаризации – как, например, Г. Тогжанов, – сетовали, что некоторые представители местных властей понимали уничтожение кочевого быта как ликвидацию скотоводческого хозяйства и вынуждали «обоседленных» кочевников к переходу на земледелие678, огульно превращая животноводческие хозяйства в товарные полеводческие679.
В Казахстане до начала обоседления и коллективизации размер посевной площади на одно хозяйство составлял 0,8 га680 (по другим данным – 0,9 га). В 1931 г. посев на одно оседавшее хозяйство составил уже 5,4 га681, в 1932 г. он был доведен до 5,6 и даже 7,5 га, то есть до норм районов товарного зернового производства. В Киргизии эта площадь была еще больше – 16 га на одно хозяйство. С нее бывший кочевник должен был сдать 300 пудов зерна, тогда как реально из этих 16 га он мог распахать всего 2–3 га682. Люди просто не имели возможности обработать такое количество земли.
В сфере хлебозаготовок также шло форсирование. План заготовки зерна в Казахстане в 1931 г. составил 57 млн пудов.
На 1932 г., ввиду явной невозможности заготовить такое количество зерна, план был снижен до 38 млн пудов, однако в октябре того же года вновь был повышен до 46,6 млн683. На 1933 г. был дан увеличенный план сева именно в 39 кочевых и полукочевых районах Казахстана, тогда как по региону в целом он остался таким же, как на 1932 г.684
Характерно, что в заготовительном угаре власти облагали хлебопоставками и остававшихся кочевников, которые зерно не выращивали. Поэтому были вынуждены покупать его и затем сдавать государству685. Такие факты являются чистой профанацией «заготовок» и напоминают известное «Рязанское мясное дело» периода правления Н.С. Хрущева.
Результаты хлебозаготовок в Казахстане в 1929–1930 гг. составили 37,8, в 1930–1931 гг. – 40,7, в 1931–1932 гг. – 40,4 млн пудов. Таким образом, повышение количества заготовленного зерна было не сильным – максимум на 10 %, что говорило о том, что в самом большом «кочевом» регионе власти никак не могли «выжать» зерно. В Нижне-Волжском крае повышение хлебозаготовок в этот период составило 10 %, а Украине – 24 %, на Северном Кавказе – 40 %, в Средне-Волжском крае – 54 %, в Башкирии – 76 %, в Нижегородском крае – 88 %686. На Нижней Волге в 1931 и 1932 гг. было изъято соответственно 41 и 41,1 % валового сбора зерновых, но при этом в итоге край выполнил план хлебозаготовок 1932 г. всего на 52 %. В Калмыкии план был выполнен с применением жестких мер к середине января 1933 г. на 75,4 %687.
Форсирование модернизации «кочевых» регионов сопровождалось преступными фактами. Во-первых, местные власти допускали нецелевое расходование государственных средств, выделенных на оседание кочевников, а также разбазаривание других материальных ценностей. В Казахстане в процессе оседания много средств было просто выброшено на ветер, а значительная их часть была вообще не освоена688. Местные руководители боялись осваивать средства без указаний сверху, а указания не поступали, так как наверху сами не знали толком, что делать.
В Петропавловском и Кустанайском округах деньги, отпущенные на оседание, «были использованы европейскими районами под тем соусом, что казаки689 их не смогут использовать, и поэтому их надо использовать там, где будет “больше эффекта”»690. Выделенный для оседающих кочевников сельхозинвентарь в большинстве своем был «под открытым небом разбросан в степи», причем его «деревянные части в отдельных случаях использовались на топливо». Точно так же разбазаривались лесоматериалы691.
В Калмыкии обоседление, «несмотря на ряд ходатайств», было не обеспечено кредитами. Полученная «обоседленческая ссуда» в размере 25–26 тыс. руб. была использована «с незначительным эффектом»692.
Были выявлены растраты при раздаче помощи оседающим кочевникам693, а также отсутствие строгого контроля за выдачей им хлеба. Часто он попадал в руки баев, что осложняло материальное положение «простых» кочевников до критического уровня694.
Ситуация усугублялась проблемами со снабжением. ОГПУ сообщало, что завоз промтоваров в пограничные районы Казахстана в первой половине 1930 г. фактически был сорван. В некоторые районы товары в счет дополнительного завоза вообще не поступили695.
Во-вторых, много средств, выделенных на оседание, было расхищено. В Калмыкии украли около 22 % денег (92,6 тыс. из 431 тыс. руб.). Мошенничество при строительстве заключалось в том, что вместо 6 куб. м леса на дом якобы расходовалось 14 куб. м. Лесоматериалы также просто расхищались. Было выявлено мошенничество при раздаче помощи кочевникам. Власти, в свою очередь, вели недостаточно решительную борьбу с хищениями и злоупотреблениями696.
В-третьих, местные власти занимались приписками и показухой. Т.Р. Рыскулов в докладной записке И.В. Сталину утверждал, что, хотя в ЦК ВКП(б) были переданы данные, что в Казахстане проведено оседание 200 тыс. казахских хозяйств, «на самом деле не осело и 100 тыс.». К «показухе» относилась «дутая» коллективизация за счет кочевников. Руководство Киргизии, «идя по линии наименьшего сопротивления, “коллективизировало” кочевые и полукочевые районы». В этом регионе из числа русских хозяйств (составляли 19 % всех хозяйств) было коллективизировано 48,1 %, в среднем по республике – 68,5 %, а среди киргизских хозяйств – якобы 73 %697.
Как уже говорилось, кроме оседания в колхозах и совхозах, власти организовали «оседание» кочевников в промышленности, на транспортных предприятиях и пр. Превращение оседающих кочевников в рабочих698 явно было советским ноу-хау. Риторика процесса «оседания» в промышленности звучала так: «Передать в качестве рабочей силы»699. Создается впечатление, что оседавших кочевников рассматривали как нечто неодушевленное, что, в общем, было в духе того времени. Да и само «оседание» в промышленности – это не истинное оседание, а фактически миграция населения в города и рабочие поселки.
Причиной такой политики было то, что еще во второй половине 1920-х гг. при строительстве промышленных предприятий возникли затруднения с привлечением казахских рабочих. Постепенно власти добились, что казахи вместе с русскими и украинцами стали составлять основу «производящего класса» в республике. С 1927 по 1936 г. численность казахов – рабочих и служащих – выросла с 66,4 тыс. до 246,9 тыс. человек700. В Нижнем Поволжье власть поставила задачу развития рыболовства. В массовом порядке казахи из степных районов переводились в дельту Волги701. Рыбаками становились и калмыки. (Впоследствии представление о калмыках как о рыбаках стало одной из причин того, что при депортации 1943 г. их направили в том числе на спецпоселение на крупные сибирские реки.)
Попутный процесс, который происходил в СССР в эти же годы и как бы «сопровождал» оседание и коллективизацию, – усиление паспортного и пограничного режима, усложнение порядка въезда и выезда из страны – напрямую ударял по кочевникам. 27 декабря 1932 г. было издано постановление ЦИК и СНК СССР «Об установлении единой паспортной системы по Союзу ССР и обязательной прописки паспортов». Все граждане СССР от 16 лет, постоянно проживавшие в городах, рабочих поселках, работающие на транспорте и в совхозах, обязаны были иметь паспорта. Сельское население страны паспортами не обеспечивалось (за исключением проживавших в десятикилометровой пограничной зоне). В местностях, где была введена паспортная система, паспорт являлся единственным документом, удостоверяющим личность владельца. Прописка лиц в местностях, где введена паспортная система, была обязательной.
Для выезда из страны с начала 1930-х гг. стал применяться разрешительный порядок – были введены выездные визы.
Особый статус пограничных районов был усилен – постановление ЦИК и СНК СССР «О въезде и проживании в пограничных полосах» от 17 июля 1935 г. запретило въезд в пограничную полосу и запретные погранзоны лицам, не проживающим в них постоянно, без разрешения органов НКВД.
Власти придавали большое значение заселению именно приграничных районов, в том числе в «кочевых» регионах. В Киргизии с мая 1931 г. вначале на оседлость переводили кочевников в четырех пограничных районах (позднее, в 1939 г. они вошли в состав Тянь-Шаньской области)702.
В планах переселения пограничные районы выделялись отдельно. Так, в 1937 г. было объявлено, что в Забайкалье такие районы «требуют быстрейшего и значительного заселения». На период 1938–1940 гг. в пограничные районы Восточно-Сибирского края было запланировано переселить 36 тыс. человек. Но, например, в Белоруссии было не так – НКВД республики в апреле 1937 г. сообщал, что ввиду пограничного положения этого региона «плановое переселение из других краев и областей Советского Союза в БССР не может и не будет иметь место»703. Причиной такого подхода было то, что Белоруссия и так была заселена «лояльным» населением, а «кочевые» регионы СССР были заселены слабо, и притом «неуправляемыми» кочевниками. Обоседление кочевников и колонизация приграничных «кочевых» районов имели своей целью в том числе противодействие несанкционированной трансграничной миграции.