919)
Разумеется, сразу после выявления трагических «перегибов» возник спор о том, кто виноват в происшедшем. Как уже говорилось, еще в 1932 г. У.Д. Исаев фактически обвинил во всех бедах Ф.И. Голощекина. В своем докладе на VII краевой партийной конференции 8 января 1934 г. Л.И. Мирзоян сделал вывод, что прежние власти Казахстана не старались исправить положение, а вместо этого вплоть до начала 1933 г. «пытались объяснить откочевки и наличие огромного количества лишенных всяких средств к жизни людей природой казахского народа»920. Это также был камень в огород Ф.И. Голощекина, который пытался скрыть разразившийся в республике голод.
Главным же обвинителем Ф.И. Голощекина стал Т.Р. Рыскулов, который писал И.В. Сталину об ошибках казахстанской власти. Разумеется, он был прав. Однако Т.К. Алланиязов и А.С. Таукенов отмечали, что сам Т.Р. Рыскулов непосредственно участвовал в разработке программы коллективизации в СССР921. Известно также, что он отличался определенным «партийным фанатизмом», который особенно ярко проявился в начале его деятельности. Так, в 1921–1922 гг. Т.Р. Рыскулов с цинизмом высказывался о жертвах голода в Туркестане922. Работая в 1924–1925 гг. в качестве представителя Коминтерна в Монголии, он руководствовался принципом «мы приказываем, монголы исполняют», занимал жесткую позицию по отношению к местному населению и проявлял непонимание менталитета, психологии кочевников923. Тем не менее, возможно, это были ошибки молодости. В любом случае Т.Р. Рыскулов, безусловно, делал все, чтобы спасти Казахстан от трагедии (известно, что еще в декабре 1930 г. он публично выступал за «рационализацию» скотоводства в степи вместо перевода кочевников на оседлость924).
Кроме того, звучало обвинение Ф.И. Голощекина и других представителей властей в шовинизме по отношению к казахскому населению925. Актуально такое обвинение и поныне – так, М. Пейн считает, что Ф.И. Голощекин «печально известен своими антиказахскими настроениями»926. В.В. Солодова отмечает, что в 1927 г. на VI Всеказахской конференции ВКП(б) Ф.И. Голощекин и представитель союзного руководства А.А. Андреев добились осуждения местных казахских деятелей – С. Садвокасова, Ж. Мунбаева и С.Х. Ходжанова. Сюда же она отнесла решение об уравнении всех национальностей в праве на землеустройство и проведение декоренизации в Казахстане в начале 1930-х гг.927
В.Г. Чеботарева, наоборот, сделала вывод, что Ф.И. Голощекин «подлаживался под казахский национализм»928. Да и В.В. Солодова пишет, что до начала 1930-х гг. Ф.И. Голощекин проводил коренизацию государственного аппарата Казахстана, которую считал главнейшим аспектом советизации этого региона. Кроме того, ближайшими соратниками Ф.И. Голощекина были казахи по национальности И.М. Курамысов и Г.Т. Тогжанов929.
Следует сделать вывод, что национального аспекта в деятельности Ф.И. Голощекина не было. Он исповедовал не этнические, а классовые принципы, как и было положено коммунисту тех времен. Так, в 1930 г., в духе политики партии, Ф.И. Голощекин объявил о необходимости борьбы и с «великодержавными шовинистами», и с «местными националистами», которые мешали переводу кочевников на оседлость930. Упомянутые выше коренизация и затем декоренизация государственного аппарата были не «изобретением» Ф.И. Голощекина, а являлись общей политикой ВКП(б) для всех «национальных» регионов Советского Союза в те годы.
В свою очередь, Ф.И. Голощекин никогда не признавал личной ответственности за трагедию коллективизации и оседания. После ареста осенью 1939 г. он отвергал доводы следствия, был уверен в правильности своих действий и пытался обвинить в провале коллективизации классовых врагов и местных националистов931.
Среди историков есть мнение, что нельзя сваливать всю вину за трагедию кочевников Казахстана на Ф.И. Голощекина. Р. Дэвис и С. Уиткрофт отмечают, что нападки Л.И. Мирзояна на Ф.И. Голощекина после его смещения были «не слишком справедливы»932. А.И. Козлов считал обвинения в адрес Ф.И. Голощекина несостоятельными, а также признавал совершенно надуманными попытки найти в казахстанской трагедии некий «кремлевский» или «российский» след и полностью снять ответственность за трагедию с национальной элиты, которая занимала существенное место в политической структуре Казахстана. Он отмечал, что если бы в ситуацию не вмешалось центральное руководство (то есть тот самый Кремль), то трагедия могла оказаться еще более серьезной, а ее последствия – получить необратимый характер933. Действительно, роль союзного центра в решении проблем, вызванных действиями властей Казахстана, была решающей.
После выявленных трагических последствий коллективизации и оседания кочевников власти пытались оправдать себя. Они утверждали, что до революции царское правительство тоже осуществляло программу седентаризации, однако при этом ставило задачу «еще более жестоко эксплуатировать трудящихся-кочевников». Было провозглашено, что только советская власть способна осуществить оседание так, как надо934.
Вместо того чтобы признать свои ошибки, власти видели в неудачном ходе форсирования модернизации и ее тяжелых последствиях «происки врагов». Во-первых, упоминался «классовый враг» (баи, мапаны и пр.), который вел агитацию за убой скота и откочевку, а также проник в состав вновь созданных колхозов (хотя и составлял там только 1,1 % всего числа хозяйств). Во ВЦИК возмущались, что тогда как «на Северном Кавказе кулаков выселяли», то в «кочевых» регионах «этого не делалось, кулак оставался на месте и “помогал” организовывать колхозы»935.
Во-вторых, виновными предсказуемо были объявлены местные чиновники, в том числе Ф.И. Голощекин (был арестован в 1939 г. и расстрелян в 1941 г.), первый секретарь Киргизского обкома партии А.О. Шахрай (был снят с этой должности в 1934 г.), зампредседателя Госплана Киргизии и руководитель работ по оседанию А.С. Сыдыков, который был назван «агентом английского империализма»936 (был арестован в 1933 г. и расстрелян в 1938 г.).
В-третьих, были обвинены низовые советские и партийные работники, объявленные «националистами»937. Например, в феврале 1937 г. в создании «русской националистической организации» и гибели десятков казахских рабочих из числа откочевщиков и детей из детдомов были обвинены руководители Турксиба Мрачковский и Товшин, а также врачи Савинов и Грибановский938.
В-четвертых, вина была повешена на «националистов» из числа «контрреволюционных элементов». В Казахстане таковыми ожидаемо были объявлены алаш-ординцы939.
В-пятых, были обвинены священнослужители. В Туркмении духовенство считали виновным в разжигании вражды между туркменами и «европейцами» и «затуманивании головы у бедняка». В Бурятии и Калмыкии ламство обвинили в противодействии переходу на оседлость и колхозному строительству. Антирелигиозники провозгласили, что ламам было выгодно «проповедовать, чтобы калмыки не занимались земледелием», так как «оседлая жизнь дает людям жить сгруппированно… и иметь возможность вести культурную жизнь», что приведет их к «раскрепощению» от «религиозного дурмана»940.
В-шестых, виновными были объявлены «бывшие». Например, власти выявили «вредительство» со стороны землеустроительных чиновников, которые «в основном являются людьми из чуждого класса – межевые старые инженеры, а в межевой институт поступало только дворянство». Такое «вредительство» было найдено даже в терминологии – якобы инженеры из числа «бывших» насаждали термины «оседление» и «обоседление» вместо «оседание»941. Очевидно, в первых двух терминах властям слышался намек на принудительность этих акций, что и было так на самом деле.
В-седьмых, вину возложили на эмигрантов, которые «вели подрывную работу против социалистического] строительства». Опасным было признано «наличие старой, свыше 300 тысяч, эмиграции в Афганистане и Персии с огромным насыщением ее контрреволюционным], байско-чиновничьим элементом», а также «организация вооруженного басм[аческого] актива… на Ср[едне]азиатской границе численностью около 3000 человек»942.
В-восьмых, были обвинены «внешние силы». Считалось, что враги, орудовавшие внутри СССР, «получали директивы о разрушении колхозов из одного источника – английской контрреволюции»943.
Власти призывали к борьбе с «врагами», чтобы «немедленно выявить и изолировать весь байский элемент и их пособников», противодействовать их «сопротивлению и саботажу», а также конфисковать их имущество. В Киргизии процесс ликвидации кулачества называли так: «Это была война – мы победили, но не без потерь». (Причем в качестве главной потери было указано падение поголовья скота944.)
Борьба с «врагами» была усугублена усилением внешней угрозы, которая стала общим местом советской пропаганды с конца 1920-х гг. Так, было объявлено, что Япония стремится к захвату Монголии, чтобы сделать ее плацдармом для подготовки войны против СССР. (Действительно, это было так. Японцы не скрывали, что «монгольский народ держит ключ будущей судьбы азиатского континента», и «тот, кто владеет центром азиатского материка, тот скоро будет господствовать над самым азиатским континентом»945.)
В СССР был усилен пограничный режим, и страна постепенно усиливала свою изоляцию от внешнего мира. Легальная эмиграция была фактически запрещена. В 1935 г. для въезда и выезда из 22-километровой пограничной полосы вводились новые, более жесткие правила. Были приняты меры и на местном уровне – так, в 1932 г. власти Туркмении запретили практику посевов советскими гражданами на территории Персии946, что должно было предотвратить трансграничную миграцию.
Таким образом, во второй половине 1932 г. власти отказались от форсирования модернизации «кочевых» регионов, прекратили повышение темпов, «штурмовщину» и в целом отказались от прежних нереальных планов. Причиной этого шага был не пересмотр стратегического плана по ликвидации кочевой цивилизации в СССР, но осознание трагических последствий предыдущей деятельности в этой сфере, которая привела к голоду, гибели людей, падежу скота, откочевкам и восстаниям.